.
     Полёты должны были выполняться на лагерном аэродроме. Весной эскадрилья перегнала свои самолёты на тот же аэродром Благодатный, на котором Николай со своими друзьями охранял самолёты и выполнял разные хозяйственные работы.
     На аэродром возили лётчиков и курсантов приспособленным грузовиком только на полёты и с полётов с целью экономии времени. Во всех других случаях курсанты ходили только строем под командой старшего. Они привлекались для выполнения работ на авиационной технике: помогали механикам выполнять ремонтные работы, готовить самолёты к полётам. Ежедневно распорядком дня выделялось время работы курсантов на авиатехнике, еженедельно, как правило, в понедельник весь день планировалась работа на технике.
     С прибытием на лагерный аэродром курсантов распределили по летным группам. Курсанты Полуйко, Кандауров, Дмитренко, Отопков, Ананьев, Харченко Николай были определены в группу № 2 к инструктору лейтенанту Шамову Борису Васильевичу.
     После объявления приказа командира полка о распределении курсантов лётная группа выстроилась для встречи своего инструктора. Курсант Ананьев, который только что было назначен старшиной лётной группы, чётко доложил инструктору о построении группы. Приняв доклад, лейтенант, засунув руки в карман кожаной куртки, ходил перед шеренгой курсантов. На длинном ремешке через плечо почти до земли свисал планшет. Инструктор всматривался в лица курсантов и изредка цыкал сквозь жиденькие зубы струйкой слюны через левое плечо. Явно было видно, что он пытался выдать себя за бывалого аса, хотя курсанты уже знали, что он окончил училище прошлой осенью, и они — его первая лётная группа.
     — Будем учиться летать. Конечно, всех я не научу. Кого-то отчислю.
     Действительно, всё зависит от инструктора. Только он может выявить у курсанта способности, развить их и научить летать. Но инструктор для этого тоже должен иметь и способности, и уметь это делать. Способный, опытный инструктор может быстро и всех курсантов научить, а неспособный и неопытный — может и никого не научить, как говорят, потерять группу. На практике бывает и такое.
     Но для курсантов плохого инструктора не бывает. Как не бывает для ребёнка плохой матери. Инструктор для курсанта — и отец, и мать. И не только потому, что от него зависит дальнейшая судьба курсанта. Лётное обучение — сугубо индивидуальное обучение. Инструктор возится с каждым курсантом отдельно и на земле, и в воздухе. Как мать учит малого ребёнка ходить, так и лётчик-инструктор учит летать. Сначала он показывает, как надо управлять самолётом, потом совместно управляют самолётом курсант и инструктор, потом под надзором, подсказкой и с помощью инструктора курсант сам тренируется и, наконец, самостоятельно выполняет полёт. И так всё, что связано с выполнением других сложных лётных заданий. Обычно, без взаимного доверия такую работу успешно выполнить невозможно.
     Поэтому курсанты и боготворят своего инструктора. Стараются быть похожими на него, перенимают у него даже привычки, манеры. У мрачного инструктора все курсанты перестают улыбаться, у веселого — все курсанты оптимистично настроены. А если в начале обучения между инструктором и курсантом не будет достигнута психологическая совместимость, то лётчик не состоится.
     По-видимому, не нужно было инструктору говорить во время первой встречи, что кто-то будет отчислен. Но он был ещё молод, и ему, конечно, хотелось пощеголять своей большой значимостью. Может, он ещё и не понимал, что такая откровенность некоторым курсантам добавила лишь неуверенности.
     Пришла, наконец, и долгожданная очередь Николая садиться в самолёт. Сначала в рулёжный. Нужно побегать по аэродрому, перед тем как подниматься в небо. Делалось это на старике Ут-2, который уже в небо не взлетал.
     Николай сел в переднюю кабину, инструктор — в заднюю. Вместе с инструктором он пытался рулить. Что-то получалось. Но приступили к отработке разбега и пробега. Для этого нужно было в определенном направлении поставить самолёт, дать полный газ, разогнаться до скорости, при которой самолёт может оторваться от земли, потом убрать газ и остановиться. При этом нужно выдержать заданное направление — ровную прямую линию. Просто. Но впервые для Николая это показалось слишком сложным.
     Сначала инструктор показал, как выполнять пробежку, а затем прирулил на место старта и прокричал:
     — Намечай себе характерный ориентир и педалями держи направление. Трубу котельной видишь? Дуй на неё! Не выпускай её из вида!
     Николай пристально посмотрел на трубу. Он видел её возле левого верхнего цилиндра мотора.
     — Ну, давай! — крикнул инструктор.
     Николай старательно подвинул сектор газа вперед. Мотор застрекотал, винт закрутился сильнее, создавая прозрачный диск, через который было хорошо видно трубу. Самолёт начал разгоняться, труба медленно стала прятаться за верхним цилиндром мотора. Николай вытянул голову, чтоб не выпустить её из вида. Потом труба выплыла из-за цилиндра и с ускорением начала отдаляться от него вправо. Николай добросовестно смотрел на трубу, хотя для этого ему пришлось повернуть голову почти назад, забыв о педалях.
     Инструктор поубавил газ, что-то прокричал, пересиливая шум мотора, подрыгал рулями и опять развернул самолёт в направлении пробежки. Николай понял, что нужно повторить пробежку. Опять дал газ. Пытаясь держать направление, задергал невпопад педалями. Самолёт опять куда-то развернулся.
     Были ещё неудачные попытки. Инструктор после заруливания внимательно посмотрел на Николая и сказал:
     — Никакого понятия. Лётчиком нужно родиться.
     С тяжёлым чувством шёл Николай с аэродрома заступать в наряд дневальным по эскадрилье. Всю ночь, стоя возле тумбочки дневального, он думал о своей неудаче. Разрушались мечты. Почему же у других получается, а он не может?.. Как же теперь ему показаться дома, где его все уже считали лётчиком?.. Мать, по-видимому, обрадуется. А ребята?.. А девушки?.. Нет, он туда не поедет — стыдно.
     Но недолго переживал Николай свою неудачу. Неделя, которую он не был на аэродроме, стёрла остроту трагичности положения. Ему уже не казалось оно таким безвыходным, как в первые дни. Не было уже так больно смотреть на своих товарищей, которые ежедневно надевали комбинезоны, брали планшеты и шлемофон и шли на полёты. Безразлично слушал захватывающие рассказы своих товарищей о том, как они летают. Не было и к нему ни у кого дела. Лишь Олег, сосед по кровати, заметив, что Николай не спит, приблизив голову, шептал что-то успокаивающее о почётности других профессий.
     Но однажды потерянная надежда вернулась к Николаю. Пришёл с полётов Ананьев и сказал:
     — Коля, сегодня в наряд не пойдёшь. Инструктор передал, чтоб ты был на предварительной подготовке — завтра будешь летать.
     И верил, и не верил Николай в то, что ему сказал старшина группы, но пошёл приводить своё обмундирование в порядок. На предварительной подготовке он получил задание выполнить ознакомительные полёты в зону и по кругу. Так и не узнал Николай, кому он должен был быть благодарен за то, что его вернули к полётам: или это инструктор передумал, или кто-то из старших командиров ему приказал, или сложилась так ситуация в группе, звене или эскадрилье, что нужно было привлечь к обучению ещё одного курсанта. Может, и хорошо, что он об этом не узнал, и правильно, что благодарил за это судьбу.
     День выдался ясный и какой-то праздничный. В голубом небе — ни облачка. Николай как будто впервые увидел, как выкатывается из-за горизонта диск солнца. Сколько раз, ещё в детстве, а затем, встречая рождение дня на посту, он наблюдал это явление, которое всегда его завораживало своей первозданной красотой. Всегда, встречая восход солнца, а это было часто, так как в селе встают до его появления, Николай смотрел, как величественно оно выплывает, чтоб осветить всё живое на земле, обогреть своим ласковым лучом. Но сейчас некогда было любоваться картиной рождения дня, сегодня он находился в стартовой команде, которая именно сейчас разбивала старт.
     Заместитель командира эскадрильи долго бегал по аэродрому с флажками, выбирая место для старта. Поднимал флажки над головой, но они мёртво свисали к рукам и не могли показать направление ветра. Выделенные для разбивки старта курсанты неотрывно смотрели на замкомэска и на его колдовство с ветром в готовности мгновенно ринуться выполнять его команду. У каждого в руках были какие-то предметы старта: полотнища, белые и красные флажки, скамьи — все это нужно было разложить и расставить в определенном порядке к началу полётов.

     До десятка курсантов стояло возле вышки руководителя полётов, чтобы перенести её в нужное место. Сделана из тяжёлых колод, она требовала немалых усилий.
     Не давал возможности определить направление ветра и выпуск сигнальной ракеты, потому как дымный след от неё извивался и таял над головой без каких-либо отклонений в какую-то сторону. Полный штиль. А правильное направление ветра нужно определить обязательно! Ибо если положить знаки в одном направлении, а ветер поднимется с другого, то придётся менять старт в ходе полётов, что приведёт к напрасной потере времени.
     Или замкомэск поймал тенденцию ветра, или ему надоело бегать по аэродрому, но он вдруг остановился, махнул флажками в определённом направлении и застыл с ними. Сразу всё задвигалось, забегало, застукало. Каждый знал, куда ему бежать, что делать. Одни выкладывали из полотнищ посадочное Т, другие — передний, задний и боковой ограничители, забивали в землю металлические шкворни. Расставлялись флажки, которые определяли квадрат — так называлось место, где находился весь личный состав эскадрильи, принимающий участие в полётах, заправочную стоянку, линии предварительного и исполнительного старта, направление руления. Установлена вышка руководителя полётов, налажена связь, расставлена вся премудрость, что облегчает готовиться и выполнять полёты.
     Инструкторы отрулили самолёты на заправочную стоянку. Все выстроились: инструкторы в двадцати метрах перед стоянкой самолётов, курсанты, механик и моторист возле левой консоли крыла самолёта своей лётной группы. Руководитель полётов дал указания инструкторам, те — курсантам, и начались полёты.
     Аэродром казался большим ульем. Всё двигалось: по земле туда-сюда бегали люди, ездили машины, рулили самолёты, через каждые одну-две минуты они поднимались в небо, садились и опять взлетали. Было тнребование, чтобы курсанты и солдаты передвигались по аэродрому только бегом, офицерам позволялось ходить медленно. Но все передвигались только установленным маршрутом.
     Решительно подошел к самолёту Николай, когда наступила его очередь. Будь, что будет. Натянув на голову шлемофон, мокрый от пота курсанта, выполнявшего вылет перед ним, так как он был один на всю группу, и надев парашют, Николай залез в переднюю кабину и привязался ремнями. Запустил мотор и доложил инструктору, который сидел в задней кабине, о готовности к полёту.
     Первый полёт ознакомительный, самолёт пилотирует инструктор. Курсант должен мягко держаться за ручку управления самолётом и за сектор газа, и выполнять команды инструктора по работе с оборудованием кабины: убирать и выпускать шасси, закрылок и тому подобное. В полёте он должен ознакомиться с поведением самолёта на различных режимах полёта, посмотреть на наземные ориентиры и запомнить, как они расположены относительно аэродрома. Инструктор должен ознакомиться с поведением курсанта в полёте, чтобы сделать свои методические выводы.
     Как и предусматривалось инструкцией, Николай, пока самолёт бежал по земле, смотрел на горизонт и намеченный ориентир, а когда прекратились толчки колёс шасси о землю, что означало отрыв самолёта и что он уже летит, он перенёс взгляд налево вперед и вниз. Земля бежала под крыло сплошной полосой, а затем стала постепенно отдаляться. Предметы, которые были в поле зрения, постепенно уменьшались в размерах. Вдруг Николай увидел, что горизонт накренился вправо и всё, что на нём было видно, поплыло под капот. 
     — Сиди ровно, — предупредил лейтенант, увидев, что курсант наклонил голову, чтоб ровно видеть горизонт.
     Николай понял, что это был разворот, и нужно сидеть ровно относительно самолёта, а не горизонта. Инструктор вывел самолёт из разворота и продолжал набирать высоту. Странно, что Николай не чувствовал высоты. Сидя в самолёте, он за пространством наблюдал, как за тем, что происходило на экране кино. Высоты он не боялся. С интересом рассматривал на земле здания — такие маленькие, как будто игрушечные, реку, лес. Совсем другие ощущения, чем при снижении на парашюте. Здесь чувствовалась опора, защита от опасностей окружающего мира.
     — Возьми управление, — неожиданно до сознания дошла команда инструктора.
     Николай сначала осторожно, а дальше более уверенно, накренил самолёт влево, потом вывел к горизонту. Накренил вправо, убрал крен. Отклонил ручку от себя — самолёт начал снижаться, потянул на себя — самолёт повиновался движению ручки. Было очень интересно управлять самолётом, и Николай ещё больше накренил самолёт, но инструктор вмешался в управление и уменьшил крен. Несколько минут продолжались эти действия, пока инструктор не сказал:
     — Достаточно. Теперь посиди спокойно, а я попилотирую.
     Николай почувствовал, как ручка дрогнула. Это инструктор взял на себя управление. Нос самолёта плавно поднялся, а затем самолёт энергично перевернулся кверху колёсами и начал закрывать носом горизонт. Земля побежала под капот. Николай почувствовал, как всё тело наливается тяжестью. Голова от напряжения закачалась, вдавливаясь в плечи. В глазах потемнело — всё покрылось серой завесой. Он хотел поднять руку к глазам, но рука была тяжёлой — не поднять. Постепенно перегрузка стала спадать, вернулось зрение. Самолёт перемещался куда-то вверх, земля не видна. Наконец, Николай увидел её над головой перевернутую, и опять она побежала на него, опять пропало зрение, всё повторилось. Николай смог сориентироваться, в каком положении находится самолёт только тогда, когда инструктор вывел его к горизонту и спросил:
     — Ну, как себя чувствуешь?
     — Нормально, — ответил Николай, хотя перед глазами ещё виделась круговерть. Первый раз в жизни он почувствовал перегрузку и был ею потрясён, хоть и слышал от ребят, что это такое.
     — Покажи, где аэродром, — сказал инструктор.
     Николай покрутил головой и показал рукой — там.
     — Пошли домой.
     Возвращаясь на аэродром, заходя на посадку, Николай с интересом рассматривал всё, что попадало в поле его зрения.
     После заруливания на стоянку инструктор проговорил:
     — Молодец. Похоже, будешь лётчиком. Только старайся.
     — Я буду стараться! — радостно вымолвил Николай и побежал в квадрат. Теперь и он, как и другие курсанты, может делиться своими впечатлениями от полёта.
     Потом выполняли полёты по кругу. Учились взлетать, строить маршрут полёта по кругу, или, как его ещё называли — полётом по прямоугольному маршруту, рассчитывать заходы на посадку и выполнять, по-видимому, самое сложное в лётном деле — саму посадку. На отработку элементов полёта по кругу программой отводилось определенное количество полётов. Определялось минимальное, среднее и максимальное количество.
     Курсанты быстро осваивали элементы полёта по кругу. Десяток полётов — и они уверенно выполняли взлёт, набор высоты, развороты, выдерживали горизонтальный полёт, планировали. Но над такими элементами полёта, как расчёт на посадку и посадка бились очень долго, навыки вырабатывались тяжело, они были непрочными и быстро терялись. 
     Сложность заключалась в том, чтобы на глаз по положению посадочных знаков относительно самолёта определить место третьего разворота, выбрать курс полёта от третьего к четвертому развороту в зависимости от направления и силы ветра, определить момент перевода на планирование и когда нужно было убрать газ, рассчитав, чтобы хватило энергии высоты и скорости для посадки в полосе точного приземления. Обычно, дозволяется подтянуть, увеличив обороты мотора, если этой энергии не хватает и самолёт может сесть с недолётом. Если этой энергии многовато, что угрожает посадкой с перелётом, то разрешается до определённой безопасной высоты применить скольжение, которое позволяет увеличить вертикальную скорость снижения без увеличения скорости полёта, и таким образом сесть в полосе точного приземления.
     Значительно сложнее выполнить саму посадку. Именно на её отработку расходуется больше всего вывозных полётов. Снижаясь на предпосадочной прямой, лётчик на высоте тридцати метров должен перенести взгляд на землю для определения высоты начала выравнивания, одновременно, имея в поле зрения крыло и капот, сохранять прямолинейность движения, то есть нужно было видеть, не отвлекая внимания от определения расстояния до земли, нет ли крена или сноса. А это не так просто, потому что уже не видно посадочных знаков — их закрывает капот.
     Дальше нужно определить высоту начала выравнивания, семь-восемь метров, и выравнивать самолёт с таким темпом, чтобы вывести его в горизонтальный полёт на высоте семьдесят пять сантиметров над землёй. Потом, по мере уменьшения скорости, точными движениями ручки управления создавать самолёту посадочное положение с таким расчётом, чтобы с высоты пятнадцать-двадцать пять сантиметров самолёт приземлился одновременно на три точки — два основных колеса и хвостовое. В то же время педалями нужно корректировать направление движения самолёта, а после приземления выдерживать направление пробега.
     При этом необходимо учитывать условия выполнения посадки, которые изменяются от полёта к полёту - по ветру, температуре воздуха, атмосферному давлению и тому подобное. А это всё для молодого курсанта не всегда под силу.
     Когда инструктор определял, что курсант уже может летать по кругу, старший начальник должен был проверить его в полёте и дать допуск на перевод к выполнению дальнейших упражнений, в которых отрабатывалось исправление отклонений в расчёте на посадку и во время посадки.
     Николай уже получил среднее количество вывозных полётов по кругу. В один из дней инструктор, выполнив с ним два полёта по кругу, зарулил самолёт на линию предварительного старта и, приказав ему оставаться в кабине, пошёл к замкомэску доложить о его готовности к полёту.
     Пока замкомэск майор Черкасов, высокий, с волевым до черноты загорелым лицом, садился в заднюю кабину, лейтенант, оттянув от уха Николая мокрый наушник шлемофона, давал ему последние указания.
     — Не волнуйся. Всё делай так, как я учил. Он может ввести тебе отклонение.
     — А какое? — спросил Николай.

     — Любое. Как увидишь, что вмешался в управление, значит, вводит. А ты делай всё так, как умеешь. Понял?
     Николай мотнул головой и был готов к первому в своей жизни испытанию в воздухе. Он не волновался, так как был уверен, что всё умеет делать хорошо — инструктор не раз хвалил его во время разбора полётов. Именно его инструктор первым представил начальнику на проверку. После полёта Николая сразу же планировались проверки Кандаурова и Ананьева.
     Выполнив все действия с арматурой кабины, которые, надлежит выполнить перед полётом, Николай вырулил на линию исполнительного старта, поднятием руки запросил разрешение на взлёт у стартёра. Тот махнул белым флажком и вытянул руку в направлении взлёта. Николай дал газ и начал разбег. Самолёт плавно разгонялся. Поднял хвост. Направление выдержал, как говорят, по струнке. Вот прекратились толчки, и самолёт завис над землёй, всё больше набирая скорость. Необходимо его выдержать над землёй на высоте одного метра до достижения скорости набора высоты.
     — Низко! — прогудел бас в наушниках. Ручка дернулась на себя, и самолёт подскочил метра на полтора.
     — Это высоко, а нужно на метре, — спокойно ответил Николай и снизил самолёт до одного метра.
     — Я сказал — низко! Твою…
     И опять самолёт энергично подскочил метра на два.
     — Нет. Это высоко, — сказал Николай и попытался снизить самолёт, но замкомэск не дал ему это сделать, задерживая ручку.
     — Скорость смотри!.. В набор пора!
     Николай отпустил ручку. Она от напряжения руки замкомэска энергично пошла на себя, так же энергично задрался нос самолёта. Потом послышалась непонятный шум в наушниках, одновременно Николая кольнуло в затылок разрядом электротока из намокшей от пота и прогнившей проводки переговорного устройства. Ручка сделала непривычное движение, больно ударив Николая по коленям. Самолёт закачался.
     — Набирай высоту!
     Николай воспринимал всё, что происходило на борту самолёта спокойно, потому как наивно полагал, что так, по-видимому, и нужно проверять старшему начальнику, ведь его проверяли впервые. Он взял ручку и продолжил набирать высоту. Согласно заданию нужно было пройти над посадочной полосой на высоте одного метра и уйти на второй круг. Выровняв самолёт над землей, Николай дал газ, подвёл к высоте, как ему казалось, одного метра.
     — Низко! — опять дёрнул замкомэск ручку. — Вот!.. Так!.. Держи!.. Вот метр!
     — Это — полтора, — уверенно сказал Николай и снизил самолёт до „своей высоты”.
     — Какой же ты говнюк! Я же тебе сказал — вот метр!.. Вот метр!.. Смотри, паршивец!
     Замкомэск взял управление, выдержал над землёй самолёт и пошёл в набор высоты.
     — Возьми управление! — грубо вскрикнул замкомэск и до посадки больше не проронил ни слова. Николай продолжил полёт, радуясь, что не сдался относительно высоты выдерживания. Закончил полёт благополучно — посадил самолёт точно возле Т на три точки. Заруливал, тешась заранее похвалой, которую он заслужил за выполненный полёт.
     Вылез из кабины, передал шлемофон Олегу, натянул пилотку и пошёл к правому борту получить замечание замкомэска, который сидел в кабине, чтобы лететь с очередным курсантом. Подойдя к задней кабине, Николай увидел свирепое покрасневшее лицо замкомэска с налитыми ненавистью глазами. Губы его дрожали, в уголках искривленного рта виднелись сгустки слюны.
     — Разрешите получить замечание? — уже не так уверенно спросил Николай.
     — Ты… Ты… Откуда ты такой взялся? Кто тебя, дурака, учил?
     Николай от неожиданности и изумления открыл рот. Горячая волна пошла по всему телу. А замкомэск всё громче, обращая внимание почти всего старта, кричал:
     — Ты что же думаешь — я не вижу высоты?! Там не полтора метра было, а сто сорок девять с половиной сантиметров!! Яйцо курицу учит!.. Мне никто в жизни ещё не перечил, а ты, сопляк, вздумал меня учить?!!
     — Я… Я… думал, что вы… отклонение. — непослушными губами пытался Николай вставить своё оправдание в его раздающийся на весь аэродром крик.
     — Какой хрен — отклонение?! Ты что? Упражнения не знаешь?! Больше мне чтобы к самолёту не подходил! Ты его больше не увидишь! Бегом в лагерь, и чтоб через два часа гальюн блестел, как зеркало. Вон отсюда! Засранец.
     Николай повернулся и, сорвавшись с места, ринулся бежать с аэродрома, глотая слёзы и горечь обиды, унижения, разочарования да ещё чего-то трагического, бесповоротно утерянного. Мыл туалет, нося вёдрами воду, а сам думал свою горькую думу и никак не мог понять — что он не так сделал, что с ним так обошлись? В чём его вина? Он же так старался.
     Едва дождался прихода с аэродрома своих товарищей. Они рассказали, что ещё два курсанта, Кандаурова и Ананьева, которые летали на перевод, он не перевёл — прибавил ещё по десять полётов по кругу на отработку посадки. Говорят, что очень ругал инструктора за подготовку курсантов, а затем сказал: „А того засранца переведи на следующее упражнение — хорошо летает”. Николай, конечно, был рад такому завершению конфликта с замкомэском. Обида приглушилась. Дело молодое. Да и перевёл всё-таки.
     Но перед глазами ещё долго стояло свирепое лицо замкомэска. С тех пор в городке и на старте пытался не попадаться ему на глаза.

     Николай размышлял над тем, почему кое-кто из начальников так зло ругается на подчиненных, если у них что-то не получается. Хорошо, что хоть с инструктором повезло — спокойный в полёте, никогда не кричит, не бьёт ручкой по коленям, хотя на земле иногда достаётся за неудачный полёт. Курсанты делятся между собой и рассказывают, что от некоторых инструкторов в воздухе, кроме мата и обид ничего не услышишь, а на земле они совершают унизительные экзекуции. Старшее руководство эскадрильи на это не обращает внимания, хотя они не могли не видеть, как иногда после посадки и сруливання с посадочной полосы инструктор останавливался, выгонял курсанта с надетым парашютом из кабины, заставлял браться за консоль крыла и рулил на стоянку на такой скорости, что курсант едва успевал бежать. Как только рука курсанта сдвигалась с поверхности консоли, инструктор уменьшал скорость и опять разгонялся. Парашют больно ударял бедного курсанта по ногам. Такую картину можно было видеть неоднократно. Никто не посмел ослушаться, жаловаться, потому что то было чревато прощанием с авиацией. Кое-кто из инструкторов откровенно считал, что таким способом воспитывается воля и закалка будущего лётчика. Когда-то самого гоняли инструктора, теперь и он взял пример со своего наставника.
     Вопрос издевательства над подчиненными имеет глубокие психолошические корни. Оно — родная сестра садизма. Наибольшего развития это явление получило в структурах, которым присущие автократические режимы управления, принципы единоначалия. Особенно там, где отсутствует демократический контроль за деятельностью этих структур. Да, в армии жёсткий автократический режим. Подчинённые должны выполнять любые приказы командиров беспрекословно, точно и в срок. Хотя существовали тогда партийные и комсомольские организации, политические отделы, куда можно было обратиться. Только их основная забота была тоже направлена на укрепление этого же режима. Считалось, что строгий командир — это хороший командир, потому на его строгость и частую несправедливость никто не обращал внимания. Николай вполне соглашался с тем, что нужен строгий порядок в армейском коллективе, без этого он просто не сможет существовать. Но он не мог согласиться с тем, что на подчиненных кричали, едва не били, давали унизительные поручения: убирать в комнатах, где отдыхали офицеры, стирать им комбинезоны, чистить сапоги, мыть туалеты и выполнять ряд других поручений. Не раз приходилось видеть, как офицер нецензурными словами обзывал подчиненного, кричал на него, обижал, при этом казалось, что он испытывал от этого удовольствие. Негативный пример здесь показывали и некоторые высокие начальники, которые приезжали в училище. Они делали разносы своим подчинённым командирам, а те — своим. И как здесь не вспомнить слова Великого Тараса Шевченко:

                                                Смотрю, царь подходит
                                                К самому старшему и в морду
                                                Его как затопит!..
                                                Облизнулся горемыка;
                                                Да меньшего в пузо —
                                                Аж загудело!.. а тот себе
                                                Ещё меньшего туза
                                                Межи плечи; тот меньшего,
                                                А меньший малого,
                                                А тот мелких, а мелкота
                                                Уже за порогом
                                                Как ринется по улицам
                                                Да и давай месить
                                                Недобитков православных.

     Через несколько дней Николая проверял на готовность к самостоятельному вылету на учебном самолёте Як-18 командир эскадрильи майор Гульман. Спокойный, сдержанный, вежливый, интеллигентный командир — полная противоположность его заместителя. С ним нравилось летать курсантам. Он, обычно, не вмешивался без необходимости в управление самолёта, а только в случае значительного отклонения для обеспечения безопасности полёта. В полёте всегда молчал, как будто не было его там совсем, а после полёта обстоятельно разбирал все ошибки. Никогда курсанты не слышали от него грубого слова, а тем более, крика. Майор владел высокой методической культурой и тонким педагогическим тактом.
     Николай выполнил с ним два полёта по кругу без значительных отклонений, и комэск разрешил ему самостоятельный вылет.
     Первый самостоятельный полёт — это самое важное событие в жизни курсанта, являющееся переломным моментом его жизни, это веха, которая означает, что лётчик состоялся. Первый самостоятельный вылет требует большого эмоционального напряжения, которое может привести к скованности действий, страху за благополучное окончание полёта, снижению внимания, реакции и, наконец, к трагическим последствиям. Ибо курсант осознаёт, что он летит сам, и если что-то в полёте случится, ему никто уже не поможет, а неуверенность в своей готовности может ещё больше усилить напряжение. Должны быть уверенными в готовности курсанта и инструктор, и его старшие начальники. Никто не может гарантировать, что в любом полёте, и, может, именно в этом, не случится неожиданность, с которой курсант ещё не встречался — неполадки в работе авиационной техники, ухудшение погоды и другое. Поэтому все на старте обращают внимание на курсанта, который впервые вылетает самостоятельно, помогают ему во всём.
     В первых самостоятельных полётах на учебном самолёте, вместо инструктора в заднюю кабину привязывали мешок с песком, чтобы не изменилась центровка самолёта, то есть, чтоб курсант не почувствовал изменений усилий на ручку управления. Потом, когда он наберётся опыта, усилия будут регулироваться триммером — специальным устройством на руле высоты, и мешок будет не нужен.
     Всё было готово. Николай запросил по радио разрешение на запуск. Разрешение есть. Привычно затарахтел мотор, закрутился винт. Подал знак убрать колодки из-под колес. Вырулил на линию исполнительного старта, остановился и поднял правую руку. Стартер белым флажком показал, что взлёт разрешён.
     Николай дал газ, и самолёт начал разбегаться по полю. Вот он оторвался от земли и, набирая скорость, пошёл с набором высоты. Когда он взлетал, убирал шасси, набирал высоту и выполнял первый и второй развороты, некогда было осознавать, что летит он сам. Но когда занял высоту полёта по кругу, Николай оглянулся назад. В задней кабине никого не было — только в перекрестии ремней просматривался грязно-зеленый мешок с песком. Почему-то быстро голова вернулась вперед — не хотелось задерживать внимание на отсутствии инструктора.
     Попробовал накренить самолёт влево, вправо — легко слушается рулей и никто не мешает. Лишь тогда, как-то сразу к сознанию стремительно влетела мысль: Я же САМ! Я — ЛЁТЧИК! Волна радости охватила всего с головы до ног. Грудь распирала гордость. Хотелось сделать что-то значительное, выдающееся. Но он не забывал, что за ним неотрывно следят инструктор, и курсанты, и руководитель полётов, иначе, наверное, сделал бы бочку. Но долго утешаться чувствам свободного полёта было некогда: пора готовиться к посадке.
     Посадку выполнил на славу — самолёт мягко приземлился на три точки, без скольжения, пробег завершил в границах посадочной полосы, зарулил на линию предварительного старта и остановился, не выключая мотора. Подошёл инструктор и, наклонившись к Николаю в кабину, спросил о самочувствии, затем приказал выполнить ещё один полёт.
     Второй полёт был выполнен немного хуже — на посадке не подобрал ручку и во время приземления самолёт подскочил, но Николай своевременно исправил отклонение и полёт закончил благополучно. По-видимому, переволновался, и не хватило внимания на весь полёт. Все-таки инструктор был доволен вылетом, крепко пожал ему руку и искренне пожелал дальнейших успехов в его лётном деле. А на разборе полётов даже поставил образцом самостоятельный вылет курсанта Полуйко.
     Николай доложил командиру эскадрильи, который руководил полётами, о выполнении самостоятельных полётов.
     — Летай, сынок, и не зазнавайся. Как только зазнаешься — ожидай беду. Готовься тщательным образом к каждому полёту. Пусть безоблачная будет твоя лётная дорога, — ласково сказал комэск и пожал ему руку.
     В квадрате курсанты радостно поздравляли Николая с вылетом. Он отметил, что большинство из них смотрит на него с неприкрытой завистью, и от этого стало как-то не по себе, как будто он виноват в том, что они ещё не летают самостоятельно. Все его хвалили, курили вылетные папиросы. Была тогда такая традиция — каждый курсант, который впервые вылетал самостоятельно, выкладывал на стол в квадрате несколько пачек самых дорогих папирос, которые он припасал заблаговременно.
     В дальнейшем было ещё много полётов. Осваивали пилотаж в зоне, маршрутные, групповые и другие полёты. Были успехи, были и неудачи. Но, как говорят, Бог миловал от значительных неприятностей. 
     Курсантская жизнь состояла не только из полётов. Нужно было также принимать участие в обслуживании полётов, ходить в стартовый наряд, заправлять самолёт горючим, сжатым воздухом, мыть, чистить и под наблюдением механика ремонтировать своего любимца за номером „2”. Номер самолёту присваивался по номеру лётной группы в эскадрилье. Нужно было в порядке очереди нести внутреннюю и караульную службу в лагере, поддерживать в чистоте и в порядке все помещения, территорию лагеря и другое. Всё это возлагалось на курсантов. Поэтому они изматывались до изнеможения. Но всё это компенсировалось бесценным чувствам гордости за принадлежность к когорте крылатых. Нужно было видеть лица курсантов, нужно было слышать их сердца, когда они пели в строю:

                                        Мы рождены, чтоб сказку сделать былью
                                        Преодолеть пространство и простор.
                                        Нам разум дал стальные в руки крылья
                                        А вместо сердца — пламенный мотор.

     Намного позднее на фоне развития авиационной техники и совершенствования организации полётов Николай с горечью вспоминал те анахронизмы, которые достались его поколению. То были годы бедности и разрухи после страшной войны, поэтому мало уделялось внимания инфраструктуре, обеспечивающей полёты. Всё полагалось на физические возможности людей. 
     При руководстве полётами на Як-18, в целях улучшения обзора руководителю полётов, использовалась переносная вышка, сбитая из толстых брёвен. Направление старта привязывалось к направлению ветра, что приводило к частой его смене. Перемещение вышки на новое место возлагалось на выделенную группу курсантов из 10-12 человек, которые облепляли вышку в её основании и тащили по аэродрому, устанавливая впереди квадрата, где размещались во время полётов лётчики и курсанты со всем стартовым имуществом. Притом, это надо было делать, как можно, быстрее, чтобы не терять лётное время. Конечно, можно было вышку смонтировать на передвижное техническое средство, но их недоставало. Проще обходиться физической силой курсантов.
     В те времена внедрялась радиосвязь руководителя полётов с летающими экипажами. Рады были новшеству, но для связи необходимо электропитание. При частой смене старта, практически, невозможно подвести к руководителю полётов постоянное питание, а подвижное достать сложно. Курсанты освоили механический агрегат, основанный на ручном приводе к динамо, вырабатывающем электрический ток. Надо было с усилием крутить руками педали, подобно велосипеду, чтобы подать ток на радиостанцию.
     Назначенный для этой цели курсант садился на стульчик перед вышкой руководителя полётов, смотрел на него и непрерывно крутил педали. При этом для передатчика нужно было большее напряжение, чем для приёмника. Как только руководитель подносил микрофон ко рту, надо было обороты привода увеличить в два раза. Если учесть интенсивность полётов в училище, то с максимальными оборотами приходилось крутить гораздо больше времени, чем с минимальными.
Сложность для курсанта, крутящего педали аппарата, который назвали «солдат-мотор», заключалась ещё и в том, что он не может отдохнуть — вертеть надо постоянно. Уже после получаса этих упражнений мышцы настолько устают, что дальше крутить педали в том же темпе становится невозможно, невольно падают обороты, что приводит в гневное состояние руководителя полётов.
Была заведена определённая система назначения "солдата-мотора", но командиры придумали, как солдат-мотор использовать в воспитательных целях. Курсант, допустивший на посадке грубое отклонение, наказывался работой на солдат-моторе. Теперь каждый, кто попадал на это место, смотрел на РП, и одним глазом косился на садящегося самостоятельно курсанта, ожидая себе замену.

     Не все, кто приступил к полётам на Як-18, дошли до окончания программы. Сбылись пророческие слова лейтенанта при знакомстве: действительно, в лётной группе курсант Отопков не смог вылететь самостоятельно.  И не потому, что инструктор не хотел его научить - все видели, как он старался. Но… не сложилось.
     Курсанты лётной группы переживали неудачу своего товарища, пытались ему помочь, кто чем мог, но ничего поделать не могли. После максимальной нормы инструктор ещё добавлял тому полётов, но это не помогало — старший начальник, который полетел с ним на проверку техники пилотирования, сделал окончательный вывод: не способен.
     Как не хотелось Отопкову расставаться с товарищами, с которыми учился два года, но пришлось ехать в другое училище — Харьковское военное авиационное училище штурманов.

     Того же лета Николай освоил ещё один тип самолёта — Як-11. Это был переходный самолёт от учебного к боевому, который удачно соединял качества и возможности каждого из них. Самолёт Як-11 — ещё не истребитель, но имел пулемёт, прицел, более мощный мотор, большую скорость и высший потолок. Управлением и оборудованием он приближался к поршневому истребителю Ла-9.
     Повезло Николаю с инструктором и на переходном самолёте. Им был старший лейтенант Муненин Георгий Иванович, хороший лётчик, порядочный человек. Он относился к курсантам, как к своим младшим братьям. По-видимому, потому, что Муненин считался лучшим методистом в эскадрилье, в лётную группу, которая перешла к нему из эскадрильи учебных самолётов, добавили ещё и курсанта Лёню Царенко. Вряд ли бы он попал в лётную группу лучшего инструктора, да и никто бы с ним не возился так долго, если бы о нём не заботился его старший брат майор Царенко, который занимал в училище почтенную должность начальника отдела кадров. Об этом никто не говорил, но подход к обучению этого курсанта был особый.
     По возрасту Лёня был намного старший других курсантов лётной группы. Образование имел, с его слов, девять классов, но по уровню знаний и развития вряд ли тянул и на семь. Начинал лётную подготовку на самолёте Як-18 на год раньше от курсантов лётной группы. Через болезнь был оставлен на повторный курс. Начав лётную подготовку с весны этого года, долго не мог вылететь на Як-18 самостоятельно, но с ним возились. Во время перевода курсантов в эскадрилью переходных самолётов он приступил к полётам в зону на сложный пилотаж. Командованием полка было принято решение перевести и его, но во время проведения теоретической и наземной подготовки дать ему возможность закончить программу пилотажа предыдущего самолёта.
     Во время изучения самолёта Як-11 в дни полётов Царенко с инструктором шли летать, а для самостоятельных полётов в зону в заднюю кабину сажали курсанта, который уже освоил самолёт Як-18 для оказания Царенко помощи в непредвиденных случаях, которые, как правило, он создавал сам.
     Однажды инструктор сказал Николаю Полуйко:
     — Полетишь с Царенко в зону. Только будь внимательнее, чтоб он не заблудился. На штопоре смотри. В случае чего — вмешивайся.
     — Есть! — ответил Николай и побежал готовиться к полёту.
     Курсанты были рады любой возможности полетать, хоть куда и хоть на чём, лишь бы в воздух. Полететь за пассажира даже интереснее — можно внимательнее рассмотреть сверху всё, что есть на земле, а на пилотаже — ещё раз почувствовать перегрузку. Тогда ещё не было таких строгих законов лётной службы, которые создавались впоследствии. Курсанту с курсантом позже летать было запрещено. Да и учить отдельного курсанта на одном самолёте, когда эскадрилья изучает другой, вряд ли было бы разрешено.
     Николай сел в заднюю кабину, привязался, закрыл фонарь и был готов к полёту. Лёня запустил мотор, закрыл фонарь, взлетел. Набирая высоту, он направил самолёт в зону, расположенную над характерным ориентиром — большим озером, над которым было две зоны с центрами по противоположным берегам.
     Видимость прекрасная, чётко очерчённый горизонт, безоблачно. Настроение у Лёни хорошее, и ему захотелось поговорить, а заодно показать Николаю, что он свободно держится в воздухе. Нажав кнопку СПУ, он плёл бессмыслицу, давая объяснение того, что он делает и видит, ругал инструктора отборным матом, обвинял его в том, что он плохо его учит. Николай молча слушал его болтовню, не без интереса рассматривая панораму земли.
     — Ну, ты чо там молчишь? — не выдержав отсутствия реакции на его бессмыслицу, раздражённо спросил Лёня.
     — Нельзя ж отвлекаться от пилотирования, и радио руководителя полётов не слышно при нажатой кнопке СПУ.
     — Ладно. Дисциплинирован очень. Ещё инструктору заложишь.
     Не хотелось отвечать на его обиды. Вокруг ведь такая красота! И весь этот банальный разговор никак не вязался с тем, что открывалось взору. Николай сообразил, что Лёня боится и болтовнёй гонит от себя страх.
     Лёня умолк, подойдя к зоне. Высота была заданной. Пора выполнять задание. Он выполнил разворот в направлении аэродрома и начал готовиться к выполнению штопора. Перед вводом нужно было убрать газ, погасить скорость до минимальной и вводить в штопор. Но Лёня продолжал лететь, понемногу выбирая ручку на себя. Самолёт медленно набирал высоту, медленно теряя скорость, но заданной она не становилась. Николай видел, что они очутились уже над аэродромом, и вводить в штопор уже не стоит, ибо можно столкнуться с другими самолётами.
     — А чо скорость не падает? — спросил, наконец, Лёня.
     — Развернись в зону, а то аэродром пролетишь. Перед штопором нужно газ убирать.
     — Вот, туды-т-твою. Я и забыл!
     Развернувшись в направлении зоны, Царенко выполнил один виток штопора и выполнил гору.
     — Сейчас буду выполнять комплекс, — предупредил он Николая.
     — Давай, Лёня!
     В заданный комплекс входило выполнить переворот, петлю, иммельман. Лёня установил режим полёта для ввода в переворот, потом поднял нос самолёта над горизонтом и энергично отклонением педали и ручки на себя и влево создал вращение самолёта, которое нужно было своевременным отклонением педалей остановить в положении „вверх колесами”. Лёня опоздал с прекращением вращения самолёта, вывел с креном. Начал исправлять крен, перемахнул в обратную сторону, потом снова. За это время самолёт завис, в глаза посыпался с пола кабины мусор.
     — Переводи в пикирование! — крикнул Николай, подталкивая ручку на себя.
     Наконец Лёня справился с кренами и потянул ручку на себя. Прошли вертикальное положение, скорость наросла и Лёня потянул на петлю. Глаза заслала тёмная полоса, голову вдавило в плечи, челюсть повисла на ремешке шлемофона.
     — Уменьши перегрузку! Плавнее нужно! — с напряжением выдохнул Николай.
     Самолёт с дрожанием вышел в верхнюю точку петли, зрение вернулось, стало видно, что у самолёта крен, но Лёня его не убрал, и с изменением направления перевёл самолёт на пикирование. Опять большая перегрузка, опять кратковременная потеря зрения, но что дальше Лёня сделал, Николай сразу и не понял. Подходя к верхней точке петли, нужно было выполнить полубочку для выхода в горизонтальный полёт, но он энергично отклонил полностью левую педаль, а ручку взял полностью на себя и вправо. Самолёт сделал немыслимый пируэт и, переворачиваясь, беспорядочно начал падать.
     Николай взялся за управление, отклонил рули по вращению, энергично дал полностью противоположную вращению педаль и отклонил ручку от себя. Лёня ослабил рули и не мешал Николаю выводить самолёт. Самолёт прекратил вращение и вышел в угле пикирования до тридцати градусов. Лёня вышел из пикирования и перевел самолёт в набор высоты.
     — Чего он падал? Я не понял, — спросил он.
     — Лёня, следи за кренами, меньше перегрузку на вводе в петлю, а полубочку нужно выполнять отклонением педали и ручки в одну сторону. Ты же делаешь перекрещивание рулей — педаль левая, а ручка вправо. Так и в перевернутый штопор можно вогнать.
     — Я сейчас сделаю правильно.
     Набрав высоту, Лёня повторил комплекс, но повторил его аналогично первому. Опять крены, опять большая перегрузка, опять перекрещивание рулей, опять Николай выводил из непонятного положения.
     — Лёня, я считаю, что достаточно экспериментов, — сказал после вывода Николай, глядя, что тот опять пытается набирать высоту, — советую доложить инструктору. Он тебе покажет, как и что делать.
     — А ты покажи, как у тебя выходит.
     — Нет, Лёня, я не имею права. Мне инструктор приказал вмешиваться в управление лишь в случае грубых ошибок. Давай, на аэродром.
     — Я ещё попробую, — упрямо сказал Лёня и продолжил набирать высоту. Чем бы закончились эти попытки, неизвестно, если бы руководитель полётов не дал команду Лёне закончить задание и идти на точку. И они полетели домой.
     — Коля, ты ж инструктору ничего не говори о моих ошибках, — впоследствии сказал Лёня.
     — Конечно, я ничего не скажу, если ты сам ему всё доложишь. Это в твоих интересах. И нечего этого стесняться.
     Николай на земле, как только мог, растолковал ему физический смысл ошибок, которые он допускал, ещё раз посоветовал ему честно доложить инструктору. Не уверен, что он это сделает, Николай всё-таки доложил инструктору о своём полёте с курсантом Царенко, на что старший лейтенант Муненин только молча покачал головой.
     О боязни Лёни Николай удостоверился и тогда, когда курсанты уже летали на самолётах Як-11. Со значительным отставанием Лёня всё-таки добрался до полётов в зону. Получив определенное количество контрольно-показных полётов в зону, инструктор принял решение на выпуск его в первый самостоятельный полёт в зону, пока на простой пилотаж. Он приказал всей группе наблюдать за полётом курсанта Царенко и обо всех ошибках докладывать ему немедленно. И руководитель полётами, и лётчики, и курсанты, свободные от выполнения своих заданий, смотрели на полёт этого самолёта, как на что-то удивительное.
     Взлетел Лёня, набрал высоту в направлении зоны, развернулся в сторону аэродрома. Все ожидали, что он будет сейчас выполнять полётное задание, но самолёт летел прямо на аэродром. Наблюдатель доложил инструктору, хотя тот и сам видел, что Лёня не собирается ничего выполнять. Самолёт пролетел над аэродромом и направился в другую зону. Там с небольшим креном развернулся на аэродром, прошёл его и пошёл в направлении третьей зоны. Из третьей зоны он перешёл в заданную зону, где Лёня доложил о выполнении задания. Получив эшелон выхода на аэродром, Лёня снизился, вошёл в круг и выполнил посадку.
     — Хорошо, что хоть не заблудился, — с облегчением вздохнул инструктор и пошёл на заправочную стоянку. Курсанты выстроились в колонну по одному и пошли следом за ним.
     Были и другие недоразумения с необычным курсантом. Корнями его слабой подготовки были низкие знания. У него не всё было в порядке с логикой мышления. Если его спрашивали о чём-то, над чем нужно поразмышлять, то он отвечал, что угодно, но явно не то, что нужно. Приходилось ему растолковывать не только преподавателю или инструктору, но и курсантам группы.
     Инструктор задаёт ему вопрос:
     — Курсант Царенко, как вы будете определять отсутствие крена самолёта во время выполнения посадки?
     Лёня подумал, обвёл взглядом всех курсантов группы и сказал:
     — Посмотрю на левую консоль крыла, потом на правую, и если расстояние до горизонта одинаково, то крена нет.
     — Курсант Царенко! — удивлённо воскликнул инструктор. — Вы же выполняете посадку!
     Лёня посмотрел опять на курсантов, ожидая подсказки, но те молчали.
     — Тогда я посмотрю на авиагоризонт.
     — Самолёт садится!.. Царенко!.. И козлит!
     — Козлы я умею исправлять. Это — не крены определять.
     Как-то при отсутствии полётов или, чтобы занять курсантов чем-либо, или не прошли ещё по программе, или не было другого преподавателя, с курсантами проводил занятие преподаватель топографии подполковник Сачко. И объяснял он им давно известную тему о масштабе топографических карт.
     Преподаватель писал мелом на доске примеры разных масштабов, решал несложные задачи по определению расстояний на местности, измеряя их на картах разных масштабов. Вызывая к доске курсантов, он давал условие задачи и требовал определить расстояние. Дошла очередь и до курсанта Царенко. К нему у преподавателей было особенное внимание. Никто не проминал случая, чтобы с ним не пообщаться.
     Лёня очень внимательно смотрел на доску, пока преподаватель не назвал его фамилию. Своей неспешной поступью, правой стороной вперед, он вышел к доске и взял в руку мел, приготовившись писать.
     — Курсант Царенко, вы измеряли на карте пятикилометровке линейкой расстояние от пункта А до пункта Б. Получили двенадцать сантиметров. Определите, какому расстоянию на местности это будет соответствовать, — поставил условия задачи преподаватель.
     Лёня уставился на доску, перекладывая мел с одной руки в другую.
     — Поняли вопрос? — спросил преподаватель.
     — Понял, — ответил Лёня, шумно втянув у себя воздух, оглянулся на класс. Курсанты пригнули к столу головы, блестя лукавыми взглядами, смакуя заранее что-то интересное.
     — Так пишите же: двенадцать сантиметров.
Лёня медленно вывел на доске мелом, что осыпался, большими цифрами „12” и, обернувшись назад, подбросил подбородкам — помогите.
     — Умножить на пять, послышался шёпот от первого стола.
     — Без подсказок! — строго воскликнул преподаватель.
     Лёня написал знак умножения и неуверенную маленькую литеру „5”.
     — Ну, и что получите?
     Как загипнотизированный Лёня стоял и смотрел на изображённое им арифметическое выражение. Он не слышал даже, как несколько глоток ему шептали:
     — Шест-де-сят! Шест-де-сят!
     — Товарищ Царенко, это же так просто, — сказал преподаватель. — Если в одном сантиметре пять километров, то сколько будет в двенадцати?
      Медленно Лёня втянул голову в плечи, потом выпрямился, повернул к классу мгновенно покрасневшее лицо. Тонкие губы согнулись в брезгливой гримасе. Все были готовы прыснуть громким смехом и едва сдерживали себя.
     — Так что не понятно, товарищ Царенко?.. В одном сантиметре — пять километров.
     — А как вы их туда засунули? — вдруг сморозил Лёня.
     — Что за-су-ну-ли?.. — озадачено протянул подполковник.
     — Ну. пять километров. в один сантиметр!
     Класс одноголосно взорвался долго сдерживаемым хохотом.
     — Я на вас жаловаться буду, что вы меня разыгрываете, — заговорил Лёня, идя на своё место за последним столом и размазывая мел на своей шее.
     Ещё сложнее Лёне давались учебные дисциплины, в которых невозможно было разобраться без знания элементарной математики. Например, в теории воздушной стрельбы. Занятие по этой дисциплине проводил опытный преподаватель полковник Трихманенко. Разъясняя действие полуавтоматического прицела, преподаватель написал на доске и разъяснял формулу угла упреждения для стрельбы („пси”) и скорости изменения угла упреждения („пси” с точкой). Преподаватель умело, доходчиво и просто объяснял достаточно сложный вопрос. Всем должно было быть понятно.
     — Есть вопросы? — спросил преподаватель, обводя взглядом класс.
     — Есть! — потянулась вверх рука Лёни Царенко.
     — Слушаю вас.
     — Расскажите ещё немного.
     — Рассказать? О чём?
     — Ну, об этом. О „пси”.
     Зная тщетность своих усилий, преподаватель всё-таки начал объяснять, показывая на моделях самолётов и макете, который имитировал векторы скорости и углы при построении угла упреждения во время воздушной стрельбы.
     — Ввиду того, что самолёт-цель и самолёт-истребитель постоянно перемещаются в воздухе относительно друг друга, то за время полёта снаряда, выпущенного из истребителя, самолёт-цель переместится на какую-то величину, что называется упреждением. Чтобы попасть в цель, нужно линию стрельбы вынести вперёд на какой-то угол, который принято помечать литерой греческого алфавита „пси” и называется углом упреждения. Этот угол не постоянный и непрерывно изменяется. Поэтому нам нужно знать и о скорости изменения угла упреждения, которое отражается литерой „пси” с точкой над ней. Понимаете, Царенко, — „пси” и „пси” с точкой? Они и учитываются прицелом, — рассказал преподаватель, для убедительности подняв на уровень глаз ладонь, словно бы желая из своей головы передать Лёне мысль. — Теперь понятно?..
     — Ещё немножко расскажите.
     — Так я ж уже объяснял. Это нужно для того, чтобы сбить противника. Нужно вынести ствол пушки, то есть нос самолёта, вперёд на величину „пси”. Иначе — не попадёшь и не собьёшь противника!
     — Мне понятно, что нужно вперёд. А не понятно, при чём тут „пси”! — уже нервно отреагировал Лёня.
     — Величину „пси” и „пси” с точкой учитывает прицел. Лётчику достаточно наложить центральную марку прицела на цель, обрамить её ромбиками, выдержать марку не меньше секунды на цели и нажать на гашетку стрельбы. И всё! Все параметры учитывает прицел автоматически, — объяснил опять преподаватель.
     — Так что же вы нам голову морочите со своими „пси”?! — махнул рукой Лёня, садясь и бормоча. — „Пси”… „Пси” с точкой.
     Полковник молча развёл руками и закончил занятие.

     Николай быстро вылетел самостоятельно на самолёте Як-11, взяв 26 вывозных полётов по кругу и в зону. Это — минимальная программа, которую обязательно должны были давать перед самостоятельным вылетом каждому курсанту. Проверял его перед вылетом командир эскадрильи подполковник Иваненко Петр Сергеевич, высокий ростом, спокойный, уравновешенный, добродушный, волевой лётчик. Он пользовался непререкаемым авторитетом и в лётчиков, и в курсантов. В течение всего полёта он молча сидел в задней кабине, не вмешивался в управление самолётом, словно его там и не было. После полёта, когда они вылезли из кабин, сказал курсанту:
     — Ты готов, сынок, лети сам.
     После заправки самолёта на заправочной линии Николай натянул всегда мокрый от курсантского пота общий шлемофон, надел парашют, сел в кабину, привязался ремнями, включил аккумулятор, радио и запросил запуск:
     — „Забота”, я — „Одуванчик…”
     Не услышав в наушниках прослушивания передачи, Николай отпустил кнопку передатчика. Он слышал переговоры других экипажей с руководителем полётов, что свидетельствовало о наличии радиосвязи, и опять запросил:
     — „Забота”, я — „Одуванчик…”
     Опять, не услышав прослушивание, отпустил кнопку.
     — Что случилось „Одуванчик”? — послышался голос руководителя полётов.
     — „Забота”, я — „Одуванчик…” — опять повторил попытку выйти в эфир, но было всё так же.
     — Выла-азь „Одуванчик”, расскажи инструктору, и пусть он придёт ко мне, — спокойно дал команду руководитель полётов.
     Николай вылез. Он понял, что руководитель полётов подозревает его в избыточном волнении перед самостоятельным вылетом.
     — Что случилось? Почему ты вылез? — спросил инструктор.
     Николай рассказал. Вызвали радиста. Тот проверил радиостанцию, поковырялся в ней некоторое время и доложил инструктору о готовности.
     — Садись в кабину, включай радио и ожидай команду, — сказал инструктор, а сам пошёл в квадрат к руководителю полётов, который сидел за столиком с радиостанцией. Поговорив с ним, инструктор вышел из квадрата и закрутил рукой — на запуск.
     Николай запросил:
     — „Забота”, я — „Одуванчик-22”, запуск по кругу, сам.
     — „Одуванчик-22”, запускайте.

      Николай выполнил два самостоятельных полёта по кругу успешно, получая после полёта заслуженные поздравления инструктора, руководи-теля полётов и, конечно же, курсантов.
     Началась дальнейшая самостоятельная тренировка в полётах по кругу. Инструктор был доволен качеством полётов. Но иногда во время выполнения посадки Николай допускал небольшой недобор ручки для создания трёхточечного посадочного положения самолёта. Он задерживал ручку, и самолёт, пробежав несколько метров, плавно опускал хвост, касался хвостовым колесом земли и устойчиво выполнял пробег.
     Так было и в этот день, когда ему запланировали пять самостоятельных полётов по кругу с конвейера. До этого у него насчитывалось выполненных пятнадцать самостоятельных полётов по кругу. Вторая и пятая посадки тоже были с недобором ручки. Хотя козления не происходило, но руководителю полётов не нравились такие посадки, и он каждый раз давал по радио команды „Подбери!” Курсант слышал эти команды, но боялся больше брать ручку на себя, чтобы не допустить отделения от земли, что угрожает потерей скорости и опасной посадкой.
     Руководитель полётов подполковник Иваненко во время заруливания Полуйко на линию предварительного старта передал ему по радио:
     — 22-й, зарулишь на предварительный, мотор не выключай, из кабины не вылезай.
     — Я — 22-й, вас понял.
     Команду Николай понял, а зачем это — понять не мог. Он зарулил на линию предварительного старта поближе к квадрату и стал ожидать. Инструктор с курсантами подошли к самолёту и показывали ему остановить мотор, перекрещиванием поднятых рук, но Николай показал рукой в сторону квадрата. Оттуда уже шёл командир эскадрильи, оставив за столом руководителя полётов своего заместителя.
     Подойдя к самолёту, комэск сказал инструктору:
     — Я с ним слетаю.
     Николай оглянулся назад и увидел, что комэск одевает парашют, а механик расправляет ремни задней кабины, которые были завязаны для полёта без инструктора. Он озадачено ожидал того, что будет дальше.
     — Меня слышишь? — спросил по переговорному устройству комэск. — Выполнишь два полёта по кругу. Всё делаешь сам. Меня в кабине нет. Понял?
     Полуйко закивал головой. Полёт по кругу для него не был проблемой, тем более, что только что летал и хорошо усвоил условия полёта. Закрыл фонарь, поднятием руки запросил у сопровождающего курсанта, который стоял возле правой плоскости крыла, разрешения на выруливание и порулил к линии исполнительного старта.
     Получив от руководителя полётов разрешение на взлёт, дал газ, отпустил тормоза и начал разбег. В ходе разбега самолёт начал слегка уклоняться влево. Николай надавил на правую педаль, чтоб парировать отклонение самолёта рулём направления. Но… педаль не отклонялась. Николай рывком двинул педаль — она легко поддалась и со стуком ударилась об ограничитель. Тормозом подправил направление и продолжал разбег. Набрав необходимую скорость, поднял хвостовое колесо, почувствовал, как правая педаль начала отклоняться вправо, после чего нос самолёта тоже начал отклоняться. Нажал на левую педаль — не двигается. Нажал сильнее — педаль почти полностью уклонилась влево, и самолёт резко развернулся носом влево градусов на тридцать. Едва исправил направление, как подошла скорость отрыва. Начал отпускать усилие держать ручку и потом тянуть на себя — ручка не двигается. Потянул сильнее на себя — самолёт энергично оторвался от земли и завис на высоте метров десять. Отдавая ручку от себя, осторожно уменьшил углы атаки, со снижением высоты набрал необходимую скорость для перевода самолёта в набор высоты. Николай тянет ручку на себя — не даётся. Самолёт снижается. Тянет сильнее. Самолёт вот-вот ударится колесами о землю. Ручка освобождается, и самолёт энергично переходит в набор высоты. Николай едва успевает парировать отклонением ручки от себя увеличение угла тангажа. Убрал шасси, установил режим набора высоты.
     Из-под шлемофона потёк пот, застилая глаза, смешиваясь со слезами обиды, горечи и ещё чего-то непонятного. Что такое? Зачем это? В голове борются две мысли: бросить ручку — пусть сам управляет или терпеть до конца.
     Не успел что-то придумать, как на высоте 150 метров комэск подсказал:
     — Разворот!
Николай начал выполнять разворот вправо, потому что в этот день был установленный правый круг полётов.
     — Куда?! Влево нужно! — прокричал комэск и перевёл самолёт в левый разворот.
     Николай хорошо помнил, что круг правый, и перевёл в правый крен и начал опять разворот направо. Комеск опять вывел из крена и перевёл в левый крен. И так несколько раз, пока не отошли дальше обычного от аэродрома и Николай потерял из виду все ориентиры, к которым пригляделся во время предыдущих полётов. И все же с трудом, а вышел Николай в район третьего разворота, место которого он определял по характерному перекрёстку дорог на опушке леса. Выпустил шасси и запросил у руководителя полётов посадку. Выполнил третий разворот, в заданном месте выпустил закрылки и перевёл самолёт на снижение. Только начал выполнять четвертый разворот, как комэск с окриком „Рано!” вывел из разворота. Уже когда вышли на траверз посадочных знаков, комэск дал команду на заход. Выдерживая крен 40 градусов, как надлежало соответственно Инструкции, заход должен был выйти на нейтральную полосу. Комэск взял управление, с креном 60 градусов зашёл на посадочный.
     — Садись!
     Николай установил режим планирования на посадку, выдерживая скорость, направление и угол планирования. Только собирался плавно выравнивать самолёт, как комеск энергично выровнял на высоте около двух метров. Николай ручкой начал снижать самолёт, а комеск не давал этого делать, скорость полёта быстро падала, и самолёт с большой вертикальной скоростью провалился к земле. Николай едва успел взять ручку на себя, самолёт упал на землю и подпрыгнул. Комеск пошуровал педалями — самолёт опять приземлился и побежал по земле.
     Николай перевёл дух: „Ну, конец моим мукам, сейчас зарулим”. Но не здесь то было!
     — Взлетай! — послышался голос по переговорному устройству, и Николай вывел наддув до максимального.
     Взлетели опять. Николай убрал шасси и продолжил полёт по кругу. Комэск предупредил:
     — Шасси не выпускай. Беру управление самолётом на себя.
     Он выполнил заход на посадку, дал полностью газ и с убранным шасси снижался в направлении посадочного Т. Николай заметил, как забегал финишёр, выкладывая крест. Взлетела красная сигнальная ракета. Руководитель полётов предупредил, что шасси не выпущено.
     — Вижу! — ответил комэск.
     На максимальной скорости на высоте около двух метров прошли над стартом, и комеск выполнил боевой разворот в направлении третьего разворота.
     — Выпускай шасси, бери управление и выполняй посадку, — сказал комэск.
    Николай зашёл на посадку и сел в полосе точного приземления.
     — Молодец! — похвалил его комэск. — Так и летай.
     Прошло лето. Вылетели самостоятельно и закончили небольшую программу и на этом самолёте — в основном полёты по кругу и в зону на сложный пилотаж. Всего налетал на самолёте Як-11 112 полётов 24 часа и 9 минут. После осеннего отпуска должны были приступить сначала теоретически, а затем практически осваивать боевой самолёт Ла-9.

                                                        3

     Вернувшись из отпуска, Николай вместе с товарищами из поредевшего классного отделения включился в изучение нового для них самолёта Ла-9. Последний из самолётов эры поршневой боевой авиации истребитель Ла-9 был доведён до совершенства. Он имел мощный мотор в 1800 лошадиных сил, металлические фюзеляж и крыло, мог разогнаться до скорости 800 километров в час, набрать высоту 11 000 метров, имел четыре 23-мм пушки, которые стреляли через диск винта, бомбовое и ракетное вооружение, имел хорошую устойчивость, маневренность и управляемость. Вся зима была посвящена изучению техники, аэродинамики, самолётовождения, воздушной стрельбы, бомбометания и тому подобное.
     Не последнее место в учёбе уделялось общественным наукам: истории ВКП/б/, партийно-политической работе в Советской Армии и другим. Тогда идеи Ленина-Сталина пронизывали всю жизнь. Никто не мог, даже в мыслях, допустить несогласие с политикой партии и правительства. Воин, а тем более офицер, должен быть бесспорно преданным делу построения коммунизма. А вершиной воспитания считалась безгранична любовь к мудрому вождю и учителю Йосифу Виссарионовичу Сталину, культ личности которого достиг в те годы своего апогея. На любви к Отчизне и к Сталину воспитывалась вся армия. В авангарде должны быть комсомольцы, а курсанты не могли не быть ими.
     Как всё, что делается угодливо и льстиво, приводит к перехлёстам и перекосам. Так и с уважением к вождю. Каждый преподаватель не мог начинать свою лекцию, пока не отметит роль и значение в этом деле гени-ального теоретика, мудрого провидца товарища Сталина. Рассказывая об амортизационной стойке шасси, преподаватель отмечал, что Сталин сыграл значительную роль в разработке хромансилевой стали. Благодаря мудрой Сталинской политике индустриализации страны, Советская Армия получила могучую авиационную промышленность, что позволило создать лучшие в мире самолёты. Объясняя угол упреждения во время стрельбы по воздушным целям, преподаватель настаивал на том, что без указаний товарища Сталина все лётчики промахивались бы, если бы не было у нас таких прекрасных прицелов. За всем этим пристально следили политработники и те, кого не было принято называть в голос. Их не было видно нигде, но они присутствовали везде.
     Курсанты тоже поняли всеобъемлющую сталинизацию и использовали её по-своему. Кое-кто из них, если плохо знал предмет, в том числе и на экзаменах, то в своих ответах долго рассказывал о роли и значении Сталина в этом деле, и никак не мог перейти к основному вопросу. Обычно, никто не отваживался его перебивать, а тем более ставить низкую оценку такому патриотическому и верноподданническому ответу.
     А вообще, преподаватели были опытными специалистами, влюблёнными в авиацию, и делали всё возможное, чтобы курсанты хорошо знали авиационную технику, были грамотными лётчиками. Курсанты также платили уважением к своим учителям, но, как и все ученики в мире, не могли пройти мимо возможности доброжелательно пошутить над ними, особенно над теми, которые давали для этого повод.
     Авиационную технику выкладывал невысокий ростом, полный, добродушный инженер майор Жихорев. Его широкая лысина, окаймлённая жидкими волосами, блестела, как полированная, на круглом безбровом лице мигали пучеглазые васильковые глаза. Как будто шарик, он вкатывался в класс, принимал доклад дежурного, громко здоровался, садился за стол, раскрывал свой видавший виды портфель, вытягивал амбарную книгу и начинал читать монотонным голосом:
     — Запишите, товарищи курсанты, в тетрадь: крыло состоит из ланжеронов, стрингеров, нервюр и обшивки. Курсант Скиба, перестань жевать бублики, а то выгоню из класса, и будешь прятаться от начальника УЛО в туалете. Нервюр и обшивки, обшивки.
     Сообразительные курсанты приметили особенность майора — он панически боялся начальства. Поэтому, воспользовавшись этим, доставляли ему иногда несколько неприятных минут.
     Майор не раз говорил:
     — Товарищи курсанты, я стою спиной к двери и могу не увидеть, когда зайдёт начальник, и я не успею дать команду „Смирно”. Поэтому вы мне скажите, как увидите начальника.
     Однажды преподаватель, взволнованный, зашёл в класс и озабоченно сказал:
     — Товарищи курсанты, сегодня по учебно-лётному отделу будет ходить начальник училища. Вы станете полукругом возле действующего стенда уборки и выпуска шасси, а я с указкой буду стоять посредине, так как начальник ещё не видел стенда, который мы сделали. Так вы же смотрите: как зайдёт начальник — сразу скажите мне.
     Действительно, ростом майор был ниже любого курсанта отделения и не мог ничего видеть за их головами. Он начал объяснять, как действует система:
     — Я сейчас вам раскажу, как идёт гидросмесь по трубопроводам, а включать не буду, ибо стенд ещё может отказать, когда придёт начальник. Курсант Скиба, перестань жевать бублики, а то начальник придёт — ты и подавишься. Не будешь же с полным ртом кричать „Здравия желаю”.
     В это время скрипнула дверь, и кто-то из курсантов шепнул:
     — Начальник.
     — Сми-ирно-о! — закрыв глаза, закричал майор и, стоя в окружении курсантов, махал перед своим лицом руками, как дают знак убрать колодки из-под самолёта, чтобы курсанты дали ему дорогу. Те расступились. На пороге стояла… уборщица с ведром и удивлённо смотрела на преподавателя. Майор несколько секунд мигал глазами, а затем, тихо сказав „Вольно”, отступил на два шага назад.
     — Нехорошо, товарищи курсанты. Разве ж можно обманывать старших?
     Николаю было искренне жаль майора, который мгновенно стал обмяклым, обессиленным. Он сел за стол и долго не мог ничего говорить. Но время идёт, и всё неприятное забывается, новые заботы заслоняют прошедшие события.
     Однажды училище посещал главнокомандующий Военно-Воздушных Сил страны, маршал авиации. Посещение училища таким высоким должностным лицом было чрезвычайным событием для всего личного состава училища. Он ходил со своей свитой в сопровождении начальника училища по классам учебно-лётного отдела, знакомясь с учебной базой. И нужно же было так случиться, что в то время были занятия по авиационной технике.
     Майор Жихорев, волнуясь, топтался возле стола, приказал курсантам открыть конспекты и сидеть тихо, чтобы было слышно, как пролетит муха. Занятие проводить он не мог. Поневоле хватаясь то за указку, то за свою большую тетрадь из амбарной книги, где находилось много знаний, он ежеминутно посматривал на дверь.
     Наконец, дверь отворилась, и в класс вошёл главнокомандующий. За ним шёл начальник училища, ещё несколько генералов и офицеров. Николай впервые видел и главнокомандующего, и столько старших начальников.
     — Смирно! — на всю мощь лёгких заорал майор и сделал несколько шагов на несгибаемых ногах навстречу начальнику. — Товарищ генерал!..
     Один из полковников, стоящий за спиной главнокомандующего показал пальцем на погоны маршала. Майор молчал. Испуганные вылупленные глаза неотрывно смотрели на маршала. Начальник училища пришёл на выручку и в голос подсказал:
     — Главноком…
     — Товарищ главный генерал! — опять закричал преподаватель и умолк.
     Постояв несколько секунд и, не ожидая продолжения доклада, маршал снял напряжение командой „Вольно” и протянул руку Жихореву. Тот одним прыжком ринулся вперёд, схватил руку маршала своими двумя руками и старательно затряс, чем ещё больше развеселил свиту маршала.
Главнокомандующий подошёл к столу преподавателя, поздоровался с курсантами. Набравши в лёгкие побольше воздуха, шестнадцать глоток, как одна, прокричали:
     — Здравия желаем, товарищ маршал авиации!!!
     Маршал поинтересовался, как идёт учёба, какие есть претензии. Хоть и советовали командиры никаких вопросов высокому начальству не задавать, но курсанты всё-таки выказали свою обеспокоенность тем, что строевые части того времени уже перешли на реактивную технику, а они будут заканчивать училище на поршневых самолётах.
     Главнокомандующий ответил, что со следующего года училище перейдет на реактивную технику, но им ещё придётся закончить училище на Ла-9. И это не плохо, ибо кто освоил такой сложный истребитель, как Ла-9, в будущем осилит любую технику, и они ещё будут благодарить судьбу, что удалось полетать на этом самолёте. А в строевой части они быстро переучатся, имея такую хорошую подготовку. МиГи училищу ещё нужно осваивать, а на Ла-9 они будут иметь все виды боевого применения.
     Начальник училища удовлетворённо слушал разговор. Ему было приятно, что курсанты задают вопрос о полётах, а не о сапогах, которые они носили два срока, или ещё, не дай Бог, о плохом питании, о котором к нему уже доходили жалобы. А эти вопросы о многом могут поведать высокому начальству — и о качестве воспитания, и о высоком профессиональном настроении, и о результатах труда постоянного состава училища.
     Пожелав успехов, главнокомандующий пошёл из класса. За ним потянулась вся свита. А занятий до перерыва так и не смогли начать — обсуждали это чрезвычайно значительное событие.

     Освоив два типа самолётов, в последнюю перед решающим летом зиму курсанты намного отличались от тех, которые только пришли в училище. Они возмужали, закалились, движение их стало медленнее, рациональнее. Девушки, которые приходили в училище на танцы, мигом выделяли среди, с первого взгляда, одинаковых молодых людей их, курсантов-выпускников. Старшие выпустились, теперь их очередь, но ещё нужно пережить напряжённое лётное лето.
     Так сложилось, что Николай не любил танцев. У него с первых дней пребывания в училище под впечатлением всевозможных рассказов старших курсантов, может, и надуманных, о поведении девушек, приходящих на танцы, сложилась о них негативное впечатление. Поэтому он чуждался любых предложений товарищей по учёбе относительно танцев. Как только заканчивалась демонстрация кинофильма, который показывали в клубе еженедельно в субботу и воскресенье, и после которого начинались танцы, он шёл в казарму и занимался чем-то своим. Всегда в его тумбочке находилась интересная книжка, которую только можно было найти в училищной библиотеке. Готовился к занятиям, писал домой или друзьям письма. Но иногда и просто так лежал на кровати с открытыми глазами, летая мысленно где-то далеко, в неизвестных краях.
     Зачастую Николай свободное время уделял разговорам с Олегом. Они с ним шли рядом от первого дня пребывания в училище. Учились в одном классном отделении в теоретическом батальоне, летали в одной лётной группе. И сейчас они вместе готовили домашние задания, помогали друг другу в разнообразных вопросах курсантской жизни. Вели длинные разговоры о грядущем. Или каждый из них рассказывал о милых подробностях детства. Ваня Коновалов, который летал в другой лётной группе, постепенно отошёл от них. Он и танцев не пропускал, перед которыми всегда выутюживал свою гимнастёрку, наводил на галифе острую стрелку, до блеска натирал свои приобретённые хромовые сапоги и обильно смазывал одеколоном свой непокорный чуб.
     Олег тоже не ходил на танцы, чему было тяжело поверить, зная его характер. Он был всегда бодр, подвижен, порывист. Рьяный юморист. Но к женскому миру относился пренебрежительно. Причиной тому была ранняя любовь, ещё в школе, которая закончилась разочарованием. Объект его влюбленности быстро вышел замуж, и он, отчаявшись, возненавидел всех лиц женского пола. Но время, как говорят, лечит. И Олег, хоть и не ходил на танцы, и не встречался ни с кем, избегал многозначительных и очаровывающих взглядов чугуевских красавиц, и все же, когда замаячил луч надежды в окончании училища, он изменил свои взгляды. Уже не был таким категоричным и не отбрасывал возможной встречи в будущем с красивой девушкой. Только нужно найти свой идеал, о каком Олег прожужжал Николаю все уши.
     Николай часто шутил над Олегом по поводу его идеала и не раз показывал на ту или другую девушку:
     — Смотри, Олег, вон идёт твой идеал. Не промахнись.
     Шутки шутками, а Олег действительно мечтал найти такую девушку, которая бы его любила всю жизнь. А кто из них тогда об этом не мечтал? Только Николай не мог себе представить, какого склада девушка могла бы стать рядом с Олегом.
     Сам — среднего роста, упитанный. От него так и веяло силой и уверенностью. Над высоким лбом кудрявились чёрные густые волосы, которые всегда раздражали своим состоянием старшину. Густые брови срослись над переносицей, что по приметам указывало на счастливую судьбу их владельца. Из-под бровей с лукавинкой весело поблескивали чёрные глаза. Красавец.
     Хоть и не часто, но Николай с Олегом вместе ходили в увольнение. Делать в городе было нечего. Кино можно смотреть и в клубе училища. В магазинах, кроме водки, крабов и вяленых бычков, горками лежащих на прилавках, ничего не было. Да и денег у курсантов было не густо, ибо почти на всё своё денежное содержание курсанты подписывались на государственные займы.
     Командиры и политработники социалистическое соревнование по подписке на заем довели до абсурда. В торжественной обстановке, как правило, на аэродроме, собирался личный состав полка. Кумачом покрытые столы, за которыми сидели офицеры с заготовленными списками. Через репродуктор клубной машины замполит открывает митинг. Друг за другом выступают офицеры, курсанты с призывом подписаться как можно на большую сумму. Потом опять говорит замполит и просит, чтоб подписывались не на всё содержание, а оставили себе на одеколон и зубной порошок. Каждый из курсантов подходил к столу и оставлял ав-тограф против своей фамилии, где уже была проставлена цифра — 800 процентов. Офицеры подписывались на 200 процентов (два месячных оклада). Тогда все были единодушны. Зато — никакого искушения, и можно рапортовать, что личный состав, вдохновлённый призывом Вождя, единодушно отказался от денег в интересах Родины.
     Но жизнь есть жизнь. И того хочется, и того, а раз в кармане пусто, то не очень здесь разгонишься. Поэтому и с неохотою ходили в увольнение.
     Однажды с субботы на воскресенье Николай стоял в наряде, а Олег сам пошёл в увольнение. Он уже более месяца не мог получить свои фотографии в городском ателье.
     Николай, сменившись, отдыхал, когда пришёл из увольнения Олег — возбуждённый, глаза воспалены. „Не выпил, случаем?” — подумал Николай и спросил:
     — Что случилось? 
     — Коля, нашёл!!!
     — Что нашёл — удивленно спросил Николай.
     — Не что, а кого!.. Её нашёл! Идеал нашёл!!! — схватил Николая в охапку и стал давить его своими крепкими мышцами.
     — Пусти, медведь, задавишь! Скажи толком, какая тебя муха укусила?
     — Сейчас разденусь, и всё по порядку.
     Через две-три минуты Олег сидел на кровати рядом с Николаем и густым баском бубнил:
     — Представляешь себе: захожу в ателье за фотокарточками. Фотограф их ищет, а я рассматриваю фотокарточки на стене, под стеклом. И, вдруг,  Она!.. Меня как будто током пронизало с головы до пят. Так и прикипел. Фотограф протягивает мне фотокарточки, а я не могу глаз оторвать от неё. Когда я опомнился, спросил: „Кто это на снимке?” „Не знаю, — говорит — делал подборку для рекламы, попала под руку — я и повесил”. „А как можно узнать, где живёт, где работает?” — спрашиваю. „Как знать. Вот придёт уборщица — может, она знает. Спрошу”. Я договорился с ним, что он найдёт адрес. Уверенный. У меня заканчивалось время увольнения, а то я бы уже сегодня нашёл её, Коля! Я обязательно её найду!!!
     — Послушай, Олег. Разве ж можно так, не зная человека, влюбиться? Может, она замужняя. Может, у неё имеется жених. Не может же такая красавица, если ты ничего не напутал, быть незамеченной?
     — Ты всегда был скептиком. Я по её глазам понял, что она незанята.
     — Ну, давай, ищи своё счастье. Может, она фотографировалась лет сорок назад и где-то в другом городе, а твой фотограф прихватил её снимок, так как сам путёвого ничего не может сделать.
     — Чтобы ты взбесился, если ты так говоришь. Как хочешь, а в следующее воскресенье пойдём вместе с тобой её искать.
     — Не-ет. Я в твои авантюрные дела встревать не желаю. Лови своё счастье сам.
     — Тоже мне. Друг называется — не может помочь несчастному человеку. Ну, спи. Пусть тебе приснится твоя невеста, а мне, по-видимому, не заснуть.
     Всю неделю Николай видел, как Олег мучился. На занятиях сидел задумчивый, не слушал преподавателей, не выполнял задания на самоподготовке. Успел получить неудовлетворительную оценку у преподавателя по бомбометанию. Николай один знал, где его мысли, и пытался отвлечь его внимание на что-то другое, но это ему не удавалось.
     — Послушай, Олег: не звезда ли там какая-то с Голивуда на снимке? Может, твой фотограф из журнала вырезал и повесил? — пошутил Николай. — И придётся тебе просить Америку дать политическое убежище.
     — Тише, ты. Услышат — будет тебе убежище. Разве же можно так говорить? Ты же знаешь — у них везде имеются уши.
     — Я же тихонько. Это же шутка.
     — Будет тебе шутка. Вон Толя Скрипник пошутил и. как корова языком слизала.
     Никто из курсантов не знал, куда делся Толя Скрипник из Одессы. Одни говорили, что он на перерыве в курилке рассказал какой-то анекдот, другие настаивали, что его отец оказался полицаем при немцах, а он утаил на приёмной комиссии. Старшина говорил, что его отозвали обратно в военкомат, но товарищи его из Одессы знали, что домой он не вернулся. Да и интересоваться было опасно. Никто не забывал, что за каждым курсантом пристально следит всевидящий глаз.
     Неделя тянулась долго — ожидали увольнение. Наконец, воскресным зимним днём, надраив до блеска свои кирзовые сапоги, пуговицы и бляхи ремней, которыми подпоясывали порядочно потёртые шинели, друзья весело спускались в низину перед городом. Лёгкие снежинки невесомо падали на их разгорячённые лица.
     Ателье местилось в деревянном покатом домике рядом с рынком, который в воскресенье многолюдно шумел своей щедрой всячиной. Невзирая на то, что в магазинах почти ничего не было, базарные столы ломились от всяких продуктов. Голосистые добродушные хозяйки зазывали отведать всё, что предлагали покупателям: сало, мясо, домашнюю колбасу, молоко, сметану, яблоки, орехи, соленья, семена да ещё много чего вкусного, только Чугуевскому рынку свойственного.
     В другое время друзья не прошли бы мимо этого соблазнительного многообразия, но в них была более важная цель, и они, не теряя времени, вошли в небольшой домик, выполняющий роль ателье. Там было людно — так как было воскресенье. Когда же тогда и сделать на память фотокарточку той, что приехала на базар из села. Была там в основном молодёжь, которая столпилась, дожидаясь своей очереди посмотреть, как „вылетит птичка”
     Фотограф, только что вышедший из комнаты, где он сегодня работал за всю неделю, радушно кивнул курсантам и протянул Олегу бумажку:
     — Только место работы и имя. Простите — некогда.
     Олег развернул бумажку и прочитал: „Лида. Товарная контора станции Чугуев”.
     — Пошли! — решительно проговорил Олег.
     — Погоди! Где же здесь твоя красавица?
     — Вот. Здесь, — показал Олег на снимок девушки среди десятка других снимков, на которых в разных позах показывали себя девушки, ребята, дети и пожилые люди.
     Николай присмотрелся. Нечего особенного не было в лице молодой девушки, которая смотрела со снимка на пёстрый люд грустными глазами. Правильные черты лица обрамляли прямые спадающие на плечи волосы. Миловидное, привлекательное личико, каких немало можно встретить в Украине, богатой на красивые женские лица.
     Чтобы не разочаровывать Олега, Николай сказал:
     — Действительно, красавица. Захочет ли она с тобой знаться? Ой, Олег, слышит мое сердце — до добра не доведёт твоё донжуанство. Отобьют нам бебехи.
     — Иди, философ! Только вперёд, ни шага назад!
     Вышли на шумную базарную площадь, и отправились на Харьковскую улицу, ведущую к вокзалу. Идти было немало, но ничто не могло задержать порыва искателей приключения. Шли быстро. Даже старая шинель, которая уже плохо задерживала тепло и продувалась насквозь, погрузнела, а из-под шапки начал выбиваться пар.
     Когда дошли уже до автопредприятия, располагавшееся на возвышенности перед спуском в широкую долину Северского Донца, где и был вокзал, Николай вдруг остановился.
     — Стой! Сегодня ж воскресенье! Разве твоя контора будет работать? Придём, а там замок.
     Олег от неожиданности остановился, но сразу ж решительно вымолвил:
     — Ничего. Раз вокзал работает, значит, имеются там люди. Спросим, где живёт.
     — И ты думаешь идти к ней домой?
     — Чего ж мы тогда идём? С твоей нерешительностью ничего не сделаешь. И как ты только лётчиком стал?
     — Ну, во-первых, я им ещё не стал, а, во-вторых, лётчику тоже не лишнее подумать, перед тем как начинать что-то делать. По-твоему лётчик должен быть авантюристом?
     — Не обижайся. Пойдём, там разберёмся.
     И друзья начали прыгать по длинным сходням, спускающимся на привокзальную площадь.
     Нашли контору в вагоне, отслужившем своё и теперь стоявшем без колёс, присыпанный снегом, в конце станции. Олег решительно потянул ручку дверей. На изумление, двери отворились, и ребята увидели пожилого мужчину, который сидел за конторским столом и щёлкал косточками счёт. Рядом стоял ещё стол, за которым сидела женщина — явно не та, которую искали ребята.
     — Добрый день! — начал Олег. — Прошу простить. Мы ищем Лиду.
     — Лида, к тебе гости, — сказал человек, не отрываясь от счёт.
     Олег с ужасом глянул на женщину, сидевшую за вторым столом и застыл с раскрытым, перекошенным ртом.
     — Кому это я понадобилась? Я никого не приглашала, — прозвучал мелодичный голос девушки, которая незаметно вошла и стояла у дверей.
     Ребята сразу обернулись. Олег стоял, словно воды в рот набрал. Пауза затянулась слишком долго, и Николай, рассчитывающий на активность Олега, понял, что нужно спасать положение.
     — Простите, Лида. Мы хотели с вами поговорить. По секрету, — не совсем уверенно сказал Николай.
     — Ну, если по секрету, то выйдем, — ответила Лида. — Пал-Палыч, я на минутку.
    — О-о, с такими молодцами я тебя и на час отпущу! — отозвался Павел Павлович. Он не мог не заметить, что ребята, увидев Лиду, смутились.
     Вышли из вагона.
     — Слушаю вас, — остановилась Лида.
     Николай смотрел на Олега, но тот стоял растерянный и не собирался ничего говорить. Куда и делась его такая обычная раскованность? Николаю стало ясно, что выкручиваться придётся именно ему, от Олега ожидать нечего.
     Лида внимательно глянула на одного, потом на второго и ожидала, что они ей скажут. По смуглому лицу прокатывались волны чувств — любопытство, обеспокоенность, лукавость и ожидание чего-то необычного. Тонкие чёрные брови сломились над ясными карими глазами.
     — Мы… Вот Олег… — начал невыразительно говорить Николай. — Давно хотели с вами познакомиться. Но всё не выходило. Мы Вас просим с нами познакомиться.
     — А вы только вдвоём ходите знакомиться? Или, может, вы только в разведку пришли, а основные силы где-то выжидают? Горе-женихи… — рассмеялась Лида, и этот смех как-то разрядил обстановку.
     — Нет. Простите. Дело в том, что Олег увидел вашу фотокарточку в ателье и влюбился. Вот он и ищет Вас.
     Николай получил болезненный пинок под бок.
     — А почему он молчит, ваш Олег? Или он не может без адвокатов обходиться?
     — Вообще, мы — друзья, — наконец, прорвало Олега. — У нас между собой секретов нет. А взял я его, чтоб отбиваться от соперников.
     Олег завладел инициативой, незаметно отстраняя Николая.
     — Коля в нас знаменитый забияка. Он всякого осилит, — сел на своего конька Олег, пряча неудобство в шутках. — Знаете, какой он бывает, когда рассердится? Что тигра лютая!.. Мы же с Вами ещё и не познакомились. Я — Олег, а это — Николай. Может, мы пойдём, пройдёмся? Чего нам здесь стоять?
     — Я сейчас спрошу Пал-Палыча. Вы идите, а я догоню.
     Ребята медленно пошли прочищенной от снега дорожкой. Через минуту их догнала Лида.
     Идти было некуда. Выручить могло только банальное кино. Прицепленная к дверям вокзала афиша сообщала, что в клубе „Смычки”, так называли обозный завод, располагавшийся рядом с вокзалом, идёт фильм.
     — Пойдём в кино? — спросил Олег.
     Возражений не было и они направились к тем длинным сходам, которые вели наверх, где в деревянном бараке и был клуб. Не успели дойти до сходен, как навстречу появилась девушка. Оказалось — близкая подруга Лиды.
— А вот и Нина! Знакомьтесь, — пригласила Лида.
Нина подала ребятам руку, как показалось Николаю, нехотя, пренебрежительно и надменно. По-видимому, не по нраву было ей окружение Лиды.
     — Нина, ребята предлагают пойти в кино. Не поддержишь ли ты нам компанию? — спросила Лида.
     — По-видимому, нет. Мы же с тобой договорились сегодня пойти к Ларисе. Она будет ожидать, а мы кино смотреть будем, — отказывалась Нина.
     — Да вот ребята пришли. Такая вещь. А Лариса нас поймёт, — уговаривала Лида. Но та не соглашалась, и они отошли от ребят, чтобы поговорить.
     Николай сказал Олегу:
     — Знаешь, мне тоже не хочется идти в кино. Может, достаточно. Пойдём домой?
     — Ты что? Сколько искали, а ты… Ты присмотрись к Нине — она ничего.
     — Иди, ты… — недовольно буркнул Николай.
     Девушки подошли. Было видно, что они договорились.
     Кино не понравилось. Уже вечерело, когда вышли из клуба. Пошли провожать девушек домой. Они жили здесь недалеко. Шли по двое — Олег с Лидой пошли вперёд, Николай с Ниной отстали, чтобы не мешать им говорить.
     У Николая с Ниной разговор не клеился. Касались разных тем, перескакивали с одного вопроса на другой, но так ничем и не увлеклись. Наверное, оба тяготились общением.
     Нина жила в небольшой избушке на тихой улице неподалеку от станции. Дошли быстро. Олегу с Лидою нужно было идти немного дальше, поэтому он попросил его подождать, пока не вернётся.
       Николай, чтобы что-то сказать, спросил Нину, не против ли она будет ещё встретиться. Та пожала плечами — как хочешь. Он и сам не мог сейчас сказать, хотел или не хотел встречаться, но разве могли оставить безразличным молодое сердце милые черты лица, что раскраснелось на морозе, и бирюзовые глаза серны?..
     Вот показался Олег. Попрощались и побежали — времени было маловато, а опаздывать теперь нельзя, чтобы не отменили очередное увольнение.
     Теперь друзья бегали в увольнение всю зиму, пока не поехали на лагерный аэродром летать. Они знали, что девушки будут ожидать их возвращения. Едва лишь подсохла земля на лагерном аэродроме Граково, как курсанты покинули центральную базу и выехали осваивать Ла-9. Быстро навели порядок на территории и в помещениях лагеря, которые во время зимы хорошо запустились, и начали летать.
     Опять инструктором в группу, куда попали Николай с Олегом, назначили молодого лейтенанта Ильюшина, который впервые учил курсантов и учился вместе с курсантами.
     Изо дня в день курсанты летали с инструктором на спарке. В каждое мгновение инструктор был готов вмешаться в управление и исправить любое отклонение.
     Не всем курсантам пришлось освоить боевой самолёт, но Николай и Олег сумели преодолеть трудности, вылететь самостоятельно и успешно летать по программе. Их ещё теснее соединила влюбленность у подруг, для мыслей о которых оставалось так мало времени. Разве только в те минуты, когда они ещё не успевали заснуть, коснувшись головою подушки после трудового дня.
     В воздухе самолёт Ла-9 мало чем отличался от предыдущего Як-11, за исключением увеличения мощности и пространства применения, расширения боевых возможностей. А вот взлёт и посадка принесли много неприятностей лётчикам, особенно малоопытным. Во-первых, увеличение мощности мотора усугубляло допущенные отклонения на взлёте. Если лётные происшествия на переходном самолёте на взлёте были редким явлением, то на боевом самолёте их было достаточно. У самолёта была тенденция к развороту на взлёте влево из-за реакции винтомоторной группы, которая заключалась в том, что за счёт правого вращения винта на больших оборотах возникала сила давления на левую стойку шасси, что приводило к дополнительному торможению колеса и развороту самолёта влево, который парировать рулём направления не всегда удавалось. Кроме того, винт является мощным гироскопом, и во время подъёма хвоста в середине разбега его прецессия направлена тоже влево, что является дополнительным импульсом силы для разворота. Если всё делать плавно и предупреждать тенденцию самолёта к развороту, то ничто не случится, а если упустить момент начала разворота, то рулей может не хватить. Поэтому были неоднократные случаи, когда лётчики выполняли взлёт в направлении, которое отличалось от заданного до 150 градусов, а иногда шасси не выдерживали, взламывались, и взлёт заканчивался аварией или катастрофой.
     Было ещё сложнее выполнять посадку. Самолёт не допускал сноса и перетягивания ручки, то есть бокового движения и превышения посадочного угла во время приземления. Если перед приземлением лётчик резко возьмёт ручку на себя или в случае нормального посадочного угла педали не нейтрально, а какая-то выдвинута вперед, то самолёт реагирует на это резким кренением, черпанием крылом земли, последующим разворотом и поломкой. Упущение направления пробега тоже заканчивается, как правило, поломкой. Поэтому перед самостоятельными полётами каждому курсанту для тренировки в выдерживании направлении разбега и пробега давалось достаточное количество рулёжек и вывозных полётов по кругу.
     Можно сказать, что судьба была благосклонная к каждому из друзей, и они не имели неприятностей во время полётов. Похоже, Ангел-хранитель сберёг Николаю жизнь и тогда, когда он во время полёта попал в трудное положение.
     Инструктор провёз Николая на спарке на выполнение пилотажа в зоне и решил выпустить его в первый самостоятельный полёт на пилотаж. Пока завершался контрольный полёт, и Николай пересаживался в боевой самолёт, интенсивно начала развиваться облачность. Нужно было успеть, пока тучи не закрыли зону, поэтому инструктор приказал Николаю запускать, а сам пошёл просить руководителя полётов, чтобы выпустил, так как тот самостоятельные полёты в зону уже прикрыл.
     Николай вырулил на линию исполнительного старта и посмотрел в сторону руководителя полётов — командира эскадрильи, который сидел за столиком, держа в руках микрофон. Против него стоял инструктор и что-то ему говорил, показывая то на Николая, то на небо, которое уже почти наполовину было закрыто кучевыми облаками, которые росли вверх, принимая разнообразные причудливые формы.
     Наконец, Николай услышал в наушниках:
     — 22-й, слышишь?
     Николай закачал головой, наклоняясь почти до самой приборной доски.
     — Взлетай 22-ой, зона два, в облака не входить.
     — Вас понял — зона два, я — 22-й! — ответил курсант и взлетел.
     Набирая высоту, Николай отворачивал самолёт то влево, то вправо, чтобы не попасть в облако, то разгонял самолёт под облаком, а затем в пробел, который лётчики называют „окном”, горкой выскакивал за облака. Это захватывающее зрелище, когда рядом с тобой высятся сугробы белых, как снег, туч, а ты вокруг них закладываешь виражи.
     Набрал высоту три тысячи с половиной метров. Кое-где в „окна” просматривалась земля, видна была даже красная черепица хозяйственных построек совхоза, который и был центром зоны пилотажа номер два.
     — Я — 22-й, зону два занял, высота три тысячи пятьсот! Задание?
     — 22-й. — только и услышал в наушниках Николай — голос руководителя утонул в непрерывной трескотне эфира. Он попробовал покрутить ручки настройки радиостанции, но так и не услышал больше голоса с земли. Времени мало, нужно спешить выполнить хоть что-либо. Для вертикальных фигур условий нет, выполнил несколько виражей и бочек и решил прекратить задание и идти на аэродром. Глянул вокруг — „окон” больше нет! Верхний край начал заполнять „окна” и несколько повышаться. Что делать? Нужно искать „окно”, чтобы выйти под облака. Кое-где вдали просматриваются подобные ямам понижения облачности — там, по-видимому, „окна”. Газа побольше, чтобы быстрее найти выход. Яма оказалась прикрытой нижним слоем облачности — земли не видно. Понял, что искать „окна” — только терять так дорогое время. Остаётся одно — пробивать тучи. Николай остро почувствовал беспомощное одиночество.
     Хорошо сказать — пробивать. Как это делать, он знал лишь теоретически, ибо полётам в облаках курсантов не учили. К сожалению, и авиагоризонт, находящийся посредине приборной доски, не работал, так как Николай не знал, как им пользоваться. Попробовал разоретировать — силуэт самолёта заваливается и исчезает из поля зрения. Остаются лишь прибор скорости и высотомер. Пришла мысль: если в облаках держать постоянную скорость, то всё будет в порядке. Нечем контролировать крены. Обойдётся. За короткое время ничто не случится. Да и делать больше нечего.
     Установил угол снижения, убрал газ и зажал рули. Через несколько секунд самолёт вскочил в облака. Его начало трясти, бросать с крыла на крыло. Потемнело. Николай крепко зажал в ладони ручку, что дергалась вместе с самолётом, и уцепился глазами в стрелку скорости, иногда бросая взгляд на высотомер. Высота быстро уменьшалась. Две тысячи метров, полторы, тысяча — земля не видна, а скорость начала увеличиваться. Ручку на себя — а скорость растёт! Ещё сильнее, ещё на себя — перегрузка сдавила тело. Почему?! В глазах темно от перегрузки, едва-едва каким-то усилием воли заставлял себя видеть в красном тумане стрелку показателя скорости. Высоту уже не видел. Стрелка скорости дрожала на отметке максимального значения. Вдруг впереди, куда мчал самолёт, зазеленело.
     Николай и сам не понял, как он сумел быстро убрать крен, ибо он был под 90 градусов. Убрал крен и с большим усилием вывел в горизонтальный полёт. Сразу спало напряжение. Николай облегченно вздохнул. Но, когда глянул на высотомер — обомлел: обе стрелки высотомера показывают „0”! Самолёт летел низко над полем. Навстречу необычно низко на него неслись высокие деревья лесополосы! Ручка на себя — быстро в набор! Тяжело задышал, отдаляясь от земли, от смерти.
     На какую же долю секунды нужно было ему опоздать с выводом, чтобы мигом всё исчезло?! Какая сила сберегла ему жизнь? Николай ещё раз глянул на широкое зелёное поле, на котором росла, по-видимому, пшеница, и на котором могла быть его могила. Грустные размышления. Но рассуждать некогда. Нужно ещё найти аэродром — куда лететь, он не знал.
     Набрал высоту под облаками 500 метров. Невероятно, что он вывел. Покрутил головой туда-сюда — везде однообразная местность, прорезан-ная лесополосами. Кое-где виднелись небольшие сёла. Куда лететь? Хо-рошо, что хоть видимость хорошая. Чистый прозрачный воздух. Это после на аэродромах наставят разных радиотехнических средств, которые будут помогать выводить самолёты на аэродром. Тогда не было ничего. Одна радиостанция да и та работала не стабильно. Николай ещё раз покрутил ручки настройки, запросил — ничего не слышно. Близко к горизонту заметил тоненький жгут дыма, поднимающийся вертикально вверх и там развеивался. Поезд! Значит, железная дорога! Значит, имеется надежда найти аэродром. Компас Кагановича, как называли лётчики железную дорогу, поможет возобновить ориентировку.
     Разворот на дымок. Сектор газа вперед. Быстрее, железная дорога. Так и есть — она! Вдали, куда тянется нить железной дороги, просматривается большое село. Туда! Прилетел ближе — станция. На околице аэродром, на нём стоянка самолётов в два ряда. Полётов нет. Стал в круг. Вираж за виражом, пока не пришла догадка — Шевченково! На той же железной дороге, что и свой аэродром. Разворот на запад и вперёд! Теперь уже недалеко. Сколько же он слонялся? Инструктор, по-видимому, его заждался. Достанется ж ему за долгое время полёта. Он же приказывал, чтобы не долго. А разве он виноват? Если бы не эти тучи, что нависли сплошным покрывалом. Что-то уже и до четырёхсот провисают. А там, куда он летит, что-то чернеет. Неужели дождь? Хотя бы успеть сесть.
     Увидел коровники, крытые красной черепицей — центр зоны. В наушниках невероятный треск, слышатся атмосферные разряды. Где-то далеко среди трескотни послышался слабенький, почти безразличный голос руководителя полётов:
     — 22-й, 22-й, как меня слышно?.. 22-й, как меня слышно?..
     — Я 22-й, слышу вас хорошо! — спокойно ответил Николай.
     Вдруг в наушники, как взрыв, скороговоркой взволнованный голос комэска:
      — 22-й, где находишься?! 22-й, где находишься?!
     — Я 22-й, нахожусь в центре зоны. Задание закончил.
     — Закончил… твою печёнку. Точку видишь, 22-й?
     — Я 22-й, точку вижу.
     — 22-й, сумеешь зайти на посадку сходу?
     Николай видел, что в направлении, куда выполнялся взлёт, висела большая синяя туча, которая закрывала полнеба. Под ней виднелась пыль. Иногда молнии проходили по тучам и, как будто огненные стрелы, втыкались в землю. Грома он не слышал, только больше трещало в наушниках.
     — Так точно, я — 22-й! — ответил Николай и начал уменьшать скорость, чтобы выпустить шасси.
     — Уменьшай скорость. Выпускай шасси, потом не забудь добавить газу — подсказывал руководитель полётов.
     Николай проверил по лампочкам и механическим показателям, что шасси выпустил, и доложил руководителю. Открыл фонарь и зашел по Т. Выпустил закрылки. Увидел, что его сносит влево на Т. Прикрылся креном — не помогает. Немного отвернул капот от Т — кажется, снос прекратился.  Никогда ему не приходилось бороться с таким большим сносом. Метров на сто начал отдаляться от Т — уменьшил отворот.
Руководитель всё время подсказывал:
     — Так. Хорошо. Выравнивай! Плавно кренчик убирай. Затяни газ. Задержи ручку! Левую ногу! Тормози! Держи направление. Держи! Держи. Молодец, твою печёнку. Заруливай потихоньку на заправочную.
     Николай рулил мимо квадрата, где собрались все лётчики и курсанты. На заправочной самолёты стояли в ряд. Лишь одно было пустое место — место его самолёта. Невзирая на сильный ветер, Николай точно зарулил между самолётами, чтобы слева и справа было одинаковое расстояние. У курсантов это считалось шиком.
     Вылез из кабины. Его обдало свежим ветром, пронизывая взмокший комбинезон, что прилепился на спине к телу. Снял парашют, шлемофон, тоже мокрый, хоть выжимай. Его встретил Олег, в то же время радостный и обеспокоенный.
     — Коля, где ты был? Уже считали, что ты того. Иди — тебя комэск вызывает.
     — Где был, там нет. Потом, Олежек, — вытянул из кармана пилотку, расправил ее, натянул на мокрую голову и пошел до комэска.
     Командир эскадрильи ещё сидел за столом руководителя полётов. Он только что дал лётчикам указания на заруливание на стоянку. На столе перед ним лежала раскрытая ракетница с ракетой в стволе.
Николай чётким шагом подошёл к столу и доложил:
     — Товарищ подполковник, курсант Полуйко по вашему приказанию прибыл!
     Комэск долго смотрел на исхудавшее лицо курсанта, на котором виднелись подтёки от пота, подпудренные пылью, и выдавленные шлемофоном полосы, наконец, протянул:
     — Та-ак. Считай, сынок, что это салют в честь твоего второго рождения.
     И он выстрелил вверх ракету, давая сигнал на запуск моторов. Одновременно многоголосо зарокотали моторы, а зелёная ракета, которая была и сигналом, и салютом, таяла в грозовом небе, лишь сизый дымок понесло порывом ветра, но и от него не осталось и следа.

     Но не всегда в полётах всё заканчивалось благополучно. Курсанты эскадрильи, в которой учился курсант Полуйко, после первой смены отдыхали в казарме. Засыпали сразу и спали отведенные для отдыха полтора часа, как убитые — так уставали на полётах. После команды „Подъём!” обмывали голову холодной водой и бежали на площадку перед казармой на построение, чтобы затем идти на предварительную подготовку на завтрашние полёты. От казармы до аэродрома было недалеко. Сама площадка, где выстраивались курсанты, располагалась на краю наполовину засыпанного оврага, за которым начиналось поле созревающего ячменя, которое узенькой полосой в 200 метров отделяло аэродром от оврага. Площадка имела превышение над аэродромом, поэтому аэродром виделся как на ладони. В это время шли полёты второй смены. Непрерывно взлетали и садились самолёты. Посадочное Т лежало ближе к лагерю, так что было видно, как садятся самолёты. Вдруг кто-то крикнул: „Смотри!”.
     Все обернулись в сторону четвёртого разворота, которым завершается заход на посадку и самолёты выходят на передпосадочную прямую. Один из самолётов заходит на посадку близко к посадочному Т и начинает снижаться с повышенной вертикальной скоростью. Явно не впишется для посадки в заданной полосе приземления. Самолёт выравнивается на высоте около трёх метров и пытается сесть, но скорость гасится медленно и он пролетает почти весь аэродром. Потом самолёт взвыл мотором и пошёл в набор высоты. Мотор выл на высокой ноте, похоже, раскрутка винта. На высоте возле сотни метров вдруг оборвался звук мотора, самолёт, будто натолкнувшись на какую-то преграду, стал делать разворот в сторону аэродрома, но он энергично перевернулся на крыло и, оказавшись на высоте около 20 метров, летел в направлении аэродрома. Лётчик пытался сесть, но он не сумел это сделать и, пролетев аэродром в обратном направлении, снова дал газ. Чудом мотор забрал, самолёт снова перешёл в набор высоты.
     Курсанты, которые готовились к построению, застыли на месте, не отводя глаз от самолёта, который выписывал невиданные до сих пор пируэты.
     На высоте 100-150 метров звук мотора оборвался, и самолёт начал разворот в сторону лагеря на аэродром. Срывается в штопор, но, сделав оборот, выходит на высоте метров десять над землёй и летит над ячменным полем, недалеко от лагеря. Три лопаcти винта стояли неподвижно. Впереди ровное поле, на него можно было садиться. Но лётчик опять пытается докрутить самолёт влево на аэродром, чего никак не следовало было делать, так как для этого нет ни скорости, ни высоты.
     — Что же он де-елает?! — не выдержав, крикнул кто-то из курсантов.
     Самолёт резко перевернулся на спину и ударился о землю. Взрыв. Взметнулся огонь, и чёрный дым пополз в синее небо.
     Курсанты, словно по команде, сорвались с места и побежали через овраг туда, где горели остатки самолёта. Бежали — не слышали под собой ног. Поднявшись на пригорок, они увидели, что к самолёту бегут люди с аэродрома. Кто-то уже гимнастёркою сбивал пламя с ячменя.
     Вдруг, один из офицеров поднял руку навстречу курсантам, которые бежали к самолёту:
     — Стой! Не подходить!
     Остановились, переводя дыхание.
     — Всем назад! Возвращайтесь в лагерь!
     Курсанты, не понимая, стояли, как вкопанные.
     — Кому сказано: в лагерь?! — гневно воскликнул офицер.
     Нехотя вернулись и, оглядываясь, пошли к лагерю. „Кто? Конечно — лётчик погиб. Что случилось?” Курсанты примолкли. Впервые на их глазах произошла катастрофа.
     Никто курсантов не строил. Конечно, полёты закроют. Курсанты ходили вокруг казармы, сидели, кто на что умостился, но постоянно их взгляды возвращались на место трагедии, где копошились люди, подъезжали и отбывали машины.
     Наконец, раздалась команда строиться. Перед строем молча ходил туда-сюда, заложив руки за спину, комэск. Потом он остановился и, повернувшись к строю, приглушенным, но чётким голосом сказал:
     — Сегодня во второй эскадрилье произошла катастрофа самолёта Ла-9, пилотируемого курсантом Беспалым Борисом Петровичем.
     „Боже мой! Борис… Это же наш донбассовский”, — с ужасом подумал Николай. Лишь вчера они с ним встретились возле казармы, когда тот возвращался с полётов. Разве мог он предвидеть, что встречается с ним в последний раз?..
     — Курсант выполнял полёт в зону на пилотаж, — продолжал комэск. — Через падение давления в масляной системе мотора, винт перешёл на большой шаг. Курсант доложил по радио о неисправности, но в результате напряжённости и испуга действовал неправильно и панически. Кнопку передатчика зажал и не отпускал до самого падения, чем не оставил себе возможности получить помощь руководителя полётов. Поэтому команды, подаваемые ему в аварийной ситуации, не слышал, а сам действовал неграмотно. Во-первых, расчёт на посадку делал так, как в случае нормальной работы винта. Но, когда винт переходит на большой шаг, сопротивление воздуха на самолёт уменьшается, поэтому время и расстояние выдерживания над землёй значительно увеличивается, чего курсант не учёл, и ему не хватило посадочной полосы для посадки. В этом случае нельзя было уходить на второй круг, а нужно было убрать шасси и садиться прямо перед собой, избегая лобовых ударов о преграды. Но курсант допускает вторую ошибку — уходит на второй круг. Сумел набрать высоту где-то 150 метров и разворачивается на аэродром, чтобы сесть. При этом допускает перетягивание ручки, и самолёт опять срывается, но выходит в горизонтальный полёт, давая ему ещё один шанс на спасение. Ещё раз пытается курсант набрать высоту, но на высоте метров сто мотор заклинивает. Опять разворачивается на аэродром, но попадает в штопор. Самолёт выполняет половину витка штопора, и выходит в направлении посадочной площадки рядом с аэродромом. Курсант, не воспользовавшись ещё одной возможностью посадить самолёт, пытается довернуть на аэродром и погибает.
     Комэск немного помолчал, обводя взглядом притихших курсантов, и продолжил, с досадой махнув рукой:
     — Сам виновный в своей гибели. Сколько мы вам твердим: „Не паникуй!” Что-то случилось с матчастью — разберись, докладывай руководителю полётов. Он всегда поможет. Да и действия в особых случаях полёта нужно хорошо знать, ибо может и радио отказать. Вот вам и наглядный пример того, что незнание в нашем деле ведёт на тот свет. Следовательно, назавтра полёты закрыты. Ещё раз займитесь инструкцией и тренажами. Все сдадите зачёты, а затем будете летать. Всё понятно?.. Есть у кого вопросы?.. Нет?.. Тогда разойдись!
     Через два дня состоялось прощание с телом погибшего. Обитый красной материей гроб стоял на табуретках под тополем, убранный множеством полевых цветов, которые курсанты насобирали по оврагам и балкам. Гроб был закрыт. На крышке прибита фуражка. В головах — портрет, из которого удивленно посматривал Борис, словно хотел сказать: „Почему вы здесь собрались?”. Последний взгляд. Таким он останется в памяти тех, кто останется парить в небесном пространстве.
     Рядом с гробом на стульях сидели родственники — мать и две сестры. Им помогали два офицера и медсестра. Мать не могла успокоиться и всё громко просила, чтоб открыли гроб, так как она хочет в последний раз посмотреть на сына. Но не можно этого делать — показывать нечего.
     Горе. Горе матери. Почему же ей выпала такая судьба — проливать слёзы? Неужели она не просила Господа сберечь ей сына?.. Не прошло и двух лет, как она похоронила мужа, который погиб в шахте. Всю войну ожидала с фронта. Сама работала в шахте, чтобы поднять на ноги детей. Дождалась и осталась без опоры, надежды. А теперь вот и сын. Думала: отец погиб в чёрном аду — пусть хоть сын радуется светлому пространству. А оно — вон как вышло. Сынку мой, на кого же вы с отцом меня покинули?..
     Привезённый из училища оркестр играл траурные мелодии, вытягивая и без того измученные души. По лицам музыкантов тёк пот от нестерпимой жары. В чистом небе — ни тучки. Небо тоже прощалось с тем, кто его любил, но так безжалостно не простило ему ошибку.

     Через несколько дней опять летали. Курсанты отводили глаза от выгоревшего пятна, когда пролетали над местом катастрофы, но взгляд почему-то сам притягивался к нему, вплоть до тех пор, пока кто-то не додумался закрыть это место соломой. Впоследствии в лётных буднях острота трагедии стушевалась. Опасность, постоянно подстерегающая курсантов в полётах, не давала ни на минуту расслабиться даже в прямолинейном горизонтальном полёте там, на высоте, подальше от земли. У истребителя в те времена не было автопилота, который бы можно было включить и отдохнуть. Нужно всё время держать в руках рули управления — ручку и рычаг газа. Достаточно на несколько секунд ослабить управление, как самолёт медленно наклонялся в сторону преимущества аэродинамических сил вокруг центра тяжести и мог быстро изменить режим полёта на опасный.
     Времени для лётной подготовки было мало. Николай шёл по программе в той половине курсантов, которые вырвались вперёд. Были и такие, кто по различным причинам отстал. Их подгоняли, заставляли выполнять больше полётов, что не всегда было целесообразно с методической точки зрения. Позади шли в большинстве своём курсанты с невысокими лётными данными, и увеличенная нагрузка на них негативно сказывалась на качестве полётов.
     Николаю запомнился ещё один случай, произошедший в их эскадрилье с одним из его товарищей. Василий Упенек отставал по программе настолько, что когда другие курсанты летали в зону на сложный пилотаж, он ещё не вылетел самостоятельно. Наконец, и он получил разрешение на самостоятельный полёт.
     Николай вместе с другими курсантами радовался, что Василию позволили вылет, и волновался за успешный полёт товарища. Во время вылета Василия, Николай стоял в стартовом наряде финишёром. Он поднимал белый флажок, когда самолёт заходил на посадку, и он видел, что шасси и закрылки выпущены. Он также внимательно смотрел, куда готовится садиться самолёт, так как были случаи, когда они садились и на Т, и левее Т, что опасно для финишёра, которому место назначено в голове Т. Вот и теперь он пристально смотрел за курсантом, который планировал на посадку. Сначала тот шёл нормально, но с подходом к земле уклонился влево. Николай начал отходить от Т и уже намерился бежать совсем подальше, чтобы не сел на него самолёт, но тот во-время отвернулся и выравнивание закончил правее Т, приземлился с небольшим перелётом, на три точки. После приземления самолёт дёрнулся вправо, но выровнялся и начал как-то приседать, словно перед прыжком. Потом за какие-то доли секунды хвост поднялся, прочертил в воздухе дугу и с грохотом ударился в перевернутом положении — скапотировал. Густая пиль поднялась на месте происшествия.
     Николай сорвался с места и побежал к самолёту. Он прибежал первым, другие ещё бежали с квадрата. Самолёт необычно лежал на фюзеляже, с центроплана на землю бежал ручей бензина. Николай с ужасом глянул на место кабины, борта которой впритирку лежали на земле. Похоже, лётчика просто стёрло. Николай лихорадочно руками стал разгребать землю возле борта. Но здесь его взяла за плечо чья-то властная рука. Повернулся — замкомэск.
     — А ну, марш отсюда! Т — на запасную полосу! Мигом!
     Только сейчас до Николая дошло, что его обязанность как финишёра выложить Т на запасную полосу и обеспечивать посадку самолётов, которые оставались в воздухе. Он побежал к Т, выдернул из земли шкворни, которыми оно прикреплялось, свернул в охапку полотнища и побежал на запасную полосу. Разложил, забил в землю шкворни каблуками сапог и стал с флажками в голове Т. Смотрел то в сторону четвертого разворота, где заходили самолёты на посадку, то на место трагедии.
     Там курсанты подняли хвост. Между бортом и землей образовалась щель, в которую один из офицеров просунул руку. Оттуда Василий её легко пожал.
     — Живой! — воскликнул офицер. — Быстро лопату.
Прокопали канавку, через которую вытянули курсанта, черного от пыли.  Врач прощупал — всё целое.
     Потом проанализировали причину аварии. Оказалось, что во время исправления направления движения после приземления курсант дал ногу и нажал на рычаг тормозов. После исправления отклонения ноги поставил нейтрально, а рычаг тормозов отпустить забыл. Когда самолёт „приседал” за счет амортизации шасси, он еще сильнее его сжимал, что и привело к капоту. Слава богу, что хоть так закончилось. Спасло его, по-видимому, и то, что рост у него был небольшой. К сожалению, а, может, и на его счастье, дальнейшая лётная карьера Василия закончилась.
     Сделали разбор, возобновили полёты.
     Постепенно курсанты набирались знаний и умений, отшлифовывали навыки, более уверенно стали выполнять полётные задания. Научились выполнять сложный пилотаж — основу мастерства лётчика-истребителя. Прошли групповые, маршрутные полёты, а также полёты по приборам в закрытой кабине.

     Хоть и недоставало времени, но Николай находил все-таки несколько минут, чтобы написать Нине письмо. Они незаметно втянулись в переписку, и Николай почти еженедельно с радостью находил на тумбочке у дневального письмо со знакомым почерком. Он уже не мог не разговаривать с Ниной, что так неожиданно заняла у него всё, что оставалось от полётов, надеясь в ближайшее время встретиться.
     Олег вообще не любил писать писем, но и он иногда брал лист бумаги, садился, долго думал, что-то писал, потом кромсал бумагу, брал второй лист и опять писал. Николай в последнее время замечал, что Олег охладел к своему идеалу. Меньше стал о ней говорить, не скучал, как раньше. Странно, что чем дальше Олег отходил от Лиды, тем ближе Николай приближался к Нине.
     Николай сумел как-то упросить своего инструктора, и тот разрешил ему в одно из воскресений съездить в Чугуев. Времени было мало, встреча была короткой, но она ещё крепче соединила их сердца. Николай видел там и Лиду. Спрашивала, почему не приехал Олег. Он что-то пытался говорить о дежурстве, но видел, что она ему не поверила.
     А между тем закончили программу техники пилотирования боевого самолёта. Сдали экзамены по лётной подготовке, которые принимали лётчики из полка боевого применения, куда должны были отправиться курсанты.

     Отправились сразу по завершении полётов опять на аэродром Благодатный, где они летали в прошлом году, и где в этом году летал полк боевого применения, который только что закончил подготовку предыдущей эскадрильи курсантов-выпускников. Опять новый полк, опять новый инструктор, теперь уже опытный, который выпустил не одну лётную группу курсантов, старший лейтенант Липовцев. И здесь не без везения. Инструктор — что надо. Заботливый, вежливый, спокойный, но требовательный. Курсанты отвечали ему уважением, старанием летать как можно внимательнее.
     Значительно ближе до курсантов был и командир звена старший лейтенант Виктор Шор. В отличие от командиров звеньев предыдущих эскадрылий он активно принимал участие в обучении курсантов. Часто проводил с ними занятия, летал с ними на спарке, водил строи во время групповых полётов, летал с ними на воздушный бой, таскал воздушную мишень для стрельбы курсантов. Он любил общаться с курсантами, проводил с ними беседы на разные темы. Курсанты считали за честь летать с командиром звена, ибо он отбрасывал некоторые правила и показывал в воздухе непредвиденные курсом фигуры пилотажа.
     И вообще, в этом полку лётный состав относился к курсантам как к лётчикам, на равных, им много доверяли, что подтягивало курсантов, заставляло их выкладываться, чтобы выполнить требования инструктора и командира. Они чувствовали себя намного взрослее. Но в лётной подго-товке к ним предъявлялись высокие требования.
     Курсантов удивило, что с их прибытием в полк с ними начали проводить занятия по тем же теоретическим и практическим вопросам, которыми они только что занимались. Начали с наземной подготовки, во время которой изучали и принимали зачёты по знанию района аэродрома, на котором они летали прошлым летом, знания авиационной техники и правил её эксплуатации, которую они считали усвоенной, изучали правила аварийного покидания кабины самолёта в воздухе, тренировались в запуске мотора, в уборке и выпуске шасси, сдавали зачёты по знанию Наставления по производству полётов, по инженерно-авиационной службе и тому подобное. Всего на наземную подготовку перед началом полётов отводилось двадцать восемь часов. Кроме того, ещё и рулили по аэродрому на рулёжном самолёте — три рулёжки с опущенным хвостом и пять с поднятым. При этом инструкторы придирчиво относились к полноте, качеству и оценке знаний и умений курсантов.
     Начались среди курсантов ворчания.
     Старший лейтенант Шор собрал звено и провёл воспитательную работу. Высокий ростом, худощавый, с порывистыми движениями, выразительными черными на выкате глазами, он ходил перед строем курсантов и произносил, показывая своё одесское происхождение:
     — Шьо за шюм? Чем вы не довольны? Вы прибыли в полк боевого применения. Всего за два месяца мы должны из вас подготовить боевых лётчиков. Нужно научиться летать в составе звена, вести воздушные бои, стрелять по наземным и воздушным мишеням. Вы будете готовы к ведению боевых действий. И это всего за два месяца!.. Нам некогда будет заниматься с вами элементарными вопросами теории и практики лётного дела. Всё внимание будет уделено только вопросам боевого применения. Кто покажет хлипкие знания или умения, будет отчислен.
     Командир звена обвёл напористым взглядом своих глаз поникшие лица курсантов, оскалил зубы и продолжил:
     — Шьо, не нравится?! Мы ещё не выпустим вас самостоятельно, будем возить, пока не будете сажать самолёт только у Т и на три точки. После сложных изнурительных полётных заданий вы не должны ломать самолёты на посадке. Поэтому, кто будет расслабляться и козлить на посадке, тот летать не будет. Вас встретят с позором одесситы, когда вы приедете в отпуск. Вопросы есть?.. Нет. Разойдись!
     Курсанты звена молча разошлись по местам занятий лётных групп.
     На второй день по прибытии в полк курсанты на самолёте Як-18 выполняли облёт аэродрома для ознакомления с зонами пилотажа, групповых полётов, ожидания, стрельб, воздушного боя, полигоном и тому подобное. А на пятый день начались полёты с проверки техники пилотирования в зоне и по кругу. Полуйко инструктор дал один полёт в зону и двенадцать полётов по кругу, после чего представил командиру звена на проверку перед выпуском самостоятельно.
     Как ни старался Николай выполнить контрольные два полёта по кругу с командиром звена, но тот разрешения на вылет не дал, добавил ещё два-четыре вывозных полёта и приказал инструктору после этого представить на перепроверку.
     Получив ещё три полёта с инструктором, Полуйко выполнил с командиром звена один полёт по кругу, и тот дал разрешение на самостоятельный вылет. Николай понял, что это было подтверждением сказанного Шором предупреждения о требованиях, но он это воспринял как должное — обиды не было.
     Следующего за проверкой дня Николай после двух контрольных полётов по кругу выполнил на боевом самолёте два самостоятельных полёта по кругу, два самостоятельных полёта в зону на сложный пилотаж и успокоился. После этого начал летать на групповую слетанность и маневрирование в составе пары.
     После выполнения трёх самостоятельных полётов на маневрирование в составе пары с инструктором, который летел за ведущего, Полуйко спланировали полёт на маневрирование со старшим лейтенантом Шором.
     Взлетели парой, набрали высоту в зоне. Николай внимательно держался на заданных дистанции и интервале, зная, что от командира звена можно ожидать любого неожиданного маневра.
     Выполнили виражи, пикирования, горки, боевые развороты в сомкнутом боевом порядке. Николай непрерывно смотрел на ведущего, боясь пропустить какую-то команду. Ведущий посовал хвостом самолёта влево-вправо — команда разомкнуться. Николай занял боевой порядок „пеленг”. Выполнив энергичные развороты на 90 и 180 градусов с перестроением с „пеленга” во „фронт” и обратно, ведущий покачал с крыла на крыло — команда „Сбор”. Николай пристроился в правом пеленге на заданной дистанции и интервале. Он видел через фонарь кабины Шора, который наклонился вперед, лицом почти до прицела. Это его любимая поза в кабине, которая демонстрирует его направленность вперёд. Повернув голову на ведомого, он по радио спросил:
     — 22-й, слышишь?
     Николай мотнул головой и ответил:
     — Слышу.
      — 22-й, подойди ближе.
     Николай подумал: „Куда же ближе? Вроде бы, на месте”. А всё-таки осторожно подошёл ближе.
     — Ещё ближе, 22-й!
Николай подошёл метров на десять и напряжённо смотрел на увеличенный в размерах самолёт и на Шора в кабине.
     — Ещё немного.
     Осторожно ещё подвинулся вперед. Никогда не был в такой близости к ведущему. Самолёты летели крыло в крыло, ведомый немного сзади.
     — Вот так и держись, 22-й!
     Николай и рад был, что командир звена позволил ему так близко лететь, и в то же время нервничал от страха столкнуться с ведущим.
     Шор начал медленно прижимать вниз, разгоняя скорость. Николай, не отрывая взора от него, держался на месте изо всех сил. Потом он заметил, что впереди внизу слева летит попутно-пересекающимся курсом транспортный самолёт Ли-2. Быстро дистанция с транспортником сокращалась, и Николаю казалось, что они могут с ним столкнуться. Вот они вышли на одну с ним высоту. Обгоняя его справа в непосредственной близости, Шор энергично ввел перед носом Ли-2 в левый боевой разворот. Николай едва удержался на месте. Он видел, как Шор повернул к нему лицо, показывая белые зубы в широко раскрытом рте, подняв руку в перчатке, сжатую в кулак, с отставленным большим пальцем, потом показал рукой занять нормальную дистанцию. Николай с облегчением отошёл от ведущего.
     После полёта Николай подошёл к командиру звена.
     — Товарищ старший лейтенант, разрешите получить замечание?
     — Молодец! Хоть и не одессит, но летаешь хорошо. Держись.
     Заслужить похвалу от командира звена — это было большое событие в жизни курсанта. Он мог долго гордиться ею.
     Отработав групповую слётанность и маневрирование в боевых порядках пары, принялись за отработку групповой слётанности и маневрирования в боевых порядках звена. Ведущим звена был командир звена или один из инструкторов, ведущим пары — инструктор. Было интересно маневрировать, когда рядом в воздухе еще три самолёта чётко выполняют команды командира звена, перестраиваясь, меняя направление движения, оставаясь в едином боевом порядке, а затем, после выхода на аэродром, эффектно распускаться над стартом на посадку.
     Параллельно с отработкой групповой слётанности в дни срывов полётов из-за отсутствия соответствующих метеорологических условий или по другим причинам, а также в дни полётов после лётной смены проводилась наземная подготовка к другим видам лётной подготовки. Готовились к стрельбам по наземным и воздушным целям, маршрутным полётам, типовым атакам по воздушным целям и воздушным боям, поэтому остановок в полётах по завершении той или иной задачи не было. Интенсивность полётов была высокой. Каждый день новое задание, к которому нужно тщательным образом готовиться. Даже перед сном, лёжа на койке, прокручивались в голове полётные задания.
     Перед полётами на полигон во время наземной подготовки курсанты восстановили знания по теории стрельб, выучили порядок выполнения маневра над полигоном и стрельбы, провели тренировку на тренажёрах, подготовили карточки стрельб, в которых определили расчеты маневра, стрельбы и меры безопасности, сдали зачёты. Организовали поездку на полигон, где им показали посыпанные жёлтым песком мишени, представлящие собой круги диаметром 12 метров, внутри которых размещались прямоугольники — макеты автомашины длиной восемь метров и шириной три метра. Один из опытных лётчиков на Ла-9 выполнил показной маневр над полигоном и стрельбу по мишени. Курсанты увидели, как выглядят разрывы авиационных снарядов.
     Инструктор в контрольном полёте на спарке показал маневр, а Полуйко выполнил прицеливание и стрельбу на пикировании, после чего сделал ещё несколько заходов. В самостоятельных полётах на полигон первый полёт выполнялся с фотопулеметом. Никакого эффекта. Ввод в пикирование, прицеливание, нажатие на кнопку фотопулемета и вывод. Другое дело — стрельба боевыми снарядами. Прицеливание выполнялось полуавтоматическим прицелом, который учитывал необходимый угол прицеливания и упреждения. Для этого нужно было на высоте 1000 метров энергичным разворотом ввести самолёт в пикирование, наложить центральную марку прицела на цель, обрамить ромбами цель, выдержать не менее одной секунды марку на цели, нажать гашетку и немедленно выводить самолёт из пикирования, чтобы выйти в горизонтальный полёт на высоте 200 метров. Не всегда удаётся на первых порах выполнить всё так чётко, как это написано. Или при вводе в пикирование сразу не удалось наложить центральную марку на цель, и нужно поправлять уже на пикировании, на что нужно некоторое время, или при обрамлении цели центральная марка соскочила с цели в результате скольжения самолёта или снесения ветром, и тоже нужно вносить поправку. А здесь уже и стрелять некогда, ибо нужно выводить из пикирования, чтобы не столкнуться с землёй. Да и руководитель полётов на полигоне уже неистово кричит по радио: „Выводи! Выводи!”
     Действительно, расчеты показывают, что вертикальная скорость в случае пикирования с углом 30 градусов, будет около ста метров в секунду, то есть безопасная высота вывода самолёта из пикирования 200 метров отделяет от столкновения с землей всего двумя секундами. И здесь приходится думать. Даётся выполнить не более пяти заходов, первый из которых прицельный, и если в четырёх заходах выполнить один-два холостых, то придётся делать длинные очереди, за что прогонят с полигона. Не годится и привезти домой снаряды, если ты перезаряжал пушки для стрельбы, так как это опасно, да и оружейники ругаются, лишняя им морока разряжать. И попасть хорошо хочется, потому что уже и хочется быть хорошим стрелком, всё-таки через месяц-два они — истребители.
     Но полётов дают мало — один полёт со стрельбой из фотопулемета и три полёта с боевой стрельбой. Потом два тренировочных полёта перед государственными экзаменами и один зачётный на экзаменах.
     Дошли до типовых атак воздушных целей. Инструктор вылетал для имитации своим самолётом цели, курсанты в порядке очереди вылетали в зону дежурства, находили цель и выполняли по ней несколько атак со стрельбой из фотопулемета. Здесь уже действительно курсанты чувствовали себя боевыми лётчиками. А когда начали летать на воздушные бои, то и совсем заважничали. Они свысока посматривали на курсантов, которые на этом же аэродроме летали на самолётах Як-18.
     Воздушный бой был, конечно, условный, упрощённый. Инструктор не допускал энергичных маневров, давал возможность зайти ему в хвост, сделать несколько очередей из фотопулемета, иногда заходил в хвост курсанту и тот пытался выкрутиться. Но, когда инструктор видел, что курсант на грани срыва в штопор, прекращал бой и возвращался на аэродром.
     Курсанты делились своими впечатлениями от полётов с командиром звена, который крутил в воздухе с курсантами карусели, от которых тем-нело в глазах, срывались в штопор, но Шор всегда сидел в хвосте, не давая надежды зайти ему в хвост. Николаю тоже повезло полететь с командиром звена. Когда они пришли парой в зону воздушного боя, командир дал команду на начало боя и энергично отвернулся влево от ведомого. Николай тоже сделал правый разворот, а затем развернулся навстречу командиру. Как только проскочили друг мимо друга, они заложили виражи, очутившись на противоположных их сторонах, и начали закручивать, чтобы зайти в хвост. Николай тянул ручку, газ полон, голова возвращена назад, в глазах серая пелена, через которую едва просматривается самолёт командира, который уверенно заходит ему в хвост. Николай отпустил ручку и перевел самолёт на снижение, набирая скорость. Потом энергично выполнил боевой разворот.
     На выходе он потерял самолёт командира. Крен влево, крен вправо — нет командира. Крутился на все стороны — нет ни впереди, ни сзади, ни по бокам, ни сверху, ни снизу. Побаиваясь делать резкие маневры, чтоб ненароком не столкнуться с командиром, Николай развернулся в центр зо-ны, начал разгонять самолёт, чтоб быстрее достичь центра, одновременно крутя головой в поисках исчезнувшего самолёта. Долетая до озера, которое было центром зоны, Николай, повернув голову назад, внезапно увидел диск поблескивающего винта, который вертелся почти возле самого хвоста его самолёта. Из страха, неожиданности, ничего не понимая, он резко перевернул самолёт и изо всех сил потянул на себя ручку. Самолёт с большой перегрузкой выходил из пикирования, теряя много высоты, через большую скорость на вводе в переворот.
     Когда вернулось зрение после вывода из переворота, Николай высоко наверху увидел самолёт командира и направил свой самолёт туда. Командир махал крылом, что было командой закончить задание и пристроиться к нему.
     На земле командир звена сказал:
     — Запомни, главное в воздушном бою — не терять врага, с которым бьёшься. Потеряешь — хана. Собьют, как муху.
     Не простым заданием для курсантов оказался и полёт по маршруту с посадкой на другом аэродроме. Для посадки был выбран аэродром Чугуев, где летала отобранная группа курсантов на самолётах МиГ-15. Но в этот день полётов не было. Николай взлетел, прошёл по маршруту, визуально вышел на аэродром посадки, установил связь с руководителем полётов. Посадочное Т чётко выделялось на фоне, как казалось, разрыхлённой полосы земли, пролегающей вдоль шоссе Ростов — Харьков. Заход выполнялся через военный городок в направлении Каменной Яруги. Привыкнув летать на лагерных аэродромах с открытыми подходами, Николай, чтобы не зацепиться за здания городка, подтягивался ближе к посадочному Т, поэтому расчёт выполнил с перелётом и сел, оставив за собой Т. Совсем другое впечатление от посадки. Кажется, ещё и высоко выровнял — тяжелее садиться на однотонную серую полосу. Руководитель полётов напомнил ему по радио, когда он приземлился:
     — 22-й, внимательнее! В конце аэродрома овраг! Подтормаживай!
     Он знал, что там овраг, он его видел, когда бегали к Каменной Яруге во время марш-бросков. Остановился ещё далеко до оврага, но спина стала мокрая от пота. Срулив с полосы и порулил параллельно ей к посадочному Т. Там с разрешения руководителя полётов вырулил на полосу и взлетел на свой аэродром.
     Инструктор спросил, как он слетал.
     — Нормально. Только с перелётом и высоко выровнял.
     — Руководитель не кричал?
     — Да нет. Он только напомнил об овраге в конце аэродрома.
     — Ну-у-у. Тогда уже не так и плохо.

     Но настоящим испытанием для курсантов были все-таки полёты на стрельбу по воздушным целям. Целью был конус — серый мешок без дна из грубого брезента длиной пять метров и в диаметре один метр. Этот конус тянул самолёт Ла-9 на металлическом тросу в 150 метров. Лётчик, который буксировал мишень, ходил с определенным курсом в зоне стрельб от зоны ожидания к конечной границе на скорости 300 км/час. Курсанты по очереди взлетали в зону ожидания, находили цель, занимали исходное положение для атаки: дистанция возле 200 метров, интервал возле 400 метров, принижение 150 метров относительно конуса. С разрешения лётчика, который буксировал мишень, выполняли атаку.
     Атакующий делал энергичный разворот на мишень, переводил в обратный крен, с упреждением прицеливался, уравнивал угловую скорость с мишенью и на дальности до конуса 200 метров выпускал короткую очередь из пушки, после чего на расстоянии до конуса 100 метров энергично отдавал ручку от себя, проваливался с креном под мишень, и опять занимал исходное положение для атаки и повторял стрельбу. Требовалось на 30 снарядов выполнить шесть-восемь заходов.
     По программе каждому курсанту планировалось по два контрольно-вывозных и по четыре самостоятельных полёта на стрельбу по конусу. Сложность выполнения полётного задания заключалась в том, что нужно было точно на глаз занять исходное положение для атаки. Если расстояние до конуса будет большое, то во время сближения с целью ракурс цели будет уменьшаться и на дальности открытия огня атакующий может зайти в хвост буксировщику и может его сбить. А если расстояние в исходном положении будет мало, то атакующий не успеет выполнить прицеливания и либо не выполнит стрельбы, либо врежется в конус или трос.
     Как ни придерживались мер безопасности, но один из курсантов всё-таки допустил ошибку, которая едва не закончилась трагически. Выполняя маневр для стрельбы по конусу, курсант превысил скорость сближения с целью, поздно открыл огонь, поздно начал выходить из атаки. В результате таких действий самолёт прошел на небольшом расстоянии от троса, срезал на самолёте антенну, торчащую за кабиной лётчика, срезал половину киля и руля поворота. Трос тоже лопнул и конус полетел на землю.
     Курсант очутился в очень сложной ситуации. Самолёт стал плохо управляемым, радио отказало. Помощи руководителя полётов или лётчика самолёта, который буксировал конус, он лишился. Нужно было самому принимать решение — или бросать самолёт, или пытаться выйти на аэродром и выполнить посадку. Дело в том, что Ла-9 и в исправном состоянии не легко посадить, ибо именно киль и руль поворота были основными элементами, которые обеспечивали безопасность посадки, а здесь их, практически, нет. Но курсант принял рискованное решение садиться. Он, может, и покинул бы самолёт, если бы видел, что у него там, на хвосте, но он не мог этого видеть.
     Не допуская резких отклонений самолёта, с малыми кренами курсант зашёл на посадку издалека, снижался с малым углом планированием на газу, плавно приземлился и выдержал направление пробега. Когда он зарулил и увидел хвост своего самолёта, то его охватил ужас.
     За такую ювелирную посадку и сохранение самолёта он должен был получить вознаграждение, а за то, что допустил ошибку, едва не погиб сам и подверг риску жизнь лётчика, буксирующего конус, должен был получить наказание. По-видимому, эти две противоположные „заслуги” нивелировали друг друга, и курсант остался без наказания и вознаграждения. Он был рад, что хотя не выгнали на завершении обучения и дали закончить училище.
     Для идентификации результатов стрельбы снаряды красились в разный цвет, чтобы было видно, кто из курсантов и сколько попал в конус. Когда конус сбрасывали над стартом, кто стрелял, бежал к нему, чтоб уви-деть свои пробоины, но, обычно, не всегда можно было найти в нём свои попадания, ибо не так то было просто это сделать.
     Курсанты изнемогали, иногда не хватало внимания на всё, особенно по завершении задания, как правило, на посадке и заруливании. Поэтому параллельно со сложными заданиями на стрельбу по наземным и воздушным целям или на воздушный бой курсантам планировались обычные полёты по кругу для закрепления навыков. Но всё-таки ошибки случались, особенно во время выполнения простых элементов полёта.
     Однажды во время заруливания на заправочную линию курсант Бойченко, одессит, которого прозвали за черноту лица „Цыганом”, левой консолью зацепил правую консоль самолёта, который стоял на заправке. Конечно, оба самолёта получили, хоть и незначительные, но повреждения. Механики быстро заменили оконцовки крыльев, ибо конструкторы предусмотрели возможность повреждений и сделали их съёмными. Через полчаса самолёты были готовыми к полётам.
     Но командир звена не мог оставить такое безобразие без своего внимания, приказал построить курсантов и провёл с ними воспитательную беседу. Высокий, поджарый, с непокрытой в мелких завитках коротких черных волос старший лейтенант Шор ходил широкими шагами перед строем курсантов и говорил:
     — Шьо? Уже разучились даже заруливать? Стыдоба! Вся Одесса будет смеяться! Бойченко, как ты поедешь после выпуска в Одессу? Наденешь лейтенантские погоны, краб на картуз и будешь дефилировать по набережной как настоящий лётчик. И тебе не стыдно будет? До чего дожились! Не можете ни посадить самолёт, как следует, ни зарулить! Никакого глазомера! Позор на всю Одессу! А всё потому, что вы мамины сынки. Привыкли к тому, чтобы вас мама водила за ручку. Шьо? Вы думаете, что если бы я был маминым сынком, то стал бы лётчиком. Я один был у мамы да ещё у нескольких еврейских тёть. За мной ходили гурьбой, чтоб я нигде не споткнулся, не упал. Но я вырывался от их опеки, убегал в спортзал, занимался спортом, закалял свой характер. Меня предсказывали по меньшей мере дипломатом, а я убежал и поступил в спецшколу, потом в училище. И сейчас я продолжаю закалять характер. Я летаю на буксировку конуса без парашюта, кладу на дно чашки сидения чехол самолёта и испытываю свою волю и бесстрашие. И после того, как стая неумелых курсантов заходит ко мне в хвост и пытается попасть не в конус, а в меня, я прилетаю и спокойно сажусь. Вы видели, как я сажусь! А теперь я лечу на буксировку без парашюта, только шя, чтобы ни одна душа, кроме вас, не знала. А когда я сброшу конус и буду заходить на по-садку, вы напротив Т положите газету, придавите грудками, чтоб не улетела. Я на неё сяду левым колесом. Понятно?
     Все молча выслушали рассказ и нотацию командира звена. Никто не проронил ни слова.
     — Разойдись!
     Чтобы не привлекать внимание руководителя полётов и всего старта, на Т пошёл один курсант с газетой. Когда сел предыдущий самолёт, он выбежал и у десяти метрах от Т положил газету, по углам придавил её грудками земли. Шор зашёл на посадку. Все курсанты звена, находящиеся  в квадрате, уставились на Т. Шор выровнял самолёт и на выдерживании высунулся из кабины настолько, что был виден его бюст. По-видимому, всматривался, чтоб увидеть газету. Напротив Т самолёт сел-таки левым колесом на газету, после чего она взлетела от струи винта и поднялась вверх выше самолёта. Руководитель полётов увидел газету и спросил финишёра по радио. :
     — Что там за бумага у вас валяется?
     Финишёр не мог ему ответить, ибо у него не было радиопередатчика, а только приёмник и шлемофон.

     За неделю до начала государственных экзаменов по лётной подго-товке начали шлифовку видов полётов, которые выносились на экзамены. Летали по кругу, в зону на сложный пилотаж, на стрельбу по наземным целям и на воздушный бой между одиночными самолётами.
     На государственные экзамены отводилось три дня, в течение которых выполняли экзаменационные полёты на боевом самолёте по кругу, на типовые атаки одиночной цели, на стрельбу по наземной цели, а также на спарке на воздушный бой и сложный пилотаж в зоне. В последнем случае в спарку в заднюю кабину садились экзаменаторы, в переднюю курсанты. Выполнялся полёт до зоны в составе пары, в зоне выполнялся воздушный бой между курсантами с наблюдением экзаменаторов, а по его окончании один из них шёл в соседнюю пилотажную зону, и курсанты выполняли сложный пилотаж.
     Полуйко выполнил полёты по кругу, на типовые атаки, на воздушное бой и пилотаж в зоне с оценкой „отлично”, а на стрельбу по наземной цели с оценкой „хорошо”.


                                                         4

     На игровом поле стадиона выстроился весь личный состав училища. На правом фланге левее заместителей начальника училища — колонна выпускников в новых офицерских шинелях, в скрипучих хромовых сапогах. На фуражках, как будто золотые, блестели крабы и крылья. Золотые лейтенантские погоны были прикрыты курсантскими, наживленными ниткой, чтобы можно было снять после объявления приказа военного министра СССР о присвоении звания офицера.
     Посредине стадиона перед строем училища стояли столы, на которых были разложены удостоверения об окончании училища и соответствующие нагрудные знаки, которые должны были вручаться выпускникам. На правом фланге развернутое Боевое Знамя училища. Его держал знаменосец, по бокам которого стояли ассистенты с обнажёнными саблями.
     Перед строем ходил начальник штаба училища полковник Примак. Он посматривал в сторону казармы, из-за которой должен был появиться начальник училища.
     Возле деревянных лав, изображающих трибуны стадиона, собралась пёстрая толпа. Там были семьи офицеров, родители и знакомые выпускников, просто любознательный люд, который пришёл посмотреть на чрезвычайно интересное зрелище. Николай не приглашал своих родных на выпуск, зная, как не легко им приехать, да и надеялся в ближайшее время быть дома в отпуске. Должны были быть Нина с Лидой, но он ещё их не видел.
     Погода была под настроение и выпускников, и офицеров, которые видели перед собой результаты своего нелёгкого труда, и курсанты младших курсов, видевшие в выпускниках своё привлекательное будущее.
     Наконец, на дорожке, посыпанной свежим песком по этому случаю, появился начальник училища. Все подтянулись, ожидая команды.
     — Училище, равня-а-айсь! — прозвучала команда начальника штаба.  

     Все, кто находился в строю, повернули головы вправо. По рядам прошла подвижная волна — и всё замерло.
     — Училище, смирно! Равнение на-право!
     Начальник штаба приложил руку к фуражке, чётко повернулся и строевым шагом пошёл навстречу начальнику училища. Оркестр играл встречный марш.
     — Товарищ полковник! Личный состав Чугуевского военного авиационного училища лётчиков-истребителей построен! Начальник штаба училища полковник Примак.
     Отдав рапорт, начальник штаба сделал шаг в сторону и повернулся, пропуская начальника училища.
     — Здравствуйте, товарищи! — громко поздоровался начальник.
     — Здравия желаем, товарищ полковник! — вместе со всеми прокричал Николай.
     Начальник училища дал команду:
     — Училище, под Знамя — смирно! Знамя на средину!
     Знаменосец под марш оркестра в сопровождении ассистентов пронёс Боевое Знамя перед строем и стал правее столов.
     Начальник штаба читал приказ военного министра СССР Маршала Советского Союза О.М. Василевского о выпуске и присвоении первичного офицерского звания „лейтенант”. Выпускник, фамилия которого называлась, строевым шагом подходил к начальнику училища с рапортом.
     — Полуйко Николай Алексеевич! — услышал Николай и пошёл, чеканя шаг, к начальнику. Остановился, приложил руку к головному убору и, как ни тренировался говорить „ лейтенант”, прокричал:
     — Товарищ полковник! Курсант Полуйко по вашему приказу прибыл!
     — Поздравляю, лейтенант, — улыбнувшись, крепко пожал ему руку, отдавая удостоверение офицера и значок, который надлежит носить офицеру, закончившему военное училище.
     — Служу Советскому Союзу! — громко ответил Николай, чётко повернулся и, подойдя к Знамени, стал на колено, поцеловал край тяжелого красного шёлка, поднялся, отдал честь, повернулся и пошёл на своё место в строю. Весь этот ритуал занял, может, какую-то минуту, но Николаю показалось, что он тянулся очень долго, и, невзирая на прохладу, даже вспотел.
 Став у строй, Николай взглядом отыскал на трибуне белую вязаную шапочку Нины, которая стояла вместе с девушками и махала рукой. Во второй — она держала букетик осенних цветов. По сердцу разлилось тепло, и он досадливо подумал, что, волнуясь, забыл о ней и вспомнил лишь тогда, когда главное было уже позади.
     Назавтра они договорились идти в ЗАГС. Уже всё было обсуждено с её родителями. Хотя тем и жаль было отпускать дочку в неизвестное да ещё и так далеко, на край земли, но жизнь есть жизнь, ничего здесь не сделаешь, если молодые уже решили. А Александр Иванович, отец Нины, хо-рошо знал, что такое воинская служба. В довоенные годы он служил в кавалерийском полку сверхсрочником — помощником командира кавалерийского взвода; повозил жену, Евдокию Трифоновну и своих детей, Нину и Ваню, по гарнизонам. Потом всю войну прошёл сапёром, а, уволившись, с трудом построил небольшую избушку неподалеку от Северского Донца и „Смычки”, где работал столяром.
     Николай с Ниной договорились жениться наперекор негативному от-ношению к этому решению его ближайших друзей, особенно Олега. Они отговаривали Николая жениться. Советовали поехать на место службы, врасти в армейскую обстановку, а затем уже решать этот сложный вопрос.
     Николай знал, что Олег охладел к Лиде. Чем ближе было до выпуска, тем реже становилось его желание встретиться. Всего Николаю он не рассказывал, поэтому тот не знал действительных причин, а лезть в душу, если его туда не просят, он не хотел. Пусть сами разберутся. Но Николай не одобрял того, что Олег обещал Лиде приехать к ней затем из части. Лучше уже сразу сказать ей всю правду. Лида не верила в обещания Олега, хоть и не подавала вида, а одиноко переживала угасание огня, что так неожиданно и так ярко вспыхнул в прошлом году.
     Пока у Николая в голове крутились эти мысли, начальник штаба закончил читать приказ. Начальник училища обратился к выпускникам с напутственным словом. Он говорил об обязанности перед Родиной, перед партией Ленина-Сталина, перед советским народом, призывал придерживаться традиций училища и преумножать их, приглашал не терять связи с училищем, инструкторами и преподавателями, пожелал счастливой дороги и чистого неба. На всё выпускники были согласны, хотя к смыслу слов не прислушивались, нетерпеливо ожидали, когда всё это закончится, и они будут свободны.
     Прошли мимо командования училища торжественным маршем. Впереди чётко, под аплодисменты зрителей прошли последний свой марш выпускники. За ними — подразделения училища.
     На этом и закончился выпуск. Теперь каждый был предоставлен сам себе. Кто торопливо собирался куда-то, кто нудился, не зная, что теперь ему делать, ибо денег выпускникам не было в кассе училища и нужно было ожидать, пока их переведут. Выдали аванс по 50 рублей каждому, но этого не хватало и на день. Две недели полуголодные офицеры ожидали отпускные и дорожные деньги. Кое-кто успел жениться и лакомился у своей молодой жены, кое-кто и так проводил свой вынужденный досуг у своих подруг. Один лейтенант сумел подать заявление в ЗАГС с двумя подругами — сначала договорился с одной, а затем аннулировал заявление и подал на бракосочетание с другой, а, получив выпускные документы и деньги, покинул и эту. Такое большое желание было выйти замуж за лейтенанта, что затьмаривало ум молодых девушек и их родителей.
     В разные концы необъятной Родины разлетались соколы из родного гнезда. К сожалению, судьба разлучила Николая с Олегом. Николай едет на Дальний Восток, Олег остается в Европейской части СССР.
     Николай после торжеств тоже спешил, ибо его ожидала Нина — они договорились вместе идти домой. Олег молча сидел на табуретке и наблю-дал, как суетился Николай.
     — Олеже, я пошёл. Если будут какие-то изменения, знаешь, где меня найти.
     — Иди уже, — по-приятельски подтолкнул Олег.
     — Может, пойдём вместе? Ведь будет высматривать. Или, может, что пересказать? Наверное, спросит.
     — Я сам, Коля. Позже приду.
     Не пришёл Олег. И не увидел уже его Николай. Когда пришёл к штабу за документами, он узнал, что Олег уже получил, что надлежало, и поехал.
     Потом, уже с места службы, Николай напишет письмо матери Олега, узнает его адрес, напишет и Олегу, но тот так и не ответит. Лишь лет через десять Николай разыщет Олега в Москве, когда тот будет учиться в Военно-политической академии имени В.И.Ленина. Николай неожиданно появится на пороге его квартиры, где он будет жить в общежитии академии с женой и трёхлетним сыном. Долго они будут в тот вечер разговаривать за бутылкой водки, вспомнят обо всём, но о чугуевском идеале не скажут ни слова.

А ещё позже Николаю попадёт на глаза приказ Министра Обороны СССР, из которого он узнает, что заместитель командира полка по политической части майор Кандауров Олег Михайлович вместе с командиром полка во время выполнения разведки погоды в сложных метеорологических условиях погиб в авиационной катастрофе на самолёте УТИ МиГ-15 .
     Судьба, судьба, судьба человеческая. Никому не дано тебя знать заранее. Кто может знать, почему к одному ты доброжелательная, а от другого отворачиваешься? Одному отдаешь всё, а другому ничего? Чем же тебя привлечь, чтобы ты была добросердечной и искренней?..