О качестве подготовки летчиков во 2-й ВШЛ в 20-е годы говорят и такие факты: 25 воспитанников школы были удостоены звания Героя Советского Союза за бои у озера Хасан и реки Халхин-Гол, а также за бои в небе Испании. Имена Чкалова, Коккинаки, Хользунова, Каманина, Байдукова и других были вписаны в историю Советской авиации еще задолго до Великой Отечественной войны. В обучении и воспитании этих и других советских летчиков была и доля труда Ивана Александровича Лойко, который с 27 сентября 1927 года был назначен старшим преподавателем 2-й ВШЛ, в петлицах его формы поблескивали две «шпалы», что соответствовало званию майора. Уважение коллег по службе и восхищение заслугами преподавателя курсантов школы – все это успокаивало душу летчика, который в свои 37 лет шесть лет провел в боях в авиации, где редко кто служил более года. Несколько настораживали приглашения в ОГПУ якобы «для уточнения служебного положения».
Фактически органы ОГПУ проводили очередную перерегистрацию бывших офицеров царской армии и особо участников вооруженной борьбы против Советской власти.
20 сентября 1921 года чекистам было приказано поставить на учет всех бывших белых офицеров, следить за их перемещениями, в случае их переезда карточки на них пересылать в ОГПУ по новому месту жительства. 17 октября этого же года дополнительным приказом были перечислены сведения, составляющие государственную тайну. Все, что относится к армии, средствам вооружения, военной технике являлось государственной тайной. Лойко и Качан, вернувшиеся в Советский Союз в 1923 году, попали под исполнение этого приказа, когда все было настолько отработано, что превратилось в четкую систему тотальной слежки за бывшими офицерами. Бывшие белые офицеры, не бывшие командирами крупных соединений, подлежали постановке на учет. Те, кто служил в корниловских, дроздовских, каппелевских частях, подлежали заключению. В ноябре 1921 года правительство Советской России объявило амнистию рядовым из белой армии, ушедшим за рубеж, участникам «кронштадтского мятежа, вовлеченным в движение по малосознательности».
IX Всероссийский съезд Советов постановил пересмотреть положение о ВЧК, ограничении компетенции комиссии. Постановление предусматривало полную реорганизацию ВЧК. Учитывая несговорчивость Ф. Э. Дзержинского, его отправили уполномоченным ВЦИК в Сибирь, назначив на его место И. С. Уншлихта. Но и это не помогло – чекисты защищались и реорганизовываться не собирались. Это привело к тому, что 6 февраля 1922 года ВЧК было упразднено решением ВЦИК. Вместо ВЧК организовывалось Государственное политическое управление – ГПУ. На первый взгляд функции ГПУ были ограничены разведкой и контрразведкой. Но это было ширмой. С марта 1922 года с личного согласия В. И. Ленина, ГПУ «может и должно бороться и карать расстрелами по суду». К концу 1922 года ГПУ вернуло все функции бывшего ВЧК, включая и наделения ГПУ внесудебными полномочиями..
24 мая 1922 года был принят первый Уголовный кодекс РСФСР, согласно которому допускалось применение репрессий не за какое-либо конкретное деяние, а на основании признания судом лица социально опасным. Таким образом, узаконивался произвол, предававший людей казни без каких-либо вещественных доказательств. 1922 год вошел в историю ВЧК–ГПУ как время, когда на несколько месяцев права чекистов были значительно ограничены. Это создавало иллюзию прекращения репрессий, в том числе против бывшего офицерства. Со второй половины 1923 года ЦИК активно наделял Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) правами внесудебных репрессий, в том числе и за шпионаж.
НЭП обусловил приход к руководству предприятиями хороших специалистов, а не выдвиженцев партийных органов. Комиссия, возглавляемая В. В. Куйбышевым, установила тот факт, что «значительная доля вины за тяжелое и бесхозяйственное состояние ряда трестов лежит на неумелом, бессистемном, неосторожном подборе состава правлений трестами». Руководством ОГПУ то же самое преподносилось как экономические диверсии. В марте 1924 года ЦИК создал при ОГПУ Особое совещание, которое занималось высылкой, заключением в концлагерь, расстрелом шпионов, контрабандистов, валютчиков и фальшивомонетчиков. Именно таким образом ОГПУ оказывал свое влияние на свертывание НЭПа, что привело к ухудшению жизни населения. Как противопоставление НЭПу партия провозгласила коллективизацию сельского хозяйства. Но этот короткий нэповский отрезок времени, отведенный инициативе специалистов, сыграл очень важную роль в развитии Советской авиации.
В соответствии с решением правительства от 15 апреля 1924 г. Рабоче-Крестьянский Красный Воздушный Флот (РККВФ) переименовали в Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии (ВВС РККА).
1 июня 1924 г. 19 самолетов Р-1 из числа машин первой серии, выпущенной Государственным Авиационным Заводом № 1, торжественно передавались на Центральном аэродроме Москвы «Первой разведывательной эскадрилье имени В. И. Ленина». Средства на приобретение техники были собраны трудовыми коллективами – тогда это являлось обычной практикой. Руководило сбором денег Общество Друзей Воздушного Флота (ОДВФ). А уже в конце 1925 г. в ВВС РККА числилась 271 машина типа Р-1. Кроме этого, имелись Р-2, DH.9 и DH.4. В то же время общее количество самолетов в ВВС РККА равнялось 509 экземплярам, т.е. «де хевилленды» всех разновидностей составляли более половины всего парка. Для того, чтобы учить курсантов, приходилось много работать над изучением материальной части поступающих в авиацию самолетов. Во второй половине 20-х годов самолеты Р-1 были поставлены во 2-ю ВШЛ. В это же время были совершены первые советские дальние перелеты. В 1925 году под руководством Х. Славороссова был разработан маршрут «Великого перелета»: Москва – Монголия – Пекин – Токио. В этом перелете один из шести самолетов должен был вести опытный летчик-ас легендарный К. К. Арцеулов, и только болезнь помешала ему принять участие в этом перелете. Совершались и другие не менее длительные перелеты на самолетах Р-1 с отечественными двигателями. В 1926 году советские летчики М. М. Громов с механиком Родзевичем совершили перелет Москва – Париж.
Мировой рекорд дальности и продолжительности полета для малых самолетов установил 30 июня 1927 года летчик Юлиан Иванович Пионтковский, совершивший беспосадочный перелет по маршруту Севастополь – Москва. Расстояние в 1420 км он преодолел, продержавшись в воздухе 15 часов 30 минут. Примечательно то, что полет совершался на двухместном самолете ДИР-1, взлетный вес которого составлял 535 кг. Автором проекта самолета ДИР-1 был моторист учебного авиаотряда академии им. Н. Е. Жуковского будущий всемирно известный авиаконструктор Яковлев.
Иван Александрович гордился тем, что он также причастен к успехам Советской авиации. В его письмах и редких фотографиях из Борисоглебска сквозила гордость за выбранную в далекой юности профессию. Установилась и более тесная связь с отцом и братьями, которые все также занимались сельским хозяйством и проживали в Рубилках одной большой семьей. Как отца военнослужащего Красной Армии, Александра Павловича освободили от налогов. К этому времени один из братьев Владимир был уже женат, и у него росла дочь. Внешне все выглядело нормально и в семье Ивана Александровича, и в семье его отца. А между тем тучи над всей семьей Лойко не просто сгущались, а нависали над ними черной грозовой тучей. Однажды Иван Александрович получил письмо от Нестеренко, с которым проживал на совместно арендованной квартире в Новом Саде. Нестеренко затем уехал в Париж, потом перебрался в Варшаву, а сейчас вернулся в СССР и находится в Москве. Откуда и как Нестеренко узнал адрес Ивана Александрович, в письме не сообщалось. Предположительно он мог узнать сначала адрес Павла Федотовича Качана, родители которого проживали в Москве, и через него узнать адрес Лойко. Иван Александрович ответил на это неожиданное письмо своего знакомого по эмиграции.
В начале 1929 года к Ивану Александровичу в Борисоглебск приехал его младший брат Николай. Он рассказал о том, что в Рубилках началась запись в колхоз. Александр Павлович наотрез отказался вступать в него. Но землю у семьи Лойко, купленную на заемные средства отцом Евгении Даниловны, переданную ей на правах наследства, постановлением сельского совета деревни Рубилки конфисковали. Не скрыл Николай от старшего брата и то, что вся семья от действий властей на грани нервного срыва. Николай в знак протеста сорвал красный флаг с сельсовета, поэтому Александр Павлович срочно отправил его в Борисоглебск, строго настрого наказав ему в Рубилки не возвращаться. Не зная, что в этой ситуации следует предпринять, Иван Александрович решил отправиться тайно в Рубилки, на несколько дней отпросившись со службы по семейным делам.
В Рубилки он заявился ночью. По рассказам его брата Владимира Александровича всю ночь Александр Павлович, Иван Александрович и он, не зажигая лампы, проговорили, сидя в бане, о том, что всей семье следует срочно предпринять. Иван Александрович настаивал на том, чтобы отец продавал все то, что еще можно продать, а это – дом, лошадей и коров, всю утварь, и срочно уезжать из Белоруссии на Алтай. Брат Константин, ушедший на заработки в соседние деревни, так как, лишившись земли, надо было искать источники для пропитания, присоединится к ним ближе к отъезду. Сестра Нина, вышедшая замуж за Митрофана Логацкого, останется с мужем в Белоруссии, но из Рубилок им лучше уехать. Перед рассветом Иван Александрович исчез.
Совершить все задуманное до конца в Рубилках не успели. 13 мая 1929 года Александр Павлович и его сын Владимир были арестованы. Подлежал аресту и Константин, которого на момент ареста в Рубилках не было. Обо всем этом Иван Александрович узнал из письма своей матери, Евгении Даниловны. Вместе с женой он срочно выехал в Минск. По приезду в Рубилки, он добился встречи со следователем, который вел дело семьи Лойко. Тот проинформировал Ивана Александровича о том, что его отец и братья обвиняются в участии в контрреволюционной организации, в ведении антисоветской агитации. Вспомнила власть и то, что во время польской интервенции в Белоруссии Александр Павлович был назначен белополяками старостой деревни, за что совсем недавно он был лишен избирательных прав. Иван Александрович понимал, что этих обвинений более чем достаточно, для того, чтобы в лучшем случае всех мужчин семьи Лойко отправить в концлагерь. Он также понимал, что ОГПУ не оставило его без своего пристального внимания. И его визит в Рубилки накануне ареста отца и брата тоже вряд от них ускользнул. Учитывая его белогвардейское прошлое, ему вряд ли удастся избежать ареста. А если ОГПУ станут известны обстоятельства перехода через границу его и Павла Качана? В этой ситуации он принял самое сложное в его жизни решение – отречься от своих родителей, братьев и сестер, а также и от доли отцовского хозяйства. В годы уже развернувшихся сталинских репрессий такой прием начал применяться после известного изречения И. В. Сталина о том, что сын за отца – не ответчик. Оставив в глубочайшем горе мать и сестру Александру, Иван Александрович с женой вернулся в Борисоглебск.
Не знал Иван Александрович, что органами ОГПУ его судьба уже была предопределена. Органами были инициированы два доноса в ОГПУ, содержащие один и тот же смысл: почему бывшие белогвардейские офицеры Лойко и Качан делают служебную карьеру в то время, как заслуженные красные летчики не могут достойно проявить себя? Летчики 43-ей эскадрильи Владимир Везленщиков и Ганс Ломан писали, что молодые летчики восхищаются мужеством Лойко и Качана, которые были белогвардейскими летчиками, и следует еще разобраться в их роли в разгроме корпуса Жлобы, что может подтвердить командир эскадрильи Василий Шкуро и начальник авиаармии Всеволод Мельников. Но круговой поруки не получилось, потому что протоколов допроса Шкуро и Мельникова в деле нет. Не смогли ли допросить их досужие следователи, или они отказались давать показания против коллег по войне 1914-1917 годов – неизвестно.
Сослуживцы Иван Александровича отмечали, что после возвращения из поездки в Минск Иван Александрович все время находился в угнетенном состоянии. Причины происшедших перемен со старшим преподавателем И. А. Лойко им были неведомы. А ему необходимо было решить, что же делать с Николаем. Самое правильное решение заключалось в том, что Николаю необходимо было найти работу на Алтае, и уехать туда. Но и это решение исполнить до конца они не успели...
Ивана Александровича арестовали 14 августа 1929 года. Он спокойно отнесся к визиту оперативных сотрудников ОГПУ, так как в глубине души он был уверен в предстоящем аресте. При обыске у него изъяли письмо Нестеренко, сборник литературных трудов и еще не запатентованное изобретение «для пулеметной стрельбы в воздухе». Больше при обыске ничего найдено не было.
На первом же допросе 15 августа Иван Александрович показал, что в 1923 году была фиктивная вербовка его и Павла Качана разведкой Румынии. Он также объяснил причину того, что факт их вербовки при допросе в Тирасполе был скрыт, а также и то, что ни на какую разведку он не работал, связи с ней не имел. Свой арест рассматривает, как попытку румынской стороны скомпрометировать его ложными обязательствами перед румынской стороной, которая и передала советской стороне соответствующие сведения. После такого признательного заявления доносы его бывших коллег стали вообще вспомогательными материалами, и к этим вопросам ни один из следователей ОГПУ во время скоротечного следствия больше не возвращался. Правда, сказанная Иваном Александровичем, настолько облегчила задачу следователей, что в материалах уголовного дела проявляется даже некоторое расположение к арестованным.
21 августа в Серпухове был арестован и Павел Федотович Качан, которого после ареста отправили в Воронеж, куда к тому времени был уже доставлен и Лойко. Второй допрос был произведен в Воронеже. Ничего нового на допросе выяснено не было, кроме того, что на вопрос следователя, кто такой Нестеренко, Иван Александрович рассказал об обстоятельствах его знакомства с Нестеренко в Югославии в городе Новый Сад. На вопрос знает ли он причины ареста его отца и брата в Рубилках, Иван Александрович рассказал о встрече со следователем Минского ОГПУ в мае сего года, а также об отречении его от родственников, поданного им в виде заявления в сельский совет деревни Рубилки.
Третий и последний допрос состоялся уже в Москве, куда арестованные были переведены из Воронежа. Допрос носил формальный характер и никаких новых или дополнительных вопросов арестованным не задавалось. Перед рассмотрением дела коллегией ОГПУ Иван Александрович обратился с заявлением еще раз встретиться со следователем, в чем ему было отказано. Были или не были они завербованы какой-либо разведкой, никакого значения не имело. Кроме того, что все бывшие офицеры-белогвардейцы подлежали аресту и осуждению по распоряжению руководства ОГПУ, арестованные Лойко и Качан сами облегчили задачу следователей – они признались в их вербовке, хотя она и носила фиктивный характер. Материалов дела на 128 листах вполне хватало на ВМН (высшую меру наказания – расстрел), несмотря на то, что Качан на обвинительном заключении и написал, что он никакой подписки румынской разведке не давал. Все это не имело никакого значения. Предъявленное им Обвинительное заключение на полутора страницах и Выписка из протокола заседания Коллегии ОГПУ от 4 ноября 1929 года гласили:
По странному стечению обстоятельств именно в этот же день 4-го ноября 1929 года в Минске Решением Коллегии ОГПУ по ст. 72 и 76 УК БССР «за участие в контрреволюционной организации и антисоветскую агитацию» приговорены к 5 годам концлагерей с заменой высылкой в Сибирь на тот же срок Лойко Александр Павлович, Константин Александрович, Владимир Александрович. Лойко Евгения Даниловна и Лойко Николай Александрович «за антисоветскую агитацию по заданию польской разведки» подлежали высылке сроком на три года в Новосибирскую область, Барабинский округ.
Наказание Лойко и Качана выглядело довольно мягким на фоне общих репрессий, когда к ВМН приговаривались люди, не совершившие никаких преступлений, а просто признанные ОГПУ социально опасными без доказательной базы. Нет, это не был акт проявления гуманизма, всего лишь декларируемый. Все объяснялось гораздо проще. 11 июля 1929 года решением Совнаркома ОГПУ получило в свое ведение целую систему исправительно-трудовых лагерей. Перед органами ОГПУ была поставлена задача использования труда заключенных для развития и освоения богатых, но малозаселенных северных и других окраин страны. Эти лагеря предстояло организовать и заполнить заключенными. Органы ОГПУ приступили к формированию ГУЛАГа. Все это значительно снизило количество приговоренных к расстрелу. Их приговаривали к концлагерям со сроком от 10 до 25 лет. Если кто-то все-таки в лагерях выживал и освобождался, вскоре следовал новый арест и вновь концлагерь. Так повторялось до трех раз, так как большего человек выдержать не мог. Лойко и Качан были приговорены к 10-ти годам концлагерей, так как представляли интерес как специалисты.
После объявления постановления Коллегии ОГПУ осужденные были заключены в Бутырскую тюрьму.
И опять совпадение: в эту же тюрьму из Минска вскоре прибыл и брат Ивана Александровича – Владимир.
.
Александр Павлович с женой и младшей дочерью Сашей, со снохой Марией и маленькой внучкой Галей, оставив в Рубилках все нажитое нелегким крестьянским трудом добро, под конвоем были отправлены в Новосибирскую область.
Константин Лойко был арестован после того, как вся семья уже была отправлена в Сибирь.
Из всей семьи избежала репрессий только Нина Лойко. Она с мужем заблаговременно переехала в город Дзержинск, где проживала до самой войны.
В 1942 году была расстреляна фашистами за связь с партизанами.
.
По прибытии в Новосибирскую область вся семья была расселена по разным деревням. Александр Павлович с Евгенией Даниловной и дочерью Александрой были доставлены в деревню Епанешниково Убинского района. Владимир с женой и дочерью были отправлены в деревню Александровка того же района. Константин был поселен в деревне Булатово Куйбышевского района Новосибирской области.
.
Николай Лойко вскоре объявился в Барабинском крае Новосибирской области.
.
Ссылки в Сибирь «избежал» Иван Лойко, который в это время находился в Бутырской тюрьме, а в январе 1931 года его этапом отправили в пересыльную тюрьму в Котласе.
Так, некогда большая и трудолюбивая семья была рассеяна по Сибири и Крайнему Северу..
.jpg)
