Воспоминания В. Силаева, выпускника 1977 года

.
Детство

Моя семья в 1950 году, в Казахстане.
.
Родился я, Силаев Вячеслав Алексеевич, 26 сентября 1947 года в селе Бородулиха Семипалатинской области Казахстана, вблизи ядерного полигона, в семье репрессированных. Моя мать – Силаева Александра Тимофеевна, в девичестве Морозова – до 1921 года жила в Тверской губернии со своими родителями. В 1921 году моего деда по линии матери Тимофея Дмитриевича Морозова раскулачили, отобрав всё, и отправили с двенадцатью детьми, десять из которых - дочери, в Кулундинские степи на вымирание. Оттуда всю семью деда сослали в Среднюю Азию на исправительные работы.
Отец матери - Морозов Тимофей - был родным братом хорошо известного мецената Саввы Морозова, однако, несмотря на кровное родство, являлся его полной противоположностью, как внешне (был очень высокого роста: два с лишним метра, чрезвычайно сильным), так и по личным качествам – отличался невероятной жестокостью. По рассказам матери, он насмерть забивал своих работников за малейшую провинность, а однажды, когда дед запрягал лошадь, а она встала на дыбы, ударил со злостью кулаком ей в лоб, после чего она мгновенно околела. Издевался он и над своими многочисленными чадами. У моей матери была толстая коса до пола, кроме того, она отличалась хорошим голосом и музыкальностью, красиво пела. Увы, эти её достоинства стали её несчастьем. Дед заставлял мать петь для него, а когда она уставала, хватал за косу и издевался так, что от незаживающих побоев, она не могла даже спать.
Моя бабушка по линии матери - Аксинья, в замужестве Морозова, жена Тимофея Морозова, украинка, душой была мягкая, добрая, как будто компенсировала своей жизнью необузданный и жестокий нрав деда, любила и жалела своих детей, но, к сожалению, погибла молодой от жестокого обращения своего мужа.
Отец мой, Силаев Алексей Георгиевич, в детстве потерял отца, который работал в артели по заготовке леса. Дед мой, Георгий Силаев, как и дед по линии матери Тимофей Морозов, был высокого роста и необыкновенной силы. Он работал бурлаком на Волге, таскал баржи. После спиливания огромного дерева дед поспорил с работниками артели, что поднимет его один за толстый конец, а остальные артельщики должны были поднять дерево за тонкий конец. Он сдержал своё слово, выиграл ведро пива, выпил его, но, так как пиво было холодным, заболел скоротечной чахоткой и умер. После смерти деда, бабушка бросила моего отца. Таким образом, осиротевший отец мальчиком начал самостоятельную жизнь, скитался по Волге, ночевал под лодками, подрабатывал, чем придётся. Когда началась революция 1917 года, отцу исполнилось 14 лет, но так как он был развит не по годам, приписал себе три года и вступил в Красную армию сражаться с белогвардейцами, затем был откомандирован в Среднюю Азию на борьбу с басмачами. Там он познакомился с моей мамой.
После победы над басмачеством, отца назначили начальником по сельскому хозяйству Семипалатинской волости. За храбрость он был награждён пятью медалями и шашкой с наганом. Затем война с Финляндией, где отец был командиром роты. В Отечественную войну отец командовал батальоном пехоты. В октябре 1941 года его батальон был окружён фашистами. Сражаться было нечем: одна винтовка приходилась на троих бойцов – так великий Сталин «вооружил» армию, зная за три года день и час начала войны. Врукопашную, русские солдаты трижды отбивали атаки врага, но самолёты-бомбардировщики завалили батальон бомбами, взяв оставшихся в живых в плен. Контуженного отца возили по концлагерям, в одном из которых он стал свидетелем пыток генерала Карбышева. Дух отца невозможно было сломить даже нечеловеческими условиями концлагерей, он трижды пытался вырваться на свободу. После первого побега его поймали и травили собаками. Поймав после второго, зажали голову в тиски и выпиливали зубы. В третий раз отец устроил побег с шестью друзьями, в назидание другим заключённым, их, поймав, стали вешать. Когда дошла очередь до отца, он, перекрестившись, произнёс: «Господи, возьми мою душу!». Неожиданно начался сильный ливень, и казнь через повешение заменили газовой камерой. Приговорённых к смертной казни, раздели и толкнули в газовую камеру. Отец успел оторвать кусок от одежды, помочиться в него и приложить к лицу, прежде чем потерял сознание. Пришёл в себя, когда трупы стали складывать штабелями, готовя к сжиганию. К счастью, ночью подменили еле живого отца на труп, тем самым сохранив ему жизнь. До 1945 года отец находился в фашистских концлагерях, а в 1945 году был освобождён союзными американскими войсками. Американцы описали ситуацию в СССР, сказав, что, если они вернуться на Родину, то попадут по указу Сталина, как предатели, в советские концлагеря. Но отец не отрёкся от Родины, не эмигрировал в благополучные Европу или Америку. Единственное, что он сделал по возвращению - это скрыл своё звание майора и то, что он – коммунист и командовал батальоном, а также изменил фамилию на Силяев, чтобы «расплата» (ЗА ПОДВИГИ?!) была чуть мягче, а иначе его ждал бы расстрел. С такой слегка искажённой фамилией я и мои сёстры и братья остались надолго, лишь в 1991 году я вернул истинную фамилию отца. С 1945 по 1947 год отец находился в сталинских лагерях, а в 1947 был сослан на ядерный полигон под Семипалатинском – на вымирание, в качестве «подопытного». Туда же с той же неблагородной целью были сосланы чеченцы с Кавказа, крымские татары, немцы с Поволжья, лесные братья из Прибалтики, бендеровцы из Западной Украины – такие же «враги народа», как и мой отец. Из этого контингента (за людей их не считали!) строились посёлки вокруг полигона. Экспериментальные атомные взрывы начались с 1949 года, в год проводилось по 18 - 20 взрывов на земле и в воздухе. В воспоминаниях детства запечатлены два Солнца на небе – взрыв атомной бомбы светил, как Солнце – а мы, дети, радовались, не понимая смертельную опасность происходящего. Благодаря этим испытаниям, как и многие безвинно пострадавшие мои сверстники, я стал инвалидом с раннего возраста с диагнозом: лейкемия (рак крови), порок сердца. Врачи не обещали матери, что я выживу, считали меня безнадёжным и то, что я жив – заслуга моей крёстной бабушки Веры.
Тяжёлая судьба не сломила её воли. Она, по своему желанию, в девять лет стала схимонахиней Диеевского монастыря Серафима Саровского, Христовой невестой. Молитвы её за моих родителей, а потом и за меня всегда доходили к Всевышнему. Я думаю, что именно её заступничество часто спасало меня и моих близких.
. В 1937 году великий вождь всех народов уничтожил монастырь, а его обитателей сослал в карагандинский «ГУЛАГ», откуда крёстная смогла сбежать и даже спасти 40 икон. Так она оказалась в посёлке под Семипалатинском, где встретилась с моей матерью, которую её жестокий отец, мой дед, отправил зарабатывать самой на жизнь, когда она была ещё ребёнком. Крёстной понравилась смиренная и добрая девушка, она взяла мать к себе в помощницы. А когда встал вопрос, оставить ли беременность (мать носила под сердцем меня), крёстная умолила мать не делать аборт, сказав, что ребёнок станет её сыном, у неё ведь своих детей не было. Так бабушка Вера стала не только членом нашей семьи, но и заступницей перед Богом и моей второй матерью, которая меня любила, как родного сына, крестила, дала имя: Слава (Богу, так она думала, а отец говорил: «Слава народу»), отмаливала от смерти и помогала своим заступничеством во всех моих делах.
Нас у матери было шестеро – три сына и три дочери, жили мы трудно, бедствовали, голодали, отец после нескончаемых лагерей был сломлен духом, запил, но, будучи хорошим печником, складывал печи, ему платили самогоном, усугубляя его пагубное пристрастие. Возвращаясь домой, он гонял домочадцев, устраивал побои всем, кто подвернётся под горячую руку, включая мать, помощи семье от него не было никакой. Не раз, взяв у соседа ружьё, пытался убить меня и сестру (мы были дошкольного возраста). Как затравленные зайцы, метались мы по огороду, а он целился в нас, пытаясь застрелить. Часто мы с матерью оставались спать в сарае, боясь, что отец убьёт, когда мы будем спать. А как-то летней ночью, пришёл отец домой пьяный и поджёг камышовую крышу нашего дома, она запылала, как порох. Взрослые проснулись от дыма, успели выскочить, а я с младшей сестрёнкой забился под кровать, насилу отыскали нас и спасли. Надолго я запомнил красную пылающую крышу. Энурез (ночное непроизвольное мочеиспускание) у меня и сестры продолжался до 17 лет - такой сильный стресс пришлось пережить! Спустя много лет, я размышляю, почему отец так вёл себя, ведь он, охотясь на детей и жену, находился в здравом рассудке, несмотря на почти хроническое опьянение, и прихожу к печальной мысли – он, настрадавшись сам, знал, какие мученья ждут его семью – семью врага народа! И хотел прекратить их, видимо, считая, что, убивая, спасает нас. Как ни странно, не в те далёкие годы, не сейчас, я не испытываю к отцу негативных чувств, скорее, жалею его за все постигшие его нечеловеческие испытания.
Однажды летом, когда мне было неполных три года, отец взял меня в степь, отлавливать сурков. У нас был великолепный красавец пёс Пират, наполовину волк, в холке 130 сантиметров, весом 80 килограмм, но главное, необыкновенного ума и преданности, казалось, что он понимает нашу речь. Была страшная жара, впрочем, как всегда в летние дни в Казахстане, и отец постелил мне под телегой тряпьё, чтобы я был в тени и оставил Пирата охранять меня. Сколько помню себя, я обладал даром предвидения. Родные и соседи часто пользовались моим даром, это помогало находить пропавших животных односельчанам, неоднократно мне удавалось предсказывать события. И в этот раз я сказал отцу, что приползёт змея, он ответил, что оставляет собаку для охраны. Но как только отец ушёл, приползла двухметровая ядовитая змея. Верный пёс встал между мной и змеёй и начал лаять, прибежал отец и перерубил змею косой, потом снял с неё кожу и натянул на жердь, стоящую у дома – на память.
Работать, чтобы как-то прокормить нас, приходилось матери, несмотря на то, что она была тяжело больна – у неё было больное сердце. В колхозе деньги не платили, работать заставляли бесплатно, а, чтобы прокормить большую семью, мать зарабатывала шитьём по ночам на швейной машинке, которую ей подарила Крёстная. Зимой на колхозных полях собирала оставшийся после жатвы колос, это было опасно. Если заставали за этим занятиям представители власти, то избивали кнутами, прогоняя с поля, чтобы не досталось так называемым врагам народа, кем мы считались, пусть лучше пропадает. Летом ели лебеду, крапиву и то, что дадут люди за шитьё матери, собирали скудный урожай, выращенный на своём огороде под палящим Солнцем Казахстана, на пересохшей, растрескавшейся без влаги земле. Одежды не было, не в чем было ходить и купить не на что. Из того тряпья, что давали матери за работу, она умудрялась сшить - кому рубашку, кому брюки, а кому платье. Особенно холодно и голодно было морозными зимами, когда температура опускалась до 55 градусов, мы часто простужались и тяжело болели. Помню, как в школе на большой перемене привозили пирожки с картошкой и с капустой. Пирожок стоил две копейки, у меня их, конечно, не было, я подходил к кастрюле с пирожками и вдыхал их чарующий аромат. Таким способом научился утолять голод. Учебники было купить не на что, приходилось брать взаймы у соседа, но это не помешало мне отлично учиться.
В 1953 году рядом с нашим селом испытывали (на нас!?) водородную бомбу. Моё и без того хлипкое здоровье, ухудшилось. У меня постоянно отмораживались пальцы рук, так, что врачи однажды решили их ампутировать. Слава Богу, мать не дала, подлечила меня собственными средствами. Кроме того, из-за частых носовых кровотечений, порока сердца, лейкемии и простуд меня отстранили от занятий физкультурой и даже освободили на год от школы, но из-за отличной успеваемости и просьбы мамы, - на следующий год восстановили. Из-за моей бледности, худобы и постоянного кашля получил в школе кличку «чахоточный». Учителя нас не любили, даже, скорее, презирали, как врагов народа. И когда в седьмом классе на уроке литературы учительница стала опрашивать класс, кто кем хочет быть и очередь дошла до меня, я сказал, что хочу стать лётчиком-истребителем, класс утонул в истерическом смехе, а учительница, скривив губы, сказала: «Ты одной ногой в могиле стоишь». Я не смог сдержать слёз от нестерпимой обиды, и тогда поклялся: «Жить не буду, но отомщу обидчикам - тем, что стану лётчиком-истребителем!». С тех пор новая кличка привязалась ко мне, а вместе с ней, я начал новую жизнь – жизнь, посвящённую реализации моей мечты. Превозмогая самого себя, я ежедневно делал многокилометровые кроссы, обливался ледяной водой и даже руководил кружком, в котором занимался сам, состоящим из местной детворы, - по тяжёлой атлетике. Разумеется, ни о каких снарядах и тренажёрах и речи не могло быть, мы использовали то, что было под рукой: тяжёлые камни, брёвна, вёдра с водой - недаром говорят: «Было бы желание, а средства найдутся!». Но, несмотря на мои усилия, закончил я школу в 19 лет при росте 148 сантиметров, весе 38 кг – сказался хронический голод и постоянное облучение. Характеристику мне дали: «Сын врага народа, предателя и матери – дочери кулака» - с такой характеристикой и в тюрьму, прежде чем принять, подумают. Кроме того, в местном военкомате выдали «белый» билет с заключением: «не годен в солдаты». От такого билета я отказался и поехал поступать в Семипалатинский педагогический институт на физико-математический факультет.
.
Годы учёбы

Документы в институт приняли, но через неделю вызвали в деканат, предложив забрать их, так как я - сын репрессированных родителей. На моё счастье, в деканат зашёл проректор и, приняв меня из-за моей щуплой внешности и маленького роста за школьника, попросил выйти, но, выслушав мою печальную историю, разрешил сдавать вступительные экзамены и, в случае успешной сдачи, учиться в институте. Навыки голодного и холодного детства пригодились мне позже, когда я стал студентом пединститута. Ходил зимой на занятия в рубашке с коротким рукавом, в летних брюках и ботинках – другой одежды не было и, чтобы не замёрзнуть, передвигался бегом. Один из студентов второкурсников, будучи сиротой и знавший по чём фунт лиха, делился со мной своим демисезонным пальто. Это было возможно, так как я ходил на занятия в первую смену, а он - во вторую. Чтобы как-то выжить и укрепить здоровье, попробовал заниматься моржеванием на реке Иртыш. Мороз в тот день был ниже 40 градусов, до реки бежали раздетыми с другими моржами, а потом искупались в проруби. Силы воли на это у меня хватило, а вот здоровье подвело (сказалось и полуголодное существование)– на следующий день температура подскочила к 40 градусом, правда, с плюсом в отличие от температуры на улице.
Стипендия в 1966 году равнялась 17 рублям в месяц, из них 5 рублей платил за общежитие и 5 рублей на проезд до института. На оставшиеся 7 рублей покупал чёрный хлеб, сахар и чай, ел один раз в день, растягивая минимум продуктов на месяц. Курсантский паёк после стольких лет полуголодного существования показался мне в дальнейшем райской пищей! Радиация, плохие условия сделали своё дело: в 19 лет при росте 148 сантиметров я весил 38 килограммов!
Проучившись в пединституте год и, не теряя мечты быть летчиком, я пошёл в городской военкомат к старшему лейтенанту, курировавшему авиацию, не сказав при этом, что не годен к службе по здоровью. Я показал ему зачётку с отличными отметками, и он взял меня на учёт, а после окончания первого курса, помог оформить документы в Челябинское высшее училище штурманов, выписал проездные до Челябинска и заполнил за врачей медицинскую карту, в которой указал, что я здоров. Поставил печати, подписи «с потолка» и предложил мне писать биографию. Узнав, кто мои родители, посоветовал написать, что я сирота, воспитывался тёткой и родителей не помню. С этой легендой я и отправился в училище, не зная ещё, что это училище летающих штурманов, а не истребителей. Мне нужно было сдать один экзамен по математике на пять для зачисления в училище, но главное - пройти медкомиссию. Так как шансов самостоятельно пройти у меня не было, я нашёл похожего на себя парня, договорившись с ним, что за прохождение медкомиссии за меня буду сдавать за него экзамены. Это его очень устроило, так как знаниями он обладал очень скудными, в школе учился плохо. Он проходил медкомиссию не в первых рядах, а в конце рабочего дня, когда врачи уставали, внимание их притуплялось. Таким образом, я поступил в Челябинское училище, и, проучившись в нём год, не потерял надежды перевестись в училище лётчиков-истребителей. И Господин Случай предоставил такую возможность. В газете военного округа я увидел фотографию младшего сержанта Сергея Колбина, курсанта Качинского училища лётчиков-истребителей, бывшего курсанта суворовского Свердловского училища, который учился в той же школе, что и я, но на год позже. Я тут же написал ему письмо с просьбой сообщить адрес того, кто мог бы помочь мне перевестись. Серёжа откликнулся на мою просьбу и прислал адрес Командующего высшими учебными заведениями военно-воздушных сил генерал-лейтенанта Матвеева. В письме к нему мне удалось так искренне описать свою мечту стать лётчиком-истребителем, что он позвонил начальнику Челябинского училища генерал-майору Бельцову с просьбой перевести меня на второй курс Качинского училища. Бельцов долго пытал меня: кто у меня в Москве занимает высокий пост - дядя или отец, так и не поверив, что покровителей у меня нет. Сошлись на версии, предложенной начальником училища. Генерал уговаривал остаться в его училище, гарантируя хорошее место после выпуска, но мне удалось настоять на своём и в октябре 1968 года меня отправили в город Волгоград, где находилось Качинское училище. Мой земляк Сергей Колбин, учась на втором курсе, взял надо мной шефство. А мне, чтобы учиться на втором курсе, пришлось до сдать несколько экзаменов. Я стал усиленно готовиться в ночное время, другого времени для занятий не было, нервная система не выдержала напряжения и следствием этого стала парализация левой половины лица. Меня положили в местный госпиталь, где я пролечился три месяца безрезультатно, и был переведён на первый курс училища, там учился ещё один мой земляк – Анатолий Недоборов. Я снова был госпитализирован для продолжения лечения, куда с диагнозом: пиелонефрит (заболевание почек) попадает Анатолий. Его нахождение в училище под угрозой отчисления – плохие анализы - и он умоляет помочь, сдать за него анализы, так как очень хочет летать. Я наполняю многочисленные склянки, и его выписывают. А я пролежал ещё два месяца, после чего снова в связи с отставанием, переведён был на первый курс. А Анатолий тем временем переходит на второй курс и начинает летать, проходя предполётное обследование у гражданских врачей. Серьёзное заболевание Анатолия проявило себя с новой силой, он был вынужден признаться в этом врачам и после второго курса был отчислен по нездоровью. А я с отличием закончил первый курс, но из-за разоблачения в госпитале (я по заболеваниям был не годен в солдаты) меня решили комиссовать по здоровью. Попался на моё счастье сочувствующий военврач, после рассказанной мной истории, как я хотел стать лётчиком, внял моим мольбам, но, чтобы подстраховаться, сказал, что на втором курсе перед полётами мне необходимо приехать в госпиталь на обследование. Я согласился, поняв, что перед полётами могут комиссовать по здоровью.
Вспоминаю забавный случай, происшедший на первом курсе. В училище набирали не только после школы, но и солдат, которые прошли медкомиссию. Один такой солдат - Юра Зайцев служил в Венгрии в 1969 году, перед службой он закончил восемь классов, поступил в техникум, и, имея первый разряд по тяжёлой атлетике, постоянно ездил на соревнования, учиться было некогда. А за то, что выступал за техникум, оценки получал, не имея знаний, хорошие. Автоматически его, как бывшего солдата, зачислили в лётное училище, где изучали высшую математику, физику, химию, о чём он не имел понятия. Он обратился ко мне за помощью - я занимался с ним достаточно успешно. У него был ещё один недостаток: имея горячую цыганскую кровь, он часто убегал в самоволку, из-за чего его представили к отчислению. Ему удалось профессионально разыграть приступ аппендицита, после чего последовало укладывание на операционный стол, от операции он отказался и через неделю был благополучно выписан. Так он избежал отчисления. После окончания первого курса начались парашютные прыжки. Начальник курса подполковник Побрусов нагнал страху: «Кто с парашютом не прыгнет – в отпуск не поедет». Юру от прыжков с парашютом отстранили, а мне не рекомендовали из-за происшедшей ранее парализации. И тогда Юра в панике стал меня уговаривать, чтобы я разрешил прыгнуть ему под моей фамилией. А когда он прыгнет, все увидят, что с ним ничего не случилось и, таким образом, он, якобы, поедет в отпуск. Я пытался его переубедить, объясняя, с каким трудом попал в училище, а если выполню его просьбу, меня отчислят. Кроме того, я отдаю всю стипендию на учение младшей сестре – помочь ей кроме меня некому. Но Юра настаивал. Когда он под моей фамилией поднялся с парашютом на высоту 1500 метром, прыгнуть не смог – испугался, но был вытолкнут инструктором из самолёта. А когда приземлился, то сказал командиру взвода, что прыгал не за себя, а за меня. Дело приняло серьёзный оборот, нас арестовали, отправили на гарнизонную гауптвахту, а потом обоих отчислили за серьёзное нарушение дисциплины.. Но чтобы быть представленным на совет училища на отчисление, надо иметь более 15 взысканий, я - отличник, а Зайцев имел более, чем достаточно взысканий. Мне приписали не существующих 15 взысканий. После отчисления отправили служить в город Котельниково - в один из полков училища, а Зайцева - в поселок Лебяжье в другой полк. Через два месяца службы я снял все взыскания отличной службой и имел две благодарности, заслужив звание «младший сержант». А через полгода службы меня демобилизовали уже старшим сержантом, засчитав учебу в училище за службу. Я приехал снова в училище в мае 1971 года, начальник училища отказался принимать мои документы для поступления. Я попытался поступить в летное училище гражданской авиации в городе Сасово, но не прошел медкомиссию (за меня пройти некому было). Пришлось ехать в МАИ (Московский авиационный институт), куда я благополучно поступил на первый курс, затем через месяц до сдал предметы за первый курс и был переведен на второй, затем опять через месяц до сдал предметы за второй курс и был переведен на третий. Окрыленный таким успехом, я пришел на приём к командующему ВУЗами ВВС генерал-полковнику Горбатюку, обманув его секретаря, сказав, что не учился в летном училище, а закончил два курса МАИ, и командующий написал записку начальнику училища Малееву, чтобы тот зачислил меня на второй курс. В середине ноября приехал в Качинское лётное училище (название училище приобрело, так как было основано на реке Кача, в Крыму). Малеев удивился, что я уволился полгода назад и успел за полгода два курса МАИ закончить. Тогда он сказал, чтобы я оформлялся на второй курс, но начальник медсанчасти училища подполковник Воловик не пропустил меня из-за ранее случившейся парализации лица и порекомендовал поехать в город Сочи на долечивание. Там я устроился работать охранником (затем переквалифицировался в матроса-спасателя) в военный санаторий и одновременно проходил лечение. Перед тем, как стать матросом-спасателем, я не умел плавать - в детстве меня топили и я боялся воды, а желание научиться было сильное. Я тренировался в бассейне санатория (в бассейн заливалась морская вода) и, прежде чем научиться, выпил немало литров. Затем закончил курсы судоводителя-любителя. Одновременно в Сочинском обществе ДОССАФ занимался дрессировкой собак, работая в охране. А также участвовал в художественной самодеятельности: пел в хоре и ходил на танцы в местный кружок. Такой бурной и плодотворной была моя жизнь городе Сочи.
В санатории я проработал полгода, а перед этим подделал паспорт и военный билет - в графе год рождения убавил 4 года, так как в училище принимали до 21 года, а мне уже шёл 25-й. В конце 1972 года в санаторий приехал отдыхать Иван Кожедуб - генерал-полковник, трижды герой Советского Союза, заслуженный летчик. Я с ним подружился, много беседовал, катал на лодке. Узнав, что я хочу стать летчиком, он мне в военном билете написал такие слова: «Желаю, чтобы твоя мечта сбылась» и подписал: Иван Кожедуб. Затем добавился автограф Савелия Крамарова, который тоже отдыхал в Сочи. А в 1972году я попытался пройти медкомиссию при Сочинском военкомате, но снова не прошел. Тогда я уволился из санатория с большим трудом, так как меня не отпускали, как хорошего работника. Неудачно проехал по летным училищам Советского Союза: ни одной медкомиссии не прошел. Тогда я приехал в город Гагарин, где жил мой друг по несчастью Зайцев с надеждой, что на следующий 1973 год поеду поступать в Борисоглебское училище летчиков. Я устроился на завод «Динамик» города Гагарина и работал до июня 1973 года. Но при увольнении меня не отпускали с работы, как ценного сотрудника - пришлось уволиться с помощью милиции, где работал Зайцев, разыграв театрализованное представление. После увольнения я поехал в военное училище города Борисоглебска Воронежской области, где за меня медкомиссию прошёл похожий на меня парень, и наконец-то я был зачислен на второй курс по академической справке из МАИ!
Хочу остановиться на теме: что представляет собой военное училище, как его преподносят и как завлекают для привлечения абитуриентов. По моему мнению, военные училище в Советском Союзе - эта школа выживания, которое начинается сразу после поступления. Романтические взгляды курсантов выбиваются, интеллект, духовность истребляются всеми возможными способами. Свободолюбивые, справедливые, духовные, образованные курсанты старались покинуть училище всеми возможными способами, узнав об истинном положение дел в училище. Оставались фанаты, деревенские парни (пацаны), привыкшие к мату и грубости. Попался и я, как фанат полёта, - изуродованный несладкой, гулаговской системой сталинского режима, бросившийся из огня да в полымя, чтобы доказать этому обществу свою состоятельность, как человека и лётчика, показав, что с людьми надо обращаться не как с животным, а так, как сказал Иисус Христос: «Все вы братья, все вы сестры, да любите друг друга, да помогайте друг другу». А на самом деле в училищах все века царила муштра и выбивалось из человека матом и грубостью чувство индивидуальности, стремление к совершенству, изобретательству, не говоря уже о романтике, столь присущей юношеству, стремлению к искусству, музыке. Короче говоря, делалось всё, чтобы курсанта превратить в исполнительного робота.
Две службы нас «пасли» в училище и в армии - это КПСС и КГБ, они были параллельны и действовали одинаково. Чтобы мы зубрили учения Карла Маркса и Ленина, но не дай Бог, чтобы не добавляли или не изобретали новое. Про политические занятия, к примеру, ходили анекдоты. Вот такой, например: ППР расшифровывалась, как партийно-политическая работа, а мы расшифровывали её, как – посидели, поговорили и разошлись. Командиры нас использовали как рабсилу, да старшины сверхсрочники калечили русский язык «крылатыми фразами», обучая воровать, то, что плохо лежит у народа и государства, и всё это тащить к себе. К примеру, инструктору, чтобы научится летать, надо было уметь прислуживать - вовремя папироску подать и спичку поднести или сбегать за коньяком. Не зря же в курсантской песне поётся: «Техник чумазый с инструктором пьяным в полёт отправляют меня». Какой тут интеллект, когда в самолет надо было спирт заправить для некоторых технических нужд, а заливали не в самолёт, а в себя - пили его литрами. Я среди них был белой вороной - не пил из-за осознания того, что пьянство деградирует человека (на примере своих братьев и отца, которые беспробудно пили, не зная меры). И на меня смотрели косо, поговаривая: «Не пьёт, не курит, значит - что-то замышляет, значит «стучит» (остальных закладывает»). В общем, училище и военная служба превращала людей из «homo sapiens» в «хама-хапиенса». Только карьеристы, подхалимы и имеющие высокое покровительство не просто выживали, а, приспособившись к армейским порядкам и принимая их, жили в своё удовольствие.
В идеале, по моему мнению, армия должна быть такой, какой её создал Наполеон: морально, духовно и физически на высоком уровне. О своей армии император сам лично заботился, следил за питанием, обмундированием и за денежным вознаграждением, сам водил армию в бой, поэтому армия была практически непобедима. Он для неё был родным отцом, и солдаты его за это любили, уважали и с радостью исполняли приказы. Они знали, что их отец никогда не предаст, не бросит и не подставит. И этим духом армия Наполеона была сильна. Он говорил: «Каждый мой солдат в своём ранце носит жезл Маршала». А у Российской армии жезл отобрали ещё со времён Петра Первого муштрой и крылатой фразой: «Подчинённый должен иметь вид придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальствующего». Павел Первый продолжил добивать армию муштрой, солдат держал впроголодь и даже голодом морил, ходили солдаты полураздетые, в рванье - вот и дух воинский слабым был и поэтому часто русские терпели поражения. Суворов чудом избегал поражений, например, наполеоновские войска его гоняли по Италии, но об этом стараются в русской литературе не вспоминать. «И на старуху, говорят, бывает проруха» - так и у него. А армейские интенданты наживались на армейском пайке, и обмундировании, разворовывая склады, и торговали солдатским добром. Этот вирус армейского воровства дошёл до наших дней. Не зря же Суворов сказал: «Интенданта (начальника продовольственной , вещевой, технической службы), прослужившего на этой должности 25 лет, можно расстреливать без суда и следствия». В наше время интенданты ничем не лучше, даже ещё хуже, потому что масштаб воровства достиг государственного уровня. Поэтому эта почва позволяла расцветать: кумовству, блату, подкупу. И только по блату, по звонку из Москвы молодых и не понимающих в военном деле лейтенантов сразу ставили на должности майоров или подполковников, а за них эту службу (работу) выполняли грамотные подчиненные, у которых не было «мохнатых лап», то есть протеже и блата, но которые были действительно достойны этих должностей. А эти малообразованные, но имеющие ценные связи лейтенанты с этих должностей ехали сразу в академии, а после окончания, приезжали в полки. Поэтому в нашей армии ходит крылатая фраза: «Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона» - прискорбный юмор!
Продолжим наш экскурс по каменистым тропам моей военной жизни, которые прерывались часто пропастью. Итак, проучившись на втором курсе до весны, мы начали летать. Нашу роту поделили на экипажи по 4 человека, и к каждому экипажу был прикреплён инструктор, который должен был обучать нас летать. Но, по закону невезения, нам попался молодой лейтенант - летчик-инструктор 1973 года выпуска. Собрав наш экипаж, он объявил нам, что не хочет быть инструктором, а хочет летать в боевом полку, а нас он спишет по «не летному обучению» - якобы не справившихся с учебными полётами. Только тогда его отправят в боевой полк. Мы были в шоке от такого заявления, но он стал часто болеть, а нас некому было учить летать, у каждого инструктора уже был свой экипаж. И мы ходили в наряды на службу вместо полетов. Лето, как на грех, было дождливое, а в дождь курсанты не летают, и нас в конце программы, как не успевших освоить полеты, представили на списание. Это значит, что я, якобы «летая», не смог освоить летную программу - какой-то абсурд (как я мог освоить её, когда я не летал, а только ходил в наряды!). Со мной так и поступили - списали «по нелётной». Даже начальник летно-методического отдела училища полковник Луканичев в этом убедился, когда перед списанием со мной последний раз слетал, обещая помочь, чтобы меня повторно на второй курс устроить – теоретическую часть второго курса я закончил на «отлично». Меня представили на Совет училища, председательствовал заместитель начальника училища по лётной подготовке полковник Титаренко, который мне предложил продолжать учебу только по нелётному профилю - на штурмана наведения. Я отказался, пообещав полковнику Титаренко, что летать всё равно буду, на что Титаренко усмехнулся и сказал, что с диагнозом «по нелётной» уже никто не поможет - и на полёты не возьмут.
Демобилизовавшись во второй раз, теперь «по нелётной», я сразу же поехал в Москву к командующему ВУЗов ВВС генерал-полковнику Горбатюку (благо, дорога к нему была протоптана) - за справедливостью. Целую неделю жил я у него в штабе, пока моя собачья выдержка не заставила его обратить на меня внимание. Он вызвал меня на беседу, сказав, что моё лицо ему знакомо, на что я сказал, обманув его, что обращаюсь в первый раз. Поведал ему, как не справедливо списали меня, как долго и упорно добивался я осуществления своей мечты, о своём трудном, голодном детстве, об отце и матери. Он не смог не растрогаться и сказал: «Езжай в Борисоглебское училище, а я позвоню начальнику, чтобы он принял тебя повторно на второй курс.
Когда приехал в направленное им училище, оказалось, что он не позвонил. Просидел два часа на КПП (контрольно-пропускном пункте училища), почти потерял надежду, наконец-то позвонили из отдела кадров, сказав, чтобы я прибыл в кабинет к заместителю начальника по летной подготовке, он в то время исполнял обязанности начальника училища (начальник был в отпуске). Титаренко пригласил в кабинет двух комбатов, начальника УЛО (Учебно-Лётного Отдела) и сказал, что у одного комбата я побывал, теперь к другому определяюсь, и что тот каждую неделю будет докладывать (закладывать) о моей дисциплине и если что не так - сразу отчислят. Я должен пройти курс молодого бойца, хоть дважды демобилизовался, и он процедил сквозь зубы: «Этим ты докажешь, что летать хочешь». Спросив у начальника УЛО, как я закончил 2-й курс и, узнав, что на «отлично», Титаренко сказал, чтобы я за второй курс все экзамены пересдал, хотя при повторном обучении отличные оценки не пересдаются. И перед полётами ему (Титаренко) буду сдавать зачёт по инструкции самолёта, а когда подойду к самостоятельному полёту, то выпускать самостоятельно будет он. После издевательского церемониала, Титаренко спросил: «Ты согласен на эти условия?» Я был вынужден согласиться. И начались мои ежедневные муки, хотя я к тому времени был мастером спорта по лыжам, но и эта закалка плохо помогала - нервное напряжение было наивысшим. Да ещё ходила за мной уголовная статья от трёх до семи лет тюрьмы за подделку документов, добавляя напряжение. Когда я готовился к экзаменам, то спал по три часа в сутки и, видимо, молитвы моей крёстной бабушки Веры спасали меня от перенапряжения и сумасшествия. Тем не менее, экзамены я пересдал на «отлично».
Со мной на курсе учился приёмный сын Титаренко, он отчиму докладывал о каждом шаге моём. Когда весной нас разделили по экипажам, то я попал в экипаж, где инструктором был чеченец старший лейтенант Тепсуркаев, который (по инструкции было видно, что приказ пришёл «сверху») придирался ко всякой незначительной мелочи и отстранял от полётов. Тогда я посчитал, что не мытьём, так катаньем летать мне не дадут, и приготовил верёвку, держа её под подушкой, чтобы в критический час повеситься от безысходности. Это длилось месяц, пока не приехали лейтенанты - выпускники Качинского училища, уже инструкторами для обучения нас - когда-то мы учились на одном курсе. Они узнали меня и удивились: «Вечный студент и вечный курсант - какая у тебя собачья выдержка!». Я их упросил не рассказывать обо мне, но они всё-таки разболтали. Инструктор вызвал меня на беседу и говорит: «О тебе легенды ходят, рассказывай, как хотел лётчиком стать». Я сказал: «Как и все». «Это не ответ», - ответил он, - «Я тебе хочу доверить самолёт, а ты правду не говоришь». Тогда я ему рассказал всё, кроме того, что не годен по здоровью и что подделал возраст (омолодил себя). У него от рассказа появились слёзы на глазах, и после этого он кардинально переменил отношение ко мне и в результате стал сам обучать меня летать. Обо мне он рассказал заместителю командира эскадрильи, майору Крайнову и командиру звена старшему лейтенанту Гущину. Оба они были категорически против моих полётов по известной причине – распоряжению от вышестоящих начальников. Я, несмотря на известные трудности, был готов к самостоятельному вылету. В тот день, когда тебя планируют на самостоятельный полет, ты должен слетать сначала с летчиком-инструктором, затем с командиром звена. Они должны поставить в летной книжке оценку не ниже 4, и доложить проверяющему, который выпускает курсанта самостоятельно, что он лететь готов. Вот такая трудоёмкая и нервная процедура, которую надо пройти, чтобы вылететь самому. Я слетал с инструктором на оценку «отлично» и тут же полетел с командиром звена. После взлета он по СПУ (Самолетному Переговорному Устройству) стал орать, что спишет меня «по нелётной». И бил ручкой управления самолётом по моим коленям, разбив их в кровь, тем самым бросая самолёт в штопор. Я схватил ручку управления (так как был хорошо накачен, занимаясь спортом) и шесть раз бросал самолёт в штопор, а потом зажал ручку и перевёл самолёт на пикирование, крикнув командиру звена, что его с собой в могилу утащу, и понёсся к земле. Он завопил: «Отдай ручку! Всё прощу! У меня дети!». Я сжалился и отпустил ручку, но когда прилетели на аэродром, то Гущин стал кислородной маской бить меня по голове. Я выскочил из самолета и побежал, он за мной с палкой и так мы бегали вокруг самолёта, пока командир эскадрильи майор Мищенко не окликнул нас, спросив Гущина, готов ли я к полёту, на что он крикнул: «Пусть он разобьётся!» Мищенко только засмеялся: «Значит, готов». Когда взлетел с командиром АЭ (авиационной эскадрильи) и, пролетая от второго разворота к третьему, он сказал: «Когда ты сейчас самостоятельно полетишь, сам учти ветер при посадке». Эти слова оказались долгожданным счастьем, к которому я столько шёл, и как молнией меня озарило - моя мечта осуществилась! Я даже на какой-то миг оглох и опьянел от счастья.
После посадки Мищенко сказал: «Лети, мученик», я не чувствуя тела и ног, носился, как угорелый, чтобы быстро заправить самолёт и быстрей унестись в небо, пока не передумали. Вырулив на взлетную полосу (которая была грунтовая, как укатанное поле), я почти заорал: «Разрешите взлёт!» И вот я первый раз в жизни управляю реактивным самолётом! Ворвался в свою любимую стихию – стихию воздуха, и это было похоже на сон! Когда я наслаждался полётом, меня вернул к реальности приказ: «На посадку!». Захожу на посадку, а руководитель полётов майор Крайнов решил меня реально убить при совершении посадки. Я сажусь, подбираю ручку, а он орёт: «Задержи ручку! Задержи ручку!» - это для того, чтобы я разбился, но я не слушал его команды и, подобрав ручку, посадил самолёт на «отлично». А если бы я послушал его и задержал, то сделал бы «козла» (то есть мой самолёт прыгал бы, как мяч на полосе, пока не перевернулся бы и не сгорел). Наш инструктор сказал: «Слава, так и летай!» На следующий день прилетел к нам на полёты Титаренко и, узнав, что я летаю сам, он долго ругал моего инструктора за то, что тот ослушался и не списал меня, и за это инструктор будет вечным старшим лейтенантом. Так в дальнейшем и произошло.
Затем я быстро освоил лётную программу, один из первых её закончил и с отличием перешёл на третий курс. На третьем курсе мы уже стали летать на самолётах МИГ-15 и МИГ-17. Инструктором был у меня старший лейтенант Баев. И когда мы первыми (с сыном Титаренко) подошли к самостоятельному полёту, то нас выпускать прилетел сам Титаренко. Зная его «любовь» ко мне, Баев доложил ему, что я к самостоятельному полёту не готов. Но тот выпустил самостоятельно своего приёмного сына с оценкой «отлично». А меня на другой день выпустил в самостоятельный полёт тоже с оценкой «отлично» заместитель командира эскадрильи Александр Руцкой (впоследствии герой Советского Союза, генерал-майор и вице-президент России). На четвёртом курсе стали переучиваться на МИГ-21 и формировать эскадрилью из лучших курсантов, но меня из списка вычеркнул мой «лучший друг» Титаренко, чтобы вписать своего сына. А я остался летать на МИГ-17. Когда я заканчивал училище, Титаренко всё время следил за мной, а когда мне на Государственных экзаменах ставили оценку пять, то он звонил, чтобы мне исправили на четыре. Это делалось для того, чтобы у меня не было права свободного выбора места службы после выпуска. В конце четвёртого курса он мне сказал: «Я тебя оставлю в училище инструктором, чтобы ты знал, как достаётся небо», на что я ответил, что не останусь инструктором, уйду в боевую часть. Язык оказался моим врагом, так как Титаренко не допустил, чтобы я сдал государственные экзамены на «отлично». А когда мы сдали экзамены и ждали приказа Министра Обороны о присвоении первого офицерского звания «лейтенант», меня в один из вечеров ожидания вызвал начальник отдела кадров училища подполковник Ковалёв и сказал: «Дед авиации, выбирай место службы сам, куда ткнёшь на карту пальцем, туда и поедешь». Я ткнул в Сибирь, но он сказал, что там таких самолётов нет, лучше распределяться на Украину, в город Овруч Житомирской области», куда я и поехал служить.
.
Нелёгкая, но почётная служба Родине

«Кто не страдал и кто не ошибался,
тот цену истины и счастья не узнал.
Кто за мечтой безумной не гонялся
и не слагал в душе свой идеал –
тот холоден и к истине священной,
и на призыв добра не отзовётся он.
Бесчувственно, как раб, в душе растленной
он будет исполнять предписанный закон.
Но кто страданьем в жизни был испытан,
взял с боя каждый шаг на жизненном пути,
чей долг не выслушан и не прочитан,
а выстрадан, прожит, прочувствован в груди…»
(Н.Добролюбов).

В 1978 году я сдал экзамены на третий класс военного лётчика, затем в 1979 году, будучи ещё лейтенантом, на второй класс и в этом же году переучился в городе Липецке на самолёт СУ-24, а затем и на самолёт СУ-17М3. В 1981году закончил университет Марксизма-Ленинизма, потом кутаховские офицерские курсы повышения квалификации - командиров звена (по фамилии Маршала авиации Павла Степановича Кутахова).
Хочу описать эпизод, когда мы, молодые лейтенанты, после училища приехали служить в часть и нас стали распределять на должности. Началась ситуация, которую не назовёшь по-другому, как ЧЧВ, то есть: «Человек, Человеку Волк». Друг друга закладывали (грязью обливали), порочили для получения хорошей должности, за удачную карьеру. В нашей эскадрильи, должностей лётчиков и старших лётчиков было на три меньше, чем офицеров. Меня ставили на должность старшего лётчика, а жена моего однокашника Пергаева (разгильдяя и выпивохи) прибежала к командиру эскадрильи, чтобы меня грязью облить, этим продвинуть своего мужа. Некоторые жены готовы были с командиром эскадрильи «переспать», лишь бы муж получил высокую должность. Вот такие нравы были у некоторых советских офицеров и их жён. Хотя нужно отдать должное училищу, было и много позитивного, когда курсанты друг друга прикрывали, «стукачей» и воров наказывали, воспитывали их, как могли. Припоминаю такой случай, когда вора в Челябинском училище на первом курсе поймали, ночью завернули в одеяло и с четвёртого этажа сбросили в последний полёт. Курсанты проходили не только обучение по специальности, но и качественное, нравственное воспитание. Известно, что исключение есть в любом правиле. Я, например, всегда старался помочь ребятам нормальным, справедливым, порядочным и даже порой на карту ставил свою заветную цель. В народе говорят: «И только тот понимает страдающего, кто сам страдал».
С 1981 по 1983 год я был направлен служить в Монголию. Эта древняя страна, сохранившая обычаи и законы предков и не взявшая от цивилизации практически ничего. Хочу описать один из интереснейших случаев, произошедших на новом месте службы. Через год моего пребывания в Монголии, а именно в декабре 1982 года, я со своим командиром решил зайти к монголам в юрту, чтобы посмотреть, как они живут. Это был один из воскресных дней. В 11 часов утра мы постучались в юрту. Но нам никто не ответил и мы со словами: «Можно войти?» - вошли в юрту. Вход закрывал полог из шкур и ватина. Пол был застелен шкурами коней, коров, ковров и ватином. А по кругу вдоль стен стояли двух ярусные металлические солдатские кровати. В центре был очаг, сложенный из кирпичей высотой около 50 сантиметров и на них стоял котёл литров на 20, а в потолке в центре юрты была дыра, куда дым уходил от костра, который разводят под котлом. Топливом служили экскременты коров и коней. Так как влажность в Монголии около 5%, экскременты высыхают моментально, ведь Монголия в основном пустынная страна с засушливым климатом. Лес есть только на севере, в районе столице Монголии – городе Улан-Батор и городе Налайх, а мы находились в Чойбалсане, правда, на город он не похож, потому что там было всего 50 юрт (мы его «ласково» называли Чойбалда) и вокруг пустыня Гоби, и одна единственная река на всю Монголию протекала здесь с названием Керулен, шириной около десяти метров. Монголы сбрасывали туда нечистоты, умерших животных, а воду этой крайне заразной и замусоренной реки использовали для питья и приготовления пищи. Зимой вырубали лёд, обвязывали его волосяными верёвками, свитыми из конских волос, и волокли по песку до юрты. Затем этот кусок льда вместе с грязью помещали в котёл и разжигали костёр под котлом. Дым распространялся по юрте, частично выходил в дыру в центре потолка юрты, но основная от горения копоть оседала на стенах юрты навечно. Вода закипала в котле, и хозяйка, отщипывая от теста куски, бросала их в котёл, затем туда же клала мясо огромными, трехкилограммовыми кусками. Когда это «хлёбово» (иначе его назвать трудно) было готово, члены семьи, не умываясь, усаживались вокруг столика, который находился рядом с котлом на высоте сантиметров 30. Стелилась клеенчатая скатерть подозрительной чистоты и на неё хозяйка вываливала мясо, которое рвали руками и ели члены семьи, а огромные кости отдавались старикам в знак особого уважения. Затем жидкость с кусками варёного теста разливалась в «касешки»- так называлась пиала без ручек, ёмкостью по 700-800 граммов. Затем в оставшуюся жидкость засыпали чайную заварку и опять разливали в «касешки», чтобы выпить в качестве чая. А оставшуюся грязь выскрёбывали из котла и выбрасывали за юрту. В туалет ходили туда же. Готовили и кушали монголы раз в день.
В Чойбалсане строили монголам пятиэтажки страны СЭВ. Заселяли монгол в эти дома из юрт. И мы пошли посмотреть, как они живут в квартирах. Благо, один знакомый монгол пригласил нас в гости в квартиру (он помогал перевозить со станции наши вещи). А мы - лётчики и граждане из СЭВ - тоже жили в пятиэтажках. У монгол дома стояли рядом с нашими. Когда мы вошли в подъезд, а наш знакомый жил на четвёртом этаже, нас встретил ужасающий запах гниющего мяса. Поднимаясь по ступеням, мы увидели свалку на лестнице: там валялись кости и всевозможный мусор, который жители подъезда выбрасывали на лестничные клетки. Зажимая нос, мы поднялись на четвёртый этаж. Постучались в дверь, за дверью услышали крики детей, но нам никто не открыл. Мы потянули дверь за ручку, она легко открылась, и увидели ужасную картину: пол почти покрыт землей (видно, не мылся, ни разу), обои - сколько их можно было достать от пола - малыми детьми были содраны. И что ещё больше удивило - перегородки в четырёх комнатной квартире были сломаны, и в центре стояла юрта. Мы были поражены. Восемь детей носились по квартире вокруг юрты друг за другом. Из юрты вышел хозяин, который нас пригласил пройти в юрту за ним, мы сели на шкуры, которые лежали на полу. Он предложил чаю, но мы отказались, так как едва сдерживались от неприятных позывов. Попросили его успокоить детей, поинтересовавшись, как он их различает? Он сказал, что детям по их обычаям до четырёх лет не дают имени, а просто зовут «чичики» (по-монгольски это дети), а если ребёнок доживал до четырёх лет, ему давали имя, а если не доживал, то навсегда оставался «чичиком». Когда монгол заболеет, его даже не пытаются лечить, а родственник везёт в то место, куда свозят покойников, так как у них не хоронят в привычном смысле этого слова из-за природных условий – каменистой местности, а главное, наверное, из-за национальных традиций. Мы спросили: «Почему больных туда везёте, ведь их можно лечить?» - и услышали в ответ: «Если выздоровеет, то сам придёт». Но вернуться оттуда нереально, так как в том месте обитают стаями: орлы, лисы, шакалы, волки и как только туда кого-то привозят, то они набрасываются и съедают до костей. Такая дикость царила в этой стране.
Магазины, в которых покупали продукты советские солдаты и офицеры, были в наших домах на первом этаже, и монголы выстраивались в километровые очереди, а во время покупки продуктов их успешно обсчитывали наши продавцы. Чтобы попасть в магазин, надо было их растолкать, пробиваясь к прилавку. У них магазины бедные и в них пахнет, как в их подъездах. Они ведь моются один раз в жизни, когда рождаются, и носят одежду, не снимая, пока она не сгниёт на них. Когда мы приехали в Монголию, то возле их магазина стоял огромный щит, где был нарисован монгол на лошади, которая делает прыжок из феодализма (задние копыта стоят в феодализме), перепрыгивая капитализм и должна приземлиться в социализме, но передние копыта зависли над капитализмом. Видно, этот народ так и остался диким, задержавшись в феодальном строе, и, похоже, ничем им не помочь. Вот такая Монголия приняла нас в свои объятия. На всю монгольскую территорию всего-то населения тогда было 1,5 миллиона человек. У них тогда сифилис был распространён так, как у нас насморк (почти всё население было заражено этой болезнью). Они старались своих женщин отдать на ночь нашим мужчинам, притом возраст «невест» мог быть от 15 и до 60 лет. С монголкой мог спать только безнадёжно пьяный или морально неполноценный советский человек.
Суровые условия, тяжёлая жизнь. Кто приезжал туда служить - спивался или ожесточался, часто перенимая этот дикий быт или воспитывая в себе невероятную выдержку.
Наконец, в 1983 году я был отправлен в звании капитана в Борисоглебское училище старшим лётчиком-инструктором, переучиваться на самолёт МИГ-21. В 1984 году был командиром звена в Туркестанском военном округе в городе Мары, затем в Ханабад-Карши, Чирчике, Кокайты. А с 1984 по 1988 года - Афганистан(города Баграм, Шиндант, Кандагар). Был заместителем по политической части командира эскадрильи, затем командиром эскадрильи, заместителем командира полка, командиром полка, заместителем командира дивизии. Представлен к званию героя Советского Союза за подавление душманов сверхзвуковой скоростью 1500км/час на высоте полёта над землёй 10-15 метров
Хочу остановиться на ярких эпизодах первых полётов на удары по душманам в Афганистане, где я оттачивал боевые навыки. 1-ый эпизод. В Афганистане мы наносили удары в зависимости от обстановки. Раз полетели четвёркой бомбить дом, где засели душманы - это было в районе Мазари-Шариф. Вертолётчики доложили, что сбросят на крышу дома дымовую шашку, чтобы обозначить дом, на который надо сбросить бомбы. Эти два вертолёта висели в стороне и фиксировали наш бомбовой удар. Мы попарно пикировали на дом, сбросили бомбы, они упали мимо. Вертолётчики стали нас срамить: «Эх «бомбёры», что ж вы смазали?». Нам стало стыдно. Вторую пару мы отправили домой (на аэродром). Остался я с командиром эскадрильи. Мы поднялись на высоту 5км. Я подошёл близко к его самолёту, даже положил крыло своего самолёта на крыло его самолёта и с помощью жестов показал, что надо перезарядить пушки, мы поняли друг друга и подготовили пушки к бою. Я ему показал пальцем вниз, и он с переворота ушёл вниз. Я остался наверху и в вираже наблюдал за ним. Он опустился на высоту метров на 10 над землёй и на бреющем полёте понёсся к дому, взяв в прицел дом, и выпустил весь боезапас по дому, пробил стену бронебойно-зажигательными снарядами. Дом задымил. Он набрал высоту и подлетел ко мне. Я покачал крыльями и с переворота нырнул вниз с другой стороны. Опустившись в долину на высоту около 6-7 метров, я убрал крылья на стреловидность на 63 градуса, включил форсаж и, взяв в прицел дом, помчался к нему, ведя стрельбу с двух пушек, пробив стену с другой стороны. Дом сильнее стал гореть. Мельком бросил взгляд на скорость - она оказалась 1500км/час. Справа и слева на горушках выше меня сидели душманы с ДШК (крупно-калиберными пулемётами). Отстреляв весь боезапас, я едва не врезался в дом, но в последний момент рванул ручку на себя и через 5 секунд был на высоте 5 километров. Перевернув самолёт, я увидел, что снёс сверхзвуком крышу у дома и не только этого, но и соседние крыши, и сдул с горушек душманов вместе с ДШК. Это было моё первое боевое крещение на сверхзвуке и на предельно-малой высоте. Вертолётчики только ахнули: «Ну вы, ребята, и даёте, просто мастера и даже дьяволы - не боитесь смерти». И мы, удовлетворённые, полетели на базу, но топлива уже не оставалось, и нам пришлось набрать высоту до 8000 метров, чтобы на малом газу планировать на свой аэродром. Потом я часто использовал своё открытие – глушить душманов на высоте 10-15 метров над землёй на сверхзвуковой скорости, не стреляя, к тому же, экономил боезапас, выводя из строя живую силу противника.
2-ой эпизод. Этот интересный случай произошёл со мной, когда я с командиром эскадрильи летел парой под Файзабад, чтобы уничтожить группу душманов, блокировавших наших ребят в горах. При пикировании на душманов по команде: «Сброс!», у командира эскадрильи сошли две тонны бомб на головы душманов, а у меня (какая-то мистика!) цепь была заблокирована, хотя я цепь к сбросу бомб подготовил, и лампочки на панели сигнализировали об исправности. И когда я нажал кнопку сброс, то бомбы не сошли. Комэск без бомб легко вывшел из пике и быстро набрал высоту, а я, загруженный бомбами под завязку, медленно стал набирать высоту - комэск меня ждал на высоте 5км. Когда я подлетел к его самолёту, то показал ему брюхо самолёта, и он пальцами показал, что все бомбы у меня висят, а посадка с бомбами у нас запрещена. И когда мы пролетали над пустыней, я осмотрелся, что в радиусе 50 км нет ни единой живой души. Тогда я нажал кнопку сброс, и бомбы сошли, сделав приличные воронки в пустыне. Вот такая мистика произошла со мной в этом полёте.
3-й эпизод. В одном из полётов эскадрильей ведущим был заместитель командира дивизии. Мы взлетели с аэродрома парами, собрались в строй и полетели на удар по хребту Саланг, где душманы блокировали дорогу, не давая двигаться нашим войскам. При пикировании на позиции душманов, у меня снова не сходят бомбы. Все взмывают в небо, а я медленно, чтобы не сорваться в штопор, набираю высоту. Наверху собирались самолёты в строй, чтобы уйти на базу, за этим наблюдал заместитель командира дивизии. Увидев меня внизу, он закричал в эфир: «Это кто там внизу карабкается, как корова на льду?». А ему в ответ какой-то юморист из пилотов ответил: «Спустись и посмотри бортовой номер». Потом через несколько секунд завопил: «Эй, по тебе пуск ракеты!» Но я заметил сам вовремя, как ко мне стал приближаться дымовой шлейф. Я резко развернул самолёт в сторону Солнца, сделав переворот (полубочку) вверх колёсами, потянул ручку на себя, и пошёл под ракету навстречу ей. Выполнил вывод и посмотрел вверх, где ракета самоуничтожилась, направляясь к Солнцу (она была с тепловой головкой самонаведения). Она взрывается через 23 секунды полёта, если не встретит препятствие. Заместитель командующего дивизией похвалил: «Эй, внизу, молодец, настоящий асс, как красиво ушёл от ракеты!». Затем в эфир прорвался штурман наведения, спросив: «У кого есть груз?». Я ответил, что у меня. Он ответил: «Вас наблюдаю, вам курс такой-то, лететь до цели 3 минуты». Я ответил: «Вас понял, выполняю». Когда пролетел 3 минуты, штурман сказал: «Вы над целью – работайте!». Я ответил: «Цель наблюдаю, атакую». Я накренил самолёт под 90 градусов и увидел подо мной базу душманов, состоящую из четырёх домов, где стояли пушки, были верблюды, и сновали душманы, видно, заметили меня. И ещё я увидел, что этот пятачок находился между горами, близко стоявшими, а внизу слева от меня была небольшая горушка. Я подумал: «Заходить с пикирования не смогу - зацеплюсь за гору». Тогда принял решение зайти с переворота - чуть правее малой горушки. Перевернув самолёт, я стал отвесно пикировать, чтобы точно попасть, душманы в ужасе заметались, дома быстро приближались. Я нажал кнопку «Сброс» и в эфир продублировал. На высоте ниже положенной (чтобы бомбы точно легли в цель), бомбы сошли, а скорость была где-то около сверхзвуковой. И чтобы не попасть в осколки своих же бомб, я резко стал уходить за эту малую горушку, прикрываясь от своих же осколков, но всё-таки от взрывов бомб меня накрыла пыль. Я каким-то шестым чувством не врезался в гору, видно, дух моей Крёстной Веры, и заступничество Серафима Саровского спасали от стольких смертей, почти в каждом полёте на удары подстерегавших меня. Когда я набрал высоту, перевернув самолёт, глянул вниз, то ни домов, ни душманов, ни пушек, ничего живого не увидел. Одни ямы (то есть воронки) от бомб - и всё! Я доложил штурману: «Работу закончил - цель уничтожена». Штурман ответил: «Цель уничтожена, подтверждаю - доложили разведчики, молодец!» Я включил форсаж и стал догонять группу, и догнал вовремя. Последний самолёт заходил на посадку, а я с ходу сел за ним. Замкомдив построил эскадрилью и стал допытываться: кто же внизу ползал на малой высоте, ушёл от ракеты и профессионально уничтожил банду душманов, находившуюся на господствующей высоте, и обстреливающую из пушек наши передвигающиеся отряды. Мы молчали, не сознался и я. У нас как в авиации? Сознаешься - и получишь наказание, правда потом, возможно, и похвалят. Он в конце своей речи сказал: «Я хотел представить этого парня к званию Героя...» Я нисколько не пожалел, а посчитал то, что я сделал - за повседневную работу, и если не я, то это мог бы сделать каждый лётчик, попади в эту ситуацию, обладающий бесстрашием и покровительством Его Величества Неба. Я всегда экспериментировал, выжимая из своего любимого истребителя-бомбардировщика особые способности, которые не прописаны ни в одной инструкции и ни в одном техническом описании. Вот так я приобретал боевой опыт в Афганистане.
4-ый эпизод. Хочу поведать об этом не стандартном случае. Полетели мы четвёркой самолётов в район Пандшера (это гористый район Афганистана), где добывали алмазы. По данным разведки, там было большое скопление душманов. Взлетели, загруженые бомбами, а в это время наступал рассвет. Мы поднялись до 6000 метров, и Солнце приветливо встретило нас на этой высоте. Сверкали снежные шапки на вершинах, и горы отливали синевой, как у Рериха на картинах. А почему мы шли на такой высоте - да потому, что вершины гор в основном доходили до высоты 5000 метров и на них сидели стрелки, которые со своих кремневых крупнокалиберных ружей могли попасть в нас. Они часто обстреливали вертолёты, а мы ещё шли со скоростью под 1000 км/час, что исключало прицельную стрельбу. Красота необыкновенная, голубоватые горы и тёмно-синее небо обнимало нас. Настоящая романтика, которую прекрасно описал лётчик Ричард Бах, так и не понюхавший по-настоящему порох войны, но что-то далёкое от войны пытался изображать на съёмках фильмов. Мы на секунду отключились, любуясь Божественной природой. Когда подошли к цели, то сверху увидели посёлок - базу душманов в Пандшере. Пятачок из шести домов, зажатый горами, эта ситуация не давала возможности парами атаковать цель. Тогда мы стали поодиночке сбрасывать бомбы. Первым с переворота понёсся вниз я (у меня был уже опыт), чтобы показать, как надо действовать. Когда сбросил бомбы, я по косой петле стал набирать высоту и тут заметил, как с одной из горушек по мне пущена ракета в виде приближающегося шлейфа дыма. Самолёт без бомб лёгкий и, как ласточка, верткий. Я резко, в три секунды развернулся к Солнцу, сделал переворот в сторону ракеты, и нырнул под неё, а на моё счастье, она оказалась с тепловой головкой самонаведения. Захватив тепло Солнца, она полетела к нему и взорвалась. Полетев в долину в сторону речки, я развернулся к этой базе. Убрал крылья на 63 градуса, включив форсаж, перешёл сверхзвук и с набором высоты пронёсся над целью, добивая сверхзвуком душманов, срывая крыши с оставшихся домов, и перемешивая с пылью и камнями всё, что попадалось под мой самолёт. После этой каши я свечой взмыл вверх - к своей группе. Расчистив и обезопасив цель, я позволил остальной тройке по одному отработать по цели, от которой остались одни воронки. Но уже никто не стрелял и не пускал ракет. После выполнения задания мы собрались на той же высоте и поспешили домой, продолжая любоваться небом, и неземной красотой гор, которая открывалась с высоты полёта. Спешили вернуться, ибо, как всегда, в пылу атак топлива не хватало долететь до базы. И, как всегда, решили садиться с ходу и уже сразу четырьмя самолётами. На практике это недопустимо, так как одновременная посадка четырёх самолётов не безопасна. И когда мы удачно сели на бетонную полосу, руководитель полётов воскликнул: «Ну, вы - мастера, я такое впервые вижу!» Видно, сам Бог нам помогал и спасал в таких ситуациях, когда мы очищали от бандитов народ Афганистана. Это были мои будничные полёты, я любил летать, любил самолёты и гордился тем, что я лётчик-истребитель.
В 1988 году командующий отстранил меня от лётной работы, якобы за грубость с ним, а на самом деле, за моё желание добиться справедливости для своих подчинённых. Это дело приняло неприятный оборот, так как две контролирующие системы: КПСС и КГБ стали проверять все мои документы и после запроса по месту рождения, выяснили, что у меня «белый билет», и что действительный год рождения на четыре года меньше того, что у меня был в военном билете. Кроме того, выяснилось, что мои родители – враги народа, а я - не сирота. Работники КГБ с моей фотографией проехали по Союзу, выспрашивали знакомых, родственников, думая, что я – агент американской разведки. Меня тут же арестовали и посадили под следствие. Держали месяц, подняли все документы и раскрыли, что я подделал документы, то есть омолодил себя на четыре года, и что я был не годен в солдаты по здоровью, а обманом поступил в лётное училище. А омолодил себя по документам, чтобы поступить в военное училище, и это на самом деле не в мою пользу, так как это означает, что я на четыре года позже уйду на пенсию – так и получилось - я прослужил в авиации почти 29 лет, освоив 9 типов самолётов. Прокурор, выслушав мою историю, снял уголовную ответственность за подделку документов, так как корысти в этом не было и, поразившись моей историей, посчитав её фантастической, написал представление на присвоение мне звания героя Советского Союза. Когда привели меня на судебное заседание, он даже встал передо мной на одно колено, огласив вердикт, что я не только не виновен, а достоин самой высокой награды. Представление на героя отдал моему командованию. В полку собрали партийное собрание, как было положено в советские годы, чтобы осудить меня за подделки, и за то, что скрыл, что мои родители - «враги народа», прикинувшись сиротой. Дошли до того, что назвали меня тоже врагом народа и нечестным коммунистом, порочащим это имя. Дали мне последнее слово, в котором я сказал, что я здесь не вижу честных коммунистов, а вообще-то их было трое. Вопрос из президиума: «Кто?» Я ответил: «Первым был Иисус Христос за слова: «Все вы братья, все вы сестры, да любите друг друга, да помогайте друг другу». Вторым был Ленин». Вопрос: «А третий?». Третьим являюсь я, потому что стараюсь жить по заповедям Христовым - делать людям добро! Меня тут же исключили с формулировкой: «За дискредитацию высокого звания коммуниста». А представление прокурора на звание Героя Советского Союза положили под сукно, а если бы отправили, то мне бы дважды присвоили. Во-первых, за мои полёты в Афганистане, которые никто в мире не смог повторить - полёт на высоте 10-15 метров со скоростью 1500км/час. А во-вторых, за то, что я стал лётчиком, будучи инвалидом, да к тому же радиации нахватал на полигоне около 30 рентген (БЭР, СЗЭВ). Чернобылец, имеющий до 25 рентген - уже считается инвалидом первой группы, а у меня 30 рентген! Так после многочисленных контузий во время боевых действий в Афганистане и самоотверженной службы Родине, я был уволен из армии за якобы дискредитацию высокого звания офицера в 1989 году.
И в том же 1989 году, работая при Академии медицинских наук, в специальной лаборатории, защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Развитие психических возможностей человека». С 1989 года по 1991 год работал начальником лаборатории при ГРУ в первом отделе. Затем защитил докторскую диссертацию на тему: «Психотроника на службе человека», её засекретили, Ельцин распустил нашу лабораторию за неимением средств. В 1991 году создал центр Духовного Обновления России «Седьмой Луч», продолжая совершенствовать разработки психотроники на благо человека. С 1991 года по 1992 год работал в Верховном Совете РСФСР в качестве генерального директора лётного состава всех ведомств России. С 1993 по 2004 год был помощником депутата, экспертом, советником в Государственной Думе Российской Федерации. С 2004 по 2005 год работал ведущим инженером на почте России. С 2005 года по настоящее время я -консультант в Государственной Думе РФ. С 1994 года по настоящее время военный пенсионер, генерал-лейтенант авиации, инвалид войны второй группы, сын репрессированных родителей.

. 
Немного о любви…

«За невлюблёнными людьми
любовь идёт, как приведенье,
сражаться с призраком любви,
брать у любви освобожденье –
какое заблужденье!»
(Юнна Мориц).

Женщины в моей судьбе играли своеобразную, скорее, негативную роль. В школе я был «гадким утёнком», девочки на такого «заморыша», как я, не обращали никакого внимания. Все мои мысли были заняты единственной целью - стать лётчиком и этим отомстить обществу за беспощадно-бездушное отношение к человеку, более слабому и больному, чем они. Да, мечта моя была нереальна, почти незбыточна. Но она давала желание дальше жить, а иначе жизнь бы остановилась и потеряла всякий смысл. Тем не менее… В параллельном, 8-ом классе училась Валя Ануфриева, чернявая девушка, которая красиво пела в художественной самодеятельности. Я в неё влюбился, не спал и всё ждал утра, чтобы заранее до школы дойти от её дома. Ждал, когда она войдет в школу. Затем в раздевалке клал в карман её пальто записку, в которой говорилось о любви к ней, не раскрывая себя, а затем наблюдал за её реакцией, когда она её читала. Так шло до десятого класса. А она дружила с рослым, на год старше её симпатичным парнем. Он поступил в военное, среднее авиатехническое училище. Военная форма сразила Валю, и она вышла замуж за Бориса Пухова. Ему родила двух детей: мальчика, которого я впоследствии устроил в Борисоглебское венное училище лётчиков - он успешно закончил его, и девочку. Боря уже умер, а Валя с детьми живёт в Воронеже. Я ей сознался, находясь в Воронеже у неё в гостях, о моей любви к ней, когда учился на третьем курсе Борисоглебского училища.
Но настоящая любовь у меня зрела с прошлых воплощений, и я шёл к ней непреклонно, как к цели жизни, и испытал полноту счастья человека, который был одиноким волком, инвалидом, калекой. А когда обрёл это счастье, я возблагодарил Бога за этот подарок, полученный, вероятно, из прошлой жизни. И я теперь живу и дышу своей любовью, и счастьем безмерным, но это будет ещё впереди, а до этого события надо было, чтобы заслужить это счастье, жениться и прожить в браке с двумя нелюбимыми женщинами, видимо, для получения опыта партнёрских отношений в семейной жизни и для трансформации своей личности.
На третьем курсе в 1976 году, я был королём танцев в нашем доме офицеров, где были вечера танцев в пятницу, субботу и в воскресенье. Я посещал танцевальный кружок с осени 1974 года. И все современные танцы исполнял мастерски, изящно, так, что все восхищались. У нас танцы проходили под сопровождение оркестра. Оркестр начинал играть мелодию: «Ах, Одесса,- жемчужина у моря». Образовывался в центре круг, я входил в круг и начинал танец, зажигая толпу, и толпа с визгом подхватывала танец. Меня окружали плотным кольцом девушки. Молодёжь города Борисоглебска «тусовалась» в доме офицеров. И население города старалось делать зятьями будущих лётчиков. Считалось престижным выдать дочь за лётчика - это было бы решением всех семейных проблем. Лётчик находился на полном государственном обеспечении (включая обмундирование, питание) и получал высокий (по тем временам) оклад. Но будущие жёны и тёщи не понимали всю тяжесть и опасность (часто смертельную) ратной жизни. Кроме того, военные аэродромы располагались часто вдали от населённых пунктов, а значит, цивилизации, и условия проживания были порой, как в военное время. Летать приходилось днём и ночью, часто без выходных, кроме того, могли вызвать на службу по тревоге. Лётчики-истребители, по статистике, редко доживали до сорока пяти лет, из-за перегрузок во время полётов, а, если такое случалось, то демобилизовались инвалидами. Но, тем не менее, курсантов пытались женить на себе местные девушки, приглашая в гости, с согласия родителей, активно угощали спиртными напитками, а на утро жених был вынужден подавать заявление в ЗАГС. Если же новоиспечённый «зятёк» отказывался от брака, то будущие родственники шли с девушкой в политотдел, где суровая мораль гласила: «Или женись или отчислим за аморальное поведение». Вот такой «хомут» получали курсанты, имеющие слабую волю. Поэтому семьи лётчиков часто распадались или же жизнь с не любимыми приводила к поискам счастья на стороне. Я избежал такой участи, имея цель – быть лётчиком. Однако жениться был вынужден не по своей воле. Случилось это так: меня стала преследовать одна из очень настырных девушек - Вера Челюканова – чернявая, как смоль, из кубанских казачек, она больше была похожа на цыганку, очень смуглая, худая и коса была почти до пола. Учась на четвёртом курсе, я сознался ей, чтобы отпугнуть от себя, что в любой момент меня могут привлечь к ответственности за подделку документов, это была статья, «обещавшая» заключение от трёх до семи лет, а значит, нет перспективы семейной жизни. Она училась тогда на втором курсе юридического факультета и, узнав мою историю, обещала быть защитницей на суде, если дело дойдёт до этого. Я предложил ей искать курсанта более перспективного, тем более, что после облучения под Семипалатинском, оказался бесплоден. И это её не остановило, она предложила взять ребёнка из детского дома. Получилось, как в песни из фильма «Гусарская баллада»: «Коль я решусь войти в ворота ада, подругой стать любая будет рада». Но она не отступала, на протяжении двух лет говорила, что не может без меня жить, признавалась в любви и обещала повеситься, если не женюсь. И это произошло, когда я был на четвёртом курсе, нас отправили летать в Бутурлиновку Воронежской области на самолётах МИГ -17. Аэродром - в поле, щитовые казармы в четырёх километрах от города, но, тем не менее, Вера после сессии в апреле приехала в этот город и поселилась в гостинице, оттуда ходила пешком к нам на аэродром, торчала часами у забора, чтобы увидеть меня. Дежурный на КПП поинтересовался: к кому она приходит, и начальство порекомендовала увезти её из части, кроме того, я получил выговор за то что, якобы, дал ей этот адрес, хотя она узнала его сама. Я взял увольнительную и увёл Веру в гостиницу, где разыгралась трагедия. Я ей пытался объяснить, что она меня компрометирует, на что она, рыдая, сказала, что покончит жизнь самоубийством, ели я на ней не женюсь. После того, как я пошёл в сторону части, меня догнала дежурная гостиницы, сказав, что девушка повесилась. Я бросился назад и увидел, что она висит на проводе от лампочки под потолком. Я вытащил её из петли и, к моему счастью, смог привести её в сознание, правда, только через час. Испугавшись, что она повторно сможет пойти на самоубийство, я дал ей обещание жениться. В тот же день мы пошли в ЗАГС, где подали заявления. Месяц ждали регистрации, она жила нелегально в спортзале нашей части, еду приносил из столовой – половину своей порции. Через месяц мы в Бутурлиновке сыграли курсантскую свадьбу.
В октябре 1977 года я сдал государственные экзамены и закончил училище. В отпуск поехал на Родину, зашёл в свою школу, где учительница, оскорбившая меня в детстве, встала на колени передо мной и со слезами просила у меня прощения. Так я отплатил за исковерканное детство и юность. Жена Вера подпортила мне карьеру тем, что активно отговаривала меня ехать на перспективные места службы. К счастью, она тоже была бесплодна, видно Бог пожалел нас, не дал родиться ребёнку без любви. Меня в 1981 году, когда я был старшим лётчиком, отправляли в Афганистан на должность заместителя командира эскадрильи на майорскую должность, но, плачем и мольбами Вера уговорила не ехать в Афганистан, и я отправлен был в Монголию. Я поехал туда с женой, но она там заболела, и нам пришлось ехать в Борисоглебск, где меня назначили на должность старшего летчика- инструктора училища, а оттуда, но уже в 1984 году, послали в Афганистан. Тем временем, Вера окончила институт, работала нотариусом, стала мне изменять (видно, её горячая любовь испарилась). В 1988 году наши пути разошлись.
В Москве меня познакомили с Надеждой Звягинцевой, с ней я расписался в 1991 году по её настоянию (она была больна, и мне приходилось не только ухаживать за ней, но и лечить). Частые скандалы на почве беспричинной ревности и её скандального характера вынудили меня уходить от неё, но её мольбы и слёзы заставляли возвращаться. В 1995 году она приватизировала квартиру на себя, в которой я был прописан, подделала мою подпись, что я, якобы, не возражаю. И тайно в 2002 году подарила квартиру своему сыну. Узнав о такой подлости, я в 2004 году развёлся с ней, а она с сыном стала всеми мыслимыми и немыслимыми способами, включая физическое насилие надо мной, покушение не только на моё здоровье, но и на жизнь, выгонять на улицу. Мы расстались.
В юности я часто видел сны, в которых являлось лицо девушки, я чувствовал себя влюблённым и даже писал ей стихи и письма. Она была для меня родной, понятной и было ощущение, что знал её тысячу лет. Когда я создал Центр Духовного Обновления России «Седьмой луч», эта девушка стала сотрудницей моего центра. В 1994 году, впервые увидев её, я тут же узнал её и потерял голову. Я понял, что Бог помог нам встретиться, услышав мои молитвы, но не мог признаться ей в любви из-за страха, что она не разделяет моё чувство. Прошло долгих четырнадцать лет, в течение которых я мог, в связи с общей работой, её видеть и даже осмелился признаться в любви, но лишь в 2008 году она, спасая меня от духовного и морального поражения, сделала счастливым человеком, став моей женой. Я, наконец-то, обрёл свою настоящую, божественную любовь.
.

Экспромт о полёте

«…мне бы силу, бороться чтобы
с существующим в мире злом.
Мне бы много - премного неба,
столько, чтобы в мечтах не унесть.
И любовь обязательно мне бы,
только лучшую, что ни есть!».
(Н. Краснова)

Воздух для меня - родная стихия. Когда я взлетал, давление и пульс становились, как во время покоя, хотя у других лётчиков эти показатели возрастали. И это потому, что я, наконец-то, входил в свой родной «небесный» дом, избавляясь, хоть и на время, от земной грязи, лжи, карьеризма, дикости и грубости, пьянства и разврата, унижения и несправедливости. Все эти пороки оставалось на нашей бедной земле. Я наслаждался полётом и не мог насытиться этим раем. Когда я закончил летать – расстался с небом, то очень тосковал по родной стихии. И создав свой центр, включил в него аэродром «Марз», который находился на Чёрной речке, в 60км от Москвы, где базировались лёгкие спортивные самолёты и вертолёты. Я, как хозяин этого аэродрома, освоил все возможные виды спортивной летательной техники: польскую «Вилгу», АН-2, вертолёт МИ-2. А на тушинском аэродроме освоил самолёты ЯК-18 и ЯК-52. Неплохо полетал сам, но потом разросшийся криминал в России, при попустительстве Ельцина поглотили мой аэродром, оставив мной созданный Центр и другие патриотические организации без поддержки. Этот криминал во главе с акулами «бизнеса», часто стоящих у власти, что по-советски называется спекуляция, а в наше время – бизнесом, на самом деле являются законным грабежом и махинациями. Власть (а значит, и деньги) имущие отбирали, присваивали организации, превращая их в криминальные структуры. Научные организации с величайшими умами учёных-патриотов, которые пытались очищать от мусора страну, и защищать наш народ - также разорялись и распускались. Но идея этой власти, что все станут богатыми, загипнотизировала народ. Вирус этой болезни так разъел душу народа, что он поверил этой власти, которая пообещала настоящий рай в отличие от коммунистов. Но всё это оказалось таким бредом, такой химерой, которая разложила народ, обезволила его и превратила в пластилин, из которого эта власть лепит рабов для построения своего рая. Народ верит этой красивой лжи, которая заполнила средства массовой информации. Тот, кто руководит, тот и заказывает музыку, под которую пляшет безнадёжный русский народ, приговорённый к уничтожению, нищете, и вымиранию, за то, что живёт в самой богатой и самой многострадальной стране мира. Русью, чаще всего, управляли не русские, а люди других, враждебных России национальностей. История искажалась, принижалось значение русской культуры, влиявшей на мировую цивилизацию, которую Русь снабдила духовностью, культурой, прекрасным языком, тягой к нравственной идеологии. Такое впечатление, что Русь несёт мученический крест за все народы, населяющие земной шар, являясь основой, базисом нынешней цивилизации. Как горько сознавать истину, что не в силах спасти русский народ: от уничтожения, от вируса разложения, отупения, алкоголя, наркоты, стяжательства, грабежа и убийств. Только сам народ, осознавая свою великую мировую миссию, находясь на краю гибели, сможет, взяв пресловутую дубинку, пойти напролом и, как не раз показывала история, победить, несомненно, с благословения Всевышнего.
Такие великие предшественники, как Илья пророк, Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь, Наполеон не смогли осуществить мечту о построении на земле общества социальной справедливости, где бы реализовались слова Иисуса Христа: «Все вы братья, все вы сестры, да любите друг друга, да помогайте друг другу». И если такое бы произошло, то был бы на земле мир и покой. Для меня же служба, да и сама жизнь всегда ощущалась адом, и лишь когда я отрывался от земли, то уходил от адской работы, нервного и психического напряжения, обретал ощущение полёта, радости, умиротворения и, наверное, счастья. Был я в жизни для всех «белой вороной», потому что старался жить по известным великим заповедям, подставляя своё плечо и помогая всем, прощая обиды и издевательства. Лишь в воздухе я был хозяином самому себе и своим желаниям.
Нет сейчас здесь, на земле, у человека гармонии с природой, любви к ней. Природа - создание Божье, данное человеку для облегчения жизни на земле. А он (человек) её загрязняет отходами, а значит, уничтожает, противопоставляя себя ей. Это силы зла умело работают в человеке. Он уничтожает не только природу, но и себе подобных, а значит, идёт против Вселенной. Отсюда проистекают всевозможные болезни, которые разрушают и уничтожают человека, укорачивая его и без того короткую жизнь, порой доводя до самоубийства. Это тупиковый путь развития цивилизации и в итоге самоуничтожение её. Но если вдруг произойдёт чудо, и люди начнут любить природу, и, главное, друг друга, улучшать её, заботиться о ней, наконец-то будут в гармонии, а не в конфронтации с ней. Вот тогда появится шанс для исчезновения болезней и пороков человечества. Если человек не развивается, то он деградирует – известная истина. И когда люди будут духовно совершенствоваться - предела совершенству нет - вполне реально будет повторить чудеса жизни и деятельности Иисуса Христа. Об этом он говорил: «Вы будете делать чудеса как я, но даже лучше меня; ибо вы дети Божьи, но и сами Боги, но не ведаете, что творите». Вот тогда на земле наступит Рай. Войн и распрей не будет, а будут руководить поступками людей Заповеди Иисуса. И тогда на земле будет общество социальной справедливости, люди направят свои усилия, чтобы облагородить землю и через великие открытия устремятся в космос, исследуя нашу, и другие галактики. А так как мы Боги «малого масштаба» (искры Абсолюта), то, совершенствуясь в духовном плане, все придём к Абсолюту - нашему Небесному Отцу и сольёмся с ним. К этому стремился я, находясь в воздухе в реальном полёте, а сейчас в полёте виртуальном, но всё-таки в полёте над этой грешной, но бесконечно дорогой и любимой нашей Землёй.

25 марта 2009 года. Вячеслав Силаев.