|
|
III. ПЕРВЫЕ ЛЕЙТЕНАНТСКИЕ ШАГИ
.jpg)
1
.
Пассажирский поезд Харьков ― Новосибирск вёз молодого лейтенанта Николая Полуйко и его жену в далёкую неизвестную армейскую жизнь. Как-то сложится их судьба?.. Жизненного опыта маловато. Придётся учиться жить методом проб и ошибок.
Поезд шёл долго: в Новосибирск ― пять суток. Супруги не без интереса смотрели на всё, что проплывало за окном вагона. Незнакомая местность изменялась, как кадры фантастического фильма. Декабрьский мороз утрамбовал сугробы, плотно укрыл деревья сказочным инеем, загнал всё живое в укрытия. Он настойчиво пробирался в старый и расшатанный мягкий вагон (не мог же ехать сталинский сокол в обычном вагоне ― нужно держать марку), выжимал мизерное тепло, которое едва шло от курной печи, принуждал плотнее закутываться. Однако молодые не чувствовали неудобств. Они ехали впервые так далеко, и всё, что они видели и чувствовали, было новым, неизведанным. Но главное ― они были вместе. Они ещё не успели натешиться взаимным общением, с радостью заботились друг о друге. Им было приятно чувствовать себя семьёй, и то, что спутники обращали на них внимание и что они едут „на край света”.
Поезд подолгу стоял на больших станциях, и Николай бегал посмотреть на многочисленные базары, где можно было что-то купить для завтрака. Продавалось множество жареных и варёных кур и другой птицы, горячий, невзирая на крепкий мороз, картофель, квашеная капуста, огурцы, молочные продукты и всё это почти за бесценок.
Миновали Уральские горы, Западно-Сибирскую равнину. Морозным утром поезд подходил к станции Новосибирск. Многочисленный люд, схлынувший с поезда, подгонял мороз, и он ринулся в узкий проход к вокзалу. Но на проходе стояли сильные контролёры с повязками на рукавах и всех, кто имел с собой какие-то вещи, заворачивали на весы, где было настоящее столпотворение. Толкая друг друга, цепляясь огромными чемоданами и узлами, ругаясь и матерясь, пытались все вместе пробиться на весы. Весовщик же неторопливо определял вес, подсчитывал стоимость дополнительной оплаты провоза багажа, преднамеренно медленно выписывал квитанцию и принимал, тщательным образом пересчитывая, деньги. Он никуда не спешил. Зато контролёры принимали деньги и без взвешивания и квитанции, после чего радостный пассажир проскакивал в помещение вокзала.
Всё сокровище молодых супругов содержалось в одном чемодане и в тюке, сделанном ими из полученного во время выпуска из училища, как приданое, матрасника. Контролёр преградил дорогу:
―Лейтенант, на весы!
Николай посмотрел на толпу, бурлящую перед весами, поставил на затоптанный пол свой фибровый чемодан и тюк, вытянул из кармана червонца и протянул его красномордому здоровяку.
― Мало. Давай ещё, ― сердито прошипел контролёр. ― Тоже мне ― лейтена-ант.
― Чего стали? Проходите быстрее! ― напирали сзади.
Николай торопливо вытянул ещё один червонец, который быстро исчез в широкой ладони вымогателя, подхватил свои вещи и просунулся в узкий проход в зал ожидания вокзала. Вслед спешила Нина, которая уже дрожала от холода в своих одетых не по сезону, да и не для Сибири, резиновых ботиках.
Прошли в переполненный пассажирами зал. Едва нашли место, где бы можно было приткнуть вещи. Нина присела на чемодан, а Николай побежал к кассе.
Билеты в офицерской кассе оформили быстро, и через два часа они уже ехали дальше на восток в купейном вагоне, который производил свой бесконечный дорожный по стыкам рельс перестук. Любопытство новыми местами не спадало. С восторгом они смотрели на зимние пейзажи, проплывающие за окном.
В купе, кроме них, ехала пожилая супружеская пара ― строители из Хабаровска, которые возвращались с кавказских курортов. Попутчики случились общительные, сразу познакомились, появилась бутылка водки и потекли откровенные разговоры о житье-бытье. Молодые в основном слушали, больше всего рассказывали наученные жизненным опытом спутники.
Миновали Иркутск. Поезд подъезжал к станции Байкал. Николай пожалел, что не ехал летом, и он не увидит Байкала в полной его красоте ― озеро покрыто льдом. Поезд остановился. Мимо вагонов забéгали торговцы, наперебой приглашая пассажиров купить вкусную рыбу.
― О-омуль! Кому о-омуль?
― Омуль вяленый, копченый! Налета-а-ай!
― А кому с душко-ом, С душко-ом кому о-омуля?
Хотя совсем мало оставалось из денежных запасов молодых, но они не могли не отведать байкальского деликатеса. Николай принёс в купе низку золотистых копченых омулей, не осмелившись взять с душком.
Почти целый день ехали вдоль Байкала, беспрестанно ныряя в многочисленные тоннели. А когда поезд выскакивал из подземелья, взору открывалось заснеженное пространство озера.
Вырвавшись в Забайкалье, поезд зазмеился по крутым отрогам Яблоневого хребта и по долине извилистой закованной в ледовый панцирь Шилки. Вагон непрерывно бросало на виражах то в одну сторону, то во вторую. Он ужасно скрежетал колёсами по напряжеённым морозом рельсам. Казалось, мгновение ― и вагон, сорвавшись, полетит в пропасть. И так день и ночь.
Наступило утро десятого дня путешествия. Поезд пробирался горными зигзагами. Проводник вагона разносил банальный чай, когда вдруг прервалась порядочно надоевшая хрипучая поездная музыка, и диктор сообщил:
― Внимание, граждане пассажиры! Через несколько минут вы будете иметь возможность увидеть шедевр монументального искусства ― бюст нашего любимого вождя Йосифа Виссарионовича Сталина, высеченный из скалы. Сначала смотрите в левое по ходу поезда окно, а затем ― в правое.
Все пассажиры высыпали в коридор и прислонились к окнам, чтоб увидеть чудо, о котором знатоки рассказывали разные легенды. Говорили, что бюст несколько лет высекали из скалы два скульптора ― отец и сын, репрессованые и находящиеся в лагере, который располагался вблизи. Будто во время работы отец сорвался со скалы и погиб, а сын самостоятельно закончил это грандиозное творение. В награду за это он был досрочно освобождён.
Наконец, из-за поворота показалась высокая скала, которая подступала к самому железнодорожному полотну. Верхняя часть скалы, изображающая голову вождя, сверкала в лучах утреннего солнца своей поражающей белоснежностью.
Поезд уменьшил ход и медленно продвигался по большой петле, плавно загибающейся влево. Было хорошо видно монумент, паровоз и часть первых вагонов. Вот паровоз сравнялся со скалой, дал несколько протяжных приветственных гудков.
Громадный Сталин задумчиво смотрел поверх железной дороги через широкую долину и дальше за бурную реку. Что-то там привлекало внимание его государственное мышление. Или он видел обновлённую тайгу, которой ещё не коснулись его гениальные планы преобразования природы, или, может, ему виделись многочисленные лагеря, набитые врагами народа, которые всё увеличивались, чем дальше страна отходила от страшной войны? Именно в это время газеты широко освещали и комментировали преданное огласке дело ленинградских врачей ― им тоже нужно дать место, ибо, как знать, сколько их ещё будет.
Паровоз прошёл мимо священного места, протягивая дальше змею потяга. Монумент спрятался за вагонами, и все ринулись в купе смотреть его справа, но железная дорога проходила близко возле скалы, и невозможно было что-то увидеть. Скала стояла стеной, а там вверху находится всё такое величественное и божественное.
Долго пассажиры были возбуждены, радостные, обменивались впечатлениями. Никому и во сне не могло прийти в голову, что не долго осталось жить земному богу и что придёт время ― и назовут его дьяволом. Но тогда те, кого миновала безжалостная карающая десница режима, слепо и искренне верили в непогрешимость вождя, в его преданность народу, в непоколебимость могучего государства. Верил в вождя и Николай. Он не задумывался над этой верой, как не задумываются над воздухом, которым дышат. Так складывалось, так втолковывалось в сознание каждого, а на всё негативное налагалось жёсткое табу. Если кто-то думал по-другому ― то был враг.
Наконец, наши путешественники с облегчением вздохнули ― поезд пошёл ровно, выскочив на равнину. Значит, конец путешествия. Но здесь выяснилось, что на станции назначения поезд не останавливается, нужно выходить ранее ― на станции Куйбышевка Восточная.
Была средина дня, когда Николай с Ниной, перетянувши свои вещи к вокзалу, с досадой выяснили, что сегодня уже не будет поезда до Возжаевки ― месту назначения, а нужно ожидать до утра, когда будет идти рабочий поезд.
Только нашли свободное место на отполированном до блеска многочисленными нетерпеливыми задами диване, как к Николаю подошёл авиационный подполковник.
― Вы до Возжаевки? ― спросил он.
― Так точно, ― ответил, подхватившись, Николай.
― Поезда сегодня уже не будет. Может, возьмём такси? Чем ночь здесь мёрзнуть, часа за два будем дома.
― Гм… ― улыбнулся Николай. ― Дома там у нас ещё нет. Я еду к новому месту службы. А впрочем… и денег у меня не хватит на такси. Всего семь рублей осталось.
― Тем более, нужно ехать. А денег я вам одолжу. Все равно семи рублей вам не хватит даже пообедать. Берите свои вещи и едем. С таксистом я уже договорился.
Через несколько минут они ехали в затасканной „Победе” накатанным путём, посматривая на безжизненную местность, по которой кое-где среди редколесья виднелись сопки. В машине было тепло. Подполковник, сидя рядом с водителем, рассказывал о своих впечатлениях от пребывания в Москве, куда он заехал, возвращаясь из санатория. Ни Николай, ни Нина не были ещё в столице, поэтому слушали рассказ внимательно.
Солнце ещё котилось по припорошенному морозной дымкой безоблачному небу, а они уже увидели высокие дома военного городка. Издалека складывалось впечатление, будто городок горел. Со всех дымоходов поднимался дым, смешанный с паром, и там вверху соединялся в один громадный столб, который на необъятной высоте растекался, закрывая значительную часть беловатого неба. Городок выделялся среди крестьянских одноэтажных домов своими городскими трёх-пятиэтажными зданиями. Он особняком стоял край населённого пункта, но казалось, что именно там находится центр этого небольшого пристанционного посёлка.
Семён Михайлович Кальченко, случайный спутник молодых супругов, пригласил Николая и Нину в свою квартиру. Хоть и не удобно себя те чувствовали от предоставления хлопот людям, но согласились, ибо не на улице же ожидать Нине, пока Николай доложит о прибытии и получит назначение в конкретную воинскую часть. Они спешили, чтоб успеть оформить необходимые документы, ибо рабочий день уже заканчивался. Поэтому, оставив Нину с вещами на квартире добросердечных хозяев, Николай поспешил в штаб, располагавшийся в этом же городке.
Военное авиационное училище летчиков, куда имел назначение лейтенант Полуйко, находилось в состоянии формирования. Основу училища составляла учебная воинская часть, которая недавно перебазировалась из Хороля, где она выполняла специальное задание по подготовке корейских лётчиков во время войны в Корее. Война только что закончилась, разделив страну на две непримиримые части ― северную и южную. Неотложная проблема подготовки лётчиков отпала, хотя корейские курсанты ещё ходили по городку, заканчивая обучение на самолётах Ту-2. Высшее командование Вооруженных Сил СССР приняло решение создать на Дальнем Востоке училище лётчиков и готовить их для потребностей своих Вооруженных Сил. Из большинства авиационных училищ лётчиков прибыли для пополнения личного состава вновь созданного училища как курсанты, так и преподаватели и лётчики-инструкторы. Учебные полки формировались на базе боевых полков, которые расформировывались здесь же на месте ― в трёх гарнизонах: Возжаевке, Поздеевке и в Завитой. Все гарнизоны располагались на соответствующих названиям железнодорожных станциях. Курсанты пока находились на центральной базе, проходя теоретический курс обучения. Весной они разъедутся по полкам, которые базировались на других аэродромах.
Зайдя в штаб и отрекомендовавшись дежурному по училищу, лейтенант был сопровождён в отдел кадров, где он получил направление в полк, базировавшийся на станции Поздеевка, которая находилась дальше к востоку километрах в тридцати от Возжаевки. Добраться туда можно железной дорогой рабочим поездом, который будет идти завтра утром. Оказывается, что тот поезд, которым ехал Николай из Новосибирска останавливается в Поздеевке. Но кто же знал, что он именно туда будет направлен?
Галина Васильевна, жена Семёна Михайловича, радостно встретила и мужа, и молодых супругов. Вернувшись к временному пристанищу, Николай увидел, что Нина уже хозяйничает с Галиной Васильевной на кухне. Они оба кинулись к Николаю.
― Куда? ― спросили в один голос.
― Поздеевка.
― Слава богу, что не Завитая. Это ещё дальше к востоку, да и условия там намного худшие, хоть и населённый пункт больше, чем Поздеевка. Ну, теперь хоть имеется определенность. До завтра времени ещё много, но и сделать необходимо немало, а главное ― нужно хорошо отдохнуть с дороги, ― проговорила Галина Васильевна.
Николай и Нина впервые почувствовали материнскую заботу незнакомой и такой доброй хлопотливой женщины. Она работала учительницей в школе. Отложив тетради, которые проверяла, она окружила вниманием молодую семью. Пока Николай ходил в штаб, рассказала Нине о жизни офицерских семей, об особенности этого далёкого края, засыпала градом советов, как себя вести, на что нужно обращать внимание, чтобы не попасть в неприятность.
После прихода Николая Галина Васильевна погнала всех в баню, а когда они вернулись, был накрыт стол, на котором на них ожидали всевозможные кушанья, ещё и стояла бутылка спирта, для мужчин, и кагор, для дам.
За столом хозяева рассказывали о своих жизненных мытарствах, о своей тяжёлой судьбе, которую довелось им испытать. Галина Васильевна вспомнила, как они маялись, когда поженились, впервые приехали в гарнизон, и никто их не хотел пригреть и помочь стать на ноги.
― Сколько жива буду, не забуду тех тяжёлых дней, — грустно сказала Галина Васильевна. ― Пусть вам Бог даст счастье. Увидите ещё всего.
— Нам вот уже сейчас повезло, встретившись с вами. Спасибо вам за гостеприимство. Не знаю, чтобы мы без вас и делали, — сказала Нина.
— Нет, это вам спасибо, — возразила Галина Васильевна, — что вы напомнили нам нашу молодость. Обычно, среди военных на Востоке традиционная взаимовыручка, но всякие люди бывают. Поэтому присматривайтесь сначала к незнакомым людям. Не очень доверяйтесь, пока не поймёте, какие они.
— Да ещё не очень доверяйтесь местным жителям, особенно в глубинке, — посоветовал Семён Михайлович. — Живёт здесь много людей обиженных советской властью: засланных, раскулаченных, репрессованых. Целые поселения есть. К военным относятся враждебно, по-видимому, отождествляют их с властью. Вон в Поздеевке, куда вы едете...
Семен Михайлович рассказал о трагическом событии, происшедшим с одним из офицеров полка.
Прошлой зимой начальник клуба, старший лейтенант, с водителем-солдатом грузовиком поехали по кинофильм в райцентр, который находился в двадцати пяти километрах от воинской части в сторону тайги. Стоял мороз до сорока градусов. Когда возвращались назад, в дороге заглох мотор. Возились-возились ― ничего не вышло. Последнее тепло выветрилось из кабины ― начали замерзать. Водитель слил бензина, чтобы согреть руки.
Вечерело. Старший лейтенант приказал водителю греться возле огня, а сам побежал в село просить помощи. Небольшое село, до которого они не доехали, было возле двух километров. Засунув руки, чтоб согреть в такие же холодные карманы, офицер добежал до села и начал стучать в окна ― никто не отзывался на его просьбы. Лишь кое-где отклонялась занавеска и опять опускалась, как только житель видел офицера.
― Люди добрые! ― умолял старший лейтенант, не чувствуя уже рук и едва раскрывая скованные морозом губы. ― Спасите! Погибаю!
Лишь случайно натолкнулся на избу председателя сельсовета, и тот пустил его, помог, как мог, но было уже поздно. Пока снаряжали подводу и везли к больнице, полностью обледенели пальцы рук, и их пришлось ампутировать.
Солдат сжёг почти весь бензин, но всё-таки спасся не без помощи того же председателя сельсовета.
Поужинав, рано положились спать, ибо рабочий поезд шёл на рассвете. Спали, как убитые, без сновидений.
Галина Васильевна разбудила гостей. На кухне уже шипело сало ― жарилась яичница. Быстро позавтракали. Хозяйка дала на дорогу Нине пакет с горячими пирожками. И когда она успела их напечь? Семён Михайлович помог Николаю донести вещи до станции.
Через несколько минут Николай и Нина ехали в деревянном, покрытом изморозью, холодном вагоне, увозя с собой тепло сердец прекрасных людей, которые, что добрый гений, появились в начале их сложной жизни. Потом они ещё встретятся с безразличными к чужому горю людьми, но это был первый, словно послан Богом, им урок на всю жизнь.
Бряцая буферами, поезд остановился на станции Поздеевка. Вышли из вагона по обледеневшим ступеням. Небольшое деревянное станционное помещение с обитой мешковиной дверью впустило в себя прибывших вместе с морозным холодом. Примостили в уголке на скамье свои пожитки, Нина села рядом с ними ожидать Николая, который пошёл отрекомендоваться начальству.
Военный городок, который располагался неподалеку от станции, был бесформенным. Забора со стороны небольшого станционного поселения уже не было ― его, по-видимому, растянули на растопку. Поэтому чёткой границы между городком и поселением не проглядывалось. По городку разбросанные разные, по большей части деревянные здания. Посредине стояли три двухэтажных дома, каждый на два подъезда. Там жили офицеры. У домов с тыльной их стороны находились сараи, возле которых виднелись горы черного угля.
Николай разыскал штаб, строевое отделение и кадров, где он представился помощнику начальника штаба ― капитану.
― Сейчас возьму ваше личное дело и пойдём к командиру полка. Ваших уже пять человек прибыло, ― сказал капитан.
Постучав, зашли в кабинет командира полка. За столом сидел и что-то писал лысый, полный, с широким лицом майор. Поднял голубые глаза и внимательно посмотрел на лейтенанта. Николай сделал два шага от двери и, вытянувшись, чётко доложил:
― Товарищ майор, лейтенант Полуйко для дальнейшего прохождения службы прибыл!
― Садись, сынок, ― сказал хриплым низким голосом командир. ― Один приехал? Или, может, с семьёй?
― Жена ожидает на вокзале, ― ответил Полуйко.
― Это хуже, ― услышал он, не понимая, почему же это плохо. ― Жилья у нас нет. Неженатых мы размещаем по четыре, а то и по шесть в комнате, а тебе на одного нужно комнату.
― Так я же ― не один! ― вырвалось у лейтенанта.
― Та я ж и вижу, что не один, ― сказал, улыбнувшись, майор. Он взял у капитана худенькое на несколько листов личное дело, пролистал, читая отдельные места. Николай напряжённо смотрел на майора. ― Запишите, капитан, лейтенанта Полуйко в третью эскадрилью.
― Так у нас там нет вакантных должностей, мы планировали его на Як-18 ― вымолвил капитан.
― Что не понятно? Переведём с „Лавочкиных” капитана Панкратова, от него нет дела. Его переучивать уже поздно, пусть на учебных самолётах потренируется, а там будет видно. Лейтенант ― уже готовый лётчик ― училище закончил на Ла-9 с боевым применением да ещё и по первому разряду.
Командир полка снял телефонную трубку:
― Соедини, дочко, меня с Коробковым… Коробков? Иван Пантелеймонович, я пришлю сейчас к тебе молодого лейтенанта. Прими его в свою эскадрилью и подумай, как его разместить. С женой он. Женятся рано. Что сделаешь?.. Жизнь есть жизнь. На „Лавочкиних” нам солидные лётчики нужны. Раз женатый ― то солидный, хотя, по-видимому, ещё и не бреется.
Капитан показал, где располагается штаб третьей эскадрильи, и Николай поспешил к своему первому месту службы.
Майор Коробков сидел в канцелярии за столом и разговаривал с другим майором, на вид более старшим от комэска. Оба курили папиросы. Дым висел под потолком.
Полуйко доложил:
― Товарищ майор, лейтенант Полуйко в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы прибыл.
― Здравствуй, лейтенант, ― майор протянул Николаю руку. ― Знакомься. Это твой командир звена. Майор Юлюгин Константин Павлович. Времени мало ― на тебя ожидает на станции жена. Так вот идите, посмотрите, что собой представляет комната. Приготовьте её, размещайтесь, а завтра уже и поговорим.
Николай пошел за неповоротливым майором смотреть комнату. Она была на первом этаже, угловая. Соседей по квартире не было ― они находились в отпуске. Комната немалая ― двадцать метров, совсем пустая.
― Жить можно, ― сделал вывод майор. ― Сейчас возьмёшь солдат, они принесут твои вещи. Я скажу старшине, чтобы дали тебе солдатскую кровать, стол, пару табуреток, ну, матрас ещё. Я принесу тебе ведро для воды. Уголь возьмёшь у меня, сколько будет нужно. В сарае. Его только сеять нужно. Растапливай печку и топи, пока не нагреешь стены. Ну, вперёд!
Принесли вещи с вокзала. Пришла Нина. В комнате холодно, минусовая температура. Командир звена показал на свой сарай с дровами и углем. Уголь был местный, из Райчихинского месторождения. Его нужно было сеять, поэтому рядом с каждыми дверями длинного деревянного сарая были насыпаны горы отходов. Горел уголь без принудительного поддува плохо. Долго возились с печкой, пока уголь загорелся.
Принесли и настроили солдатскую кровать. Нужно было ещё приладить от стены доску, чтобы расширить ложе, и набить соломой матрас. Неудобство ложа мало тревожило молодых. Пустое было и то, что посредине комнаты стоял лишь классный стол с облезлой черной краской и что меблирование заканчивалось двумя такими же табуретками с прорезанной посредине отверстием для удобства перемещения. Беспокоил холод. Вот уже несколько часов непрерывно топилась печка, а тепло было лишь наверху комнаты, и где-то от средины стены вниз начинался слой инея, что никак не хотел таять. Вода в ведре, принесённая Николаем из колодца, покрылась коркой льда.
Приходили женщины из соседних квартир, офицеры из эскадрильи, советовали, что делать, но тепло не хотело опускаться ниже. Странно было чувствовать, что голова находится в тепле, а все другое ― в холоде. Кто-то пошутил:
― Нужно привязать кровать к потолку и там спать.
― Ничего. На дольше сохранятся, ― посмеялся второй.
Но хозяевам было не до шуток, ибо уже наступал вечер, а комнату ещё не нагрели. Кое-кто говорил, что её нагреть невозможно, ибо здесь никто и не жил, потому что под домом в подвале замёрзшая вода и всё время даёт холод.
Поужинали, как попало, спать не ложились, а сидели возле печки одетые, ибо раздеться было невозможно ― мёрзла та часть тела, что находилась в противоположной стороне от печки. Так, поворачиваясь, сидели и грустили.
― Нужно же так? Не повезло. Вон Богатых приехали на два дня ранее нас ― и получили комнату на втором этаже. А нам достался этот морозильник, пожалела Нина.
― Не нужно завидовать, Нина.
― Я не завидую. Только спать хочется, сонно сказала она, приклонилась плечом к тёплой печке и закрыла глаза.
Николай сидел, задумчиво смотрел на красно-белый жар, которым скипелся уголь, иногда помешивал кочергой и подсыпал новую порцию топлива. Завтра уже нужно идти на службу, но не проходило ощущение досады, что так неудачно вышло с жильём. Вот и Борис Богатых приехал тоже после окончания одного с ним училища, только он учился в другой эскадрилье и выпускался без боевого применения, но если бы не замполит первой эскадрильи, то тоже намучился бы с Тасей не меньше, чем он с Ниной.
Майор Любезнов, заместитель командира эскадрильи учебных самолётов Як-18 по политической части, имел трёхкомнатную квартиру на семью с тремя детьми. С ним жила и старая мать, но одну комнату отдал молодым супругам Богатых. В ней осталась и некоторая мебель. К сожалению, таких самоотверженных больше не нашлось, хотя Николай и был тронут тем вниманием, какое проявили к ним старожилы, обеспечив их всем необходимым на первый раз.
Нина дремала. Николай поддерживал её, чтобы, ненароком, не упала на плиту, но и в самого слипались ресницы ― хотелось спать.
― Пойду, полежу на кровати, ― сказала Нина и, сняв только пальто, одетая легла поверх покрывала. Николай погрел одеяло возле печки и укутал им Нину, сам лёг рядом.
Несколько раз за ночь Николай просыпался ― то замерзал бок, то снилось, что прогорел в печке уголь, и он потух. Но, наконец, длинная ночь закончилась, и Николай, пробил в ведре с водой лёд, умылся, сливая себе на руку кружкой, и пошёл на свой первый день службы.
Нина, осталась дома, в такой неуютной комнате. Она начала убирать. Полоса стены, запорошенная инеем, немного уменьшилась, но ещё была более метра от пола. Она стала сгребать иней со стены, который сыпался на пол. Кристаллы, словно серебро, поблескивали в лучах солнца, заглянувшего в незанавешенное окно.
Что-то болела голова, по телу разливался жар. „Не заболеть бы”, ― подумала Нина, но она уже чувствовала лёгкое недомогание. Согрела чаю, налила в кружку, выпила ― вроде бы стало легче.
Прибежала Тася Богатых. Они вчера уже познакомились.
― Ну, как вы здесь? ― спросила. ― О-о! Но у вас ещё так холодно! Вы что ― ночью не топили?
― Непрерывно топили. Пусть она пропадёт, её, по-видимому, невозможно согреть, ― ответила Нина.
― Послушай, ты, случайно, не заболела? Что-то у тебя глаза блестят, ― Тася коснулась её лба. ― И у тебя жар! Нужно измерить температуру. Я сейчас принесу градусник.
Температура была возле тридцати девяти градусов.
― Ого! ― воскликнула Тася. ― Сейчас я сбегаю в санчасть за врачом. Посиди немного.
Врач засвидетельствовал воспаление лёгких. Нужно тепло. Больницы в селе нет. В лазарет женщину положить невозможно, ибо там всего три места, и те занятые солдатами. Если больных бывает больше, то их отвозят в госпиталь, находящийся на станции Куйбышевка Восточная.
― Пойдём ко мне. Поживёшь у нас, пока обстоятельства не будут меняться к лучшему, ― решительно заявила Тася. ― У нас есть ларь, соседи оставили. Он большой, на нём можно приспособить постель.
― А Коля как же? ― растерянно спросила Нина.
― Да и Коля тоже. Как-то поместимся. Не пропадать же. Тесно ― зато тепло. Забирай свои манатки, и айда наверх. Я тебе помогу.
Лейтенанта Полуйко познакомили с лётчиками эскадрильи, отрекомендовали наземный экипаж, состоящий из технического состава. Всего восемь человек: два механика самолётов ― учебно-боевого и боевого, два моториста, радист, оружейник, приборист и старший механик звена, который выполнял ещё и обязанности старшины технического состава срочной службы эскадрильи. А к экипажу лейтенанта Полуйко старшина Кондратюк входил потому, что экипаж был первым по счёту в эскадрилье.
Знакомясь с экипажем, Полуйко чувствовал себя не очень уверенно, ибо большинство из сержантов и солдат экипажа было намного старше его по возрасту. Старший механик, механик и оружейник служили уже по восемь лет непрерывной срочной службы. Служба им опаскудела, надоели военные порядки, а правильнее сказать ― беспорядки, отсутствие элементарного быта. И это не год, не два, а восемь! Они уже не могли терпеть над собой жёсткой власти, к которой стремились командиры, хоть и работали старательно, были хорошими специалистами в своём деле.
Командиры не могли создать нормальных уставных условий для подчинённых, поэтому их требовательность только раздражала. Постоянно возникали конфликтные ситуации, сержанты и солдаты пьянствовали.
Размещались они в казарме, которая представляла собой приземистое барачного типа строение с печным отоплением. Печи постоянно курились, заполняя помещение вонючим дымом. Они топились из узкого коридора, где стояли ящики с углем, который просыпался и разносился по всей казарме. Здесь же в коридоре к стене прибитые длинные доски с набитыми гвоздями, на которые вешали техническое обмундирование, когда его хозяева снимали с себя на ночь. Оно было насыщено маслами и другой технической жидкостью и образовывало в коридоре неповторимый авиационно-технический запах, смешанный с угольной вонью. А днём в нём ходили везде ― и на аэродром к самолётам, и в столовую, и на занятие, ибо в шинелях такие морозы выдержать было невозможно. Не снимались всю зиму и валенки. Они не успевали просушиваться, ибо намокали за день от непрерывного хождения из помещения на улицу и назад.
Из коридора, где размещались печи, вели двери, кроме спального помещения, в кабинет командира эскадрильи, канцелярии эскадрильи, класса для занятий лётного состава, ленинской комнаты, каптёрки, комнаты для хранения оружия и тому подобное.
В казарме было тесно, неуютно, мрачно. Двухъярусные металлические кровати стояли так близко друг к другу, что между ними можно пройти только боком. Обмёрзлые толстым слоем изморози окна не пропускали света.
Неизгладимое впечатление Николай получил от посещёния солдатской столовой, которая также размещалась в отдельном, почти вросшим в землю бараке. Двери, обитые каким-то тряпьём и мешковиной, вели с улицы сразу до зала для приёма пищи. Пол при входе в помещёние всегда был мокрым от нанесённого снега и клубов холодного пара, который врывался, когда открывались двери. Длинные, на десять человек, деревянные столы могли пропустить всех, кто здесь питался, только в три очереди. Всегда спешили. Некогда было убирать после предыдущего посещения очередного подразделения, поэтому заготовители, которые назначались из солдат, быстро собирали посуду, а остатки и отходы сгребали на пол. Все это втаптывалось в грязный пол и наполняло столовую нестерпимым запахом. Солдаты приходили в столовую одетые в замасленную техническую робу, садились за столы не раздеваясь, в головных уборах.
Увидев это, Николай ужаснулся ― такого он ещё не видел. В училище, даже в тяжелые годы нехватки продуктов, к такому нищенству не опускались. Как же мог чувствовать себя в такой обстановке солдат?
Нельзя сказать, что командиры не видели всего этого упадка или не понимали негативного влияния беспорядка на состояние воинской дисциплины. Они пытались что-то сделать, но, натолкнувшись на жёсткость условий и отсутствие возможностей, опускали руки. Подчинённые же за это платили им недисциплинированностью, грубостью, а иногда и неповиновением.
У лейтенанта Полуйко не плохо складывались отношения с подчинёнными. Этому, по-видимому, способствовало то, что у него с первых дней знакомства с экипажем установились добрые взаимоотношения со старшиной Кондратюком Кириллом Мартыновичем. Они часто, когда выпадало свободное время, разговаривали между собой. Николай любил слушать богатые событиями рассказы о долгой службе старшины, о его Полтавщине, которую он не видел вот уже восьмой год. А в первый день знакомства, когда они остались вдвоем, Кирилл Мартынович сказал:
― Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, ― люди в экипаже у нас хорошие. Занимайтесь своими лётными делами, а за порядком я присмотрю. Всё будет в порядке. Вижу, что в завершение моей службы мне с командиром повезло, хотя вы ещё и молодой.
И, действительно, подчинённые лейтенанта Полуйко тревожили мало, хотя другим командирам экипажей приходилось туговато.
Лётчики-инструкторы в эскадрилье были по большей части молодые. Из девяти ― пять выпускники Чугуевского училища. Все они гордились тем, что им предстоит работать на боевом самолёте, стремились быстрее начать полёты, но сильные морозы пока не давали такой возможности. Поэтому в эскадрилье каждый день проводились занятия. Кроме того, что нужно повторить после перерыва в полётах знания авиатехники, выучить новый район полётов, надлежит знать всё, что нужно инструктору ― педагогика, психология и методика лётного обучения. Немало отводилось времени на изучение труда товарища Сталина „Экономические проблемы социализма в СССР”. Неизвестно, кто её писал, но замполит эскадрильи майор Ермаков отметил в тексте отдельные отрывки и приказал их выучить наизусть, а труд законспектировать в отдельную тетрадь. Он периодически на занятиях по марксистско-ленинской подготовке проверял знание отрывков труда, а если кто-то из лётчиков запинался и не мог слово в слово повторить отрывок, то в журнале выводилась жирная двойка, а незаботливый лётчик получал ещё и взыскание на партийном или комсомольском собрании.
Во время перерыва между занятиями, проводимые комэском, Николай сбегал домой, но не застал там Нину. Он догадался, что она пошла к Тасе и зашёл туда.
― Что случилось? ― спросил Николай у Нины.
― Ничего. Жжёт. Врач сказал, что у меня воспаление лёгких, ― ответила Нина. ― Нам придётся, хоть и неудобно, пожить здесь, пока не нагреется наша комната.
Вернулся Николай в эскадрилью подавленный. Комэск сразу заметил изменившееся настроение лейтенанта.
― Ничего, поживешь немного у товарища, а мы что-то придумаем.
„Немного” затянулось больше чем на месяц. Нина тяжело и долго выходила из болезни. Николай хозяйничал возле неё всё время, когда не был на службе, прибегал к ней во время коротких перерывов.
Тася тоже уделяла много внимания Нине ― готовила еду, ходила в магазин за продуктами, развлекала разговорами. Нина была благодарна своей новой подруге, но мучилась оттого, что мешает Богатых жить полной семейной жизнью. Поэтому и спрашивала всё время Николая, когда он приходил домой, не нашли ли ещё комнату. Николай, протопив непрерывно почти неделю печку в комнате на первом этаже, покинул безнадёжное дело. Даже ходил по селу искать частную квартиру ― напрасно.
Как-то Николая остановил штурман их эскадрильи капитан Соколов Николай Иванович. Высокий ростом, худощавый, с доброй, не без юмора, улыбкой, он пользовался у сослуживцев непререкаемым авторитетом. Его уважали за весёлый нрав, за высокую порядочность, доброжелательность, за общительность, за добрые лётные качества. Закончив Батайское лётное училище в разгар войны с фашистами, он был вынужден остаться инструктором, невзирая на то, что рвался на фронт. Так вот и летал в задней кабине и учил лётчиков для войны где-то в Азербайджане. Там и встретил он свою Надю, которая стала ему верной женой на всю жизнь. Жили они в соседнем доме вместе с двумя детьми ― Людой и Олей.
Остановившись, Николай Иванович спросил:
― Ну, как ― нагрел свою комнату?
― Я уже бросил печку топить. Напрасно только расходуем топливо. Подожду, пока солнце летом нагреет, ― не без горького юмора ответил Полуйко.
― Долго тебе придется ожидать. Знаешь, у меня есть предложение ― переходи в мою квартиру. Рядом с двумя моими комнатами имеется свободная.
― Где же она взялась? ― недоверчиво спросил Полуйко. ― Ничего ж не было.
― Там жили два холостяка, так их перевели этажом ниже. Уплотнили якобы. Посмотри, может, согласишься.
Николай Иванович не сказал, что, зная о бедствии лейтенанта, он ходил к командиру полка именно с таким предложением. Может, и не только желание помочь лейтенанту привело Николая Ивановича к такому решению, но и желание спровадить двух капитанов со второй эскадрильи, которые находились в холостяцком режиме. Их семьи жили в каком-то гарнизоне в Прибалтике, и не думали перебираться к востоку. Соседство в одной квартире таких ребят с его ещё молодой женой не очень было по нраву Николаю Ивановичу, если ещё и прибавить, что холостяки неоднократно устраивали в своей комнате шумное застолье с гостями.
А отношения у Николая Ивановича с командиром полка были дружеские. Они оба из Батайского военного авиационного училища лётчиков, дружили семьями, часто встречались в неформальной обстановке.
По завершении дневной службы Николай с Ниной пошли посмотреть на комнату да там и остались. Быстренько убрали, перенесли вещи с помощью Николая Ивановича и офицеров, знакомых Николаю по училищу. Растопили печку на две конфорки, что весело потрескивала, разливая по комнате такое желанное тепло.
В тот же вечер Соколовы пригласили новосёлов поужинать вместе и ближе познакомиться. Появилась бутылка питьевого спирта, свободно продававшегося в павильонах, которых вокруг военного городка было аж четыре.
Нина до той поры уже поправилась, но была ещё слабая. Она с заинтересованностью слушала рассказы Надежды Михайловны об их общем с Николаем Ивановичем жизненном пути, о Закавказье, о Батайске, где Николай Иванович служил лётчиком-инструктором, о Приморском крае, где они поездили по военным гарнизонам, да ещё о многом, что могло интересовать молодых людей, которые только что вступали в совместную жизнь.
Николай Иванович, слушая Надю, иногда не выдерживал, ввязывался в рассказ жены, делал замечание, поправлял, когда ему казалось что-то неточным в её рассказе, но Надя настаивала, и он соглашался.
Надя работала в гарнизонной библиотеке, хорошо знала всех офицеров, была в курсе всех сплетен и могла много чего рассказать неопытным молодым людям.
Дружба двух семей, зародившаяся в тот вечер, продолжалась всё время, пока они жили рядом. Но впоследствии их воинские пути разойдутся, и только через двадцать пять лет они опять встретятся и будут радоваться дальнейшему общению.
Сильные морозы иногда загоняли жидкость градусника к отметке ниже пятидесяти градусов, не давали возможности летать. Густой воздух стоял неподвижно. Дышать было невозможно без прикрытия носа и рта тканью, ибо всё там смерзалось, едва лишь втягивался воздух во время дыхания. Ходили в столовую и на занятия одетые в меховую лётную одежду и в унты. Не ходили ― бегали, чтобы сократить время пребывания на морозе. Осложнялись проблемы дров, угля, воды, ибо её носили из колодца, что само по себе не просто. Сложно было с сервисом, который был устроен на улице из-за отсутствия в домах канализации. Приходилось быть изобретательными.
Но не только это сдерживало полёты. Моторы не могли держать соответствующую температуру головок цилиндров и масла, что могло привести к отказу двигателей в полёте и трагическим последствиям. Лишь в случае температуры воздуха не ниже 35 градусов по Цельсию позволялось летать.
Через месяц со дня приезда в воинскую часть Николай получил первую офицерскую получку. Учитывая потребности обзавестись необходимыми для жизни вещами, получка было не такая уж и большая. Невзирая на то, что дополнительно он получил и, так называемые, подъёмные, всё было потрачено почти одновременно. Отправил через знакомого офицера, который ехал в Возжаевку, долг Семёну Михайловичу. В выходной день поехал поездом за покупками на станцию Кагановичи, поселок к востоку от Поздеевки, ближайшее место, где можно что-то приобрести из необходимых для дом. Одет в лётный меховой костюм, унты, шапку Николай не ощущал холода. Нина не могла поехать. Ни одеть, ни обуть для такого мороза у неё не было ничего. Это должен был купить он во время этой поездки.
Неподалеку от станции Николай разыскал универмаг, где он быстро отоварился, купив Нине валенки, зимнее пальто, шерстяной платок, тёплую кофту. Для квартиры купил ведро, утюг, некоторую посуду. Упаковав всё под две ручные клади и заспешил на обратной путь, чтоб успеть на поезд.
Дома в углу комнаты смастерил из деревянных реек каркас, обшил его тёмной материей, вышло что-то наподобие шкафа, где разместили одежду. Из ящиков сделал топчан, чтобы можно было отдыхать, не разбирая кровать. Понемногу устраивал своё гнездо, используя подручные средства.
Только в конце февраля морозы уменьшились до тридцати градусов. На следующий день после воинского праздника ― тридцать пятой годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота 24 февраля 1953 года состоялись первые полёты эскадрильи. Руководящий состав полка и эскадрильи „размножался” в полётах. Так называлось восстановление навыков в технике пилотирования, если у всех перерыв в полётах вышел за пределы разрешённого. Командир полка садился в спарку УЛа-9 с заместителем командира полка, выполняли один-два полёта, потом они вылетали самостоятельно на боевых самолётах, после чего провозили командира эскадрильи и его заместителя. Те восстанавливали навыки на боевых самолётах и потом давались контрольные полёты командирами звеньев, которые после своего полёта на боевом самолёте провозили лётчиков-инструкторов. Лейтенанту Полуйко, таким образом, достался в конце лётной смены один контрольный полёт в зону на сложный пилотаж.
Николай волновался перед полётом. Всё-таки перерыв в полётах был для него существенный ― почти пять месяцев. Многое забылось. Навыки в пилотировании, по-видимому, утрачены. Да и опыта выполнения полётов в зимний период совсем нет, ибо в училище летали только весной, летом и осенью, когда не было снежного покрова. А особенности полётов зимой значительны. Здесь и сложности в эксплуатации авиатехники, и затруднение в ведении визуальной ориентировки, и необычность полёта в зимней одежде, а главное ― усложнялось выполнение посадки. Намного тяжелее было определять расстояние до земли во время выравнивания самолёта, и молодые лётчики делали ошибки. Для облегчения определения расстояния до земли в месте выравнивания и выдерживания посадочную полосу посыпали черными высевками из угля. Контрольных полётов командиры звеньев для молодых лётчиков не жалели ― давали столько, сколько кому было нужно.
Проверял лейтенанта Полуйко перед самостоятельным вылетом на третий день полётов командир полка. Замечаний за зачётный полёт не получил и после полёта на Ла-9 по кругу полетел в зону на сложный пилотаж.
С радостным чувством свободного полёта Николай набирал высоту. В кабине было тепло ― от мотора шёл горячий воздух. Через прозрачный плексиглас голубело бездонное небо. Яркие солнечные лучи врывались в кабину, выкресали с приборов блестящие скалки и бросали их в глаза. Николай натянул светофильтровые очки ― потемнело. Осмотрелся вокруг, по обыкновению отмечая в памяти всё, что попадало в поле зрения. Хорошо видна железная дорога, которая пересекала широкую долину с запада на восток. Под крылом, если накренить самолёт, можно было увидеть свой городок и отметить дом, где находилась Нина. На севере темнела тайга, прячась под дымкой на горизонте. На юге виднелся закованный в ледовый панцирь Амур. За ним ― гористый берег Китая. Там граница. Хотя не такая строгая, а всё-таки граница! Край государства…
Высота три тысячи метров. Николай закрутил вираж с максимальным креном. Перегрузка вдавила в сидение. Тело с забытой радостью почувствовало, как в него вливается тяжесть. Оно оказывало сопротивление перегрузке, вызывая чувство гордости и удовольствия своими физическими возможностями. Так радуется путник, идя навстречу ураганному ветру, который пытается его остановить и перебороть своими порывами. Но он идёт наперекор стихии, перебарывая её и чувствуя своё превосходство над силами природы.
По завершении виража самолёт встряхнуло. Значит, вышел отлично ― попал в свой след, замкнув круг. Выполнил ещё один вираж в обратную сторону. Потом полностью убрал газ, поднял нос самолёта над горизонтом. Скорость начала падать. Довел её до минимальной. Самолёт завис и начал проваливаться. Отклонил левую педаль и взял ручку на себя. Самолёт вздрогнул, словно норовистый конь, махнул крылом и начал энергично вращаться через крыло и падать вниз. Штопор. Один виток, второй. Энергично правую педаль до отказа и ручку от себя. Самолёт прекратил вращение в глубоком пикировании. Педали нейтрально, полный газ. Вывод из пикирования ― боевой разворот. Ещё штопор вправо ― боевой разворот.
Затем с удовольствием выполнил два комплекса: переворот ― петля ― ранверсман ― иммельман . Спиралью снизился, вошёл в круг полётов и выполнил посадку.
Отрабатывали и другие задания, которые определяли основу подготовки лётчиков.
Летали ещё несколько дней, но одно событие почти на две недели вынудило прекратить полёты.
Мартовским утром лейтенант Полуйко с добрым настроением спешил в столовую, чтобы перекусить и успеть на начало полётов. Он в этот день должен был начать полёты из задней кабины, чтобы получить разрешение на инструкторскую работу. Выйдя на улицу и завернув за угол дома, он увидел старшего врача полка майора медицинской службы Барилина и нарочито бодро с ним поздоровался:
― Здравия желаю, товарищ майор!
Тот остановился, подозрительно посмотрел на лейтенанта, оглянулся вокруг и грозно проговорил:
― Ты что?.. Не выспался?
Николай растерянно смотрел на врача, ничего не понимая, что с ним случилось, ведь он был всегда такой приветливый и позволял относиться к себе по панибратски. Плохо, когда врач перед полётами задает такие вопросы ― может и к полётам не допустить. Сейчас он был явно не в себе ― вытаращив глаза, смотрел на лейтенанта, как будто и не узнавал его.
― Товарищ майор, что случилось?
Майор постоял ещё немного, тогда медленно спросил, качая головой:
― Так ты что ― ничего не знаешь?
― Нет. А что такое? ― с улыбкой спросил Николай. Он ещё надеялся, что майор шутит. Но тот ещё раз глянул на лейтенанта, как на прокажённого, и, загыкав, побежал дальше:
― Гы-гы-гы.
Николай, удивлённый поведением майора, зашёл в столовую, где сидели почти все лётчики эскадрильи. Не слышно было весёлых разговоров, шуток, которые всегда сопровождали любое собрание лётчиков.
― Что произошло? ― тихонько спросил Николай, присев к столу.
― Ты не знаешь? Сталин умер, ― ответил Валентин Комасько, лётчик их звена.
― Как умер? Не может быть! ― воскликнул Николай, оглянувшись, но на него никто не обратил внимания. Завтрак был неприкосновенен. Никто не осмелился взяться за вилку.
Вместе на всех навалилось большое горе. Что же оно будет? Как же теперь жить? Что будет с нашим государством? Казалось, что всё должно остановиться, даже обороты Земли вокруг Солнца. Упадёт небо. Закончится жизнь. Николай не мог себе представить, как оно будет без Сталина. Как будто сразу перекрыли воздух для дыхания. Все привыкли, что Сталин всё за всех решает. Что бы ни проговаривалось, что бы ни говорилось: или общественные отношения, или специальные технические знания, или личные отношения ― обо всём Сталин говорил, как действовать. И вот его нет. Кто же теперь скажет, как поступать?.. Кто же может его заменить?.. Имеется ли такой человек? Ведь вокруг него столько было врагов! Нет, по-видимому, не найдётся такого человека, как Сталин.
Сидели сталинские соколы, свесив головы, пока не зашёл комэск и не сказал грустным голосом:
― Товарищи, полёты отменяются. Сейчас все в клуб. Весь личный состав полка. Будет митинг. Траурный.
Лётчики повставали и неторопливо пошли к клубу. Клуб для полка был немалым помещёнием. Его зрительный зал мог уместить весь личный состав полка и батальона аэродромного обеспечения. Кроме того, в клубе была библиотека гарнизона, которой заведовала Надя Соколова, разные помещения для работы кружков и тому подобное. Клуб был построен, как и все здания гарнизона, из дерева, в виде буквы Т. И направление было выбрано на восток против преобладающего ветра, как и расположенная взлётно-посадочная полоса аэродрома. Говорили, что это здание проектировали и строили до войны враги народа, чтобы было лучше ориентироваться японским лётчикам на случай войны. Как знать, может, и так было, а может, то результат распространенной в то время шпиономании.
Из клуба были вынесены все стулья, чтобы больше вместилось людей. В глубине сцены стоял большой портрет Сталина в форме генералиссимуса, обрамляемый черным крепом. С обеих сторон стояли наклонённые флаги с чёрными траурными лентами. Под портретом лежали искусственные цветы, хвоя.
В клубе не топилось, была минусовая температура, но все стояли без головных уборов. Люди прибывали и прибывали. Здесь были офицеры, солдаты, члены семей военнослужащих, вольнонаёмные.
Вперёд к сцене прошли командир полка майор Чуксин, его заместитель по политической части подполковник Егоров и начальник штаба полка подполковник Овчинников. Командир обратился к присутствующим с речью. Его бас хрипел более обычного:
― Дорогие товарищи!.. Нас постигло большое горе.
Слезы душили командира. Спазмы перехватывали его горло, не давали говорить. Ветеран войны, бесстрашный воздушный боец, который сбил в воздухе до десятка вражеских самолётов, дважды горел в воздухе и на грани возможного спасался от, казалось, неминуемой смерти, не раз терял друзей и близких ― ни разу не плакал. А вот теперь, когда нужно было говорить людям о вселенском горе, он не мог себя преодолеть.
― Умер… наш любимый… родной… вождь и учитель… Йосиф Виссарионович Сталин.
Замполит, стоящий рядом с командиром, как-то неестественно поднял руки, обхватил ими голову и согнулся. Плечи задергались, и на весь зал, что притих, разнеслось тоскливое рыдание:
― Ги-и!.. Кги-и!.. Кги-и-и!..
Командир более ничего не мог сказать. Он крепко сомкнул челюсти, чтобы не разреветься, и невидящими глазами смотрел в зал.
Что скажешь?.. Разве здесь нужны слова? Командир повернулся лицом к портрету и замер в скорбной позе.
Одна из женщин ойкнула и заголосила. Волна плача прошла по залу, отбилась от деревянных стен, потолка и вырвалась на улицу, где тоже были люди. Начальник клуба включил своей рукой-клешнёй, которую сделал хирург, раздвоив ладонь после ампутации отмерзших пальцев, громкоговорителя. Полилась траурная мелодия, передаваемая центральным радиовещанием, извещая весь мир о безысходном горе. Она соединилась с причитанием, которое ещё долго не стихало.
Постепенно холод забирался под меховую куртку, свитер, шерстяное белье к малоподвижному телу. Ноги наливались, немели и мёрзли даже в унтах.
Прошло немало времени. Боль потери вождя отупляла, холод, сковывающий тело, гнал душу под защиту тепла, но никто не посмел покинуть скорбный пост. И все стояли… Стояли…
Из сцены смотрели, ничего не выражая, глаза вождя. Его портретный взгляд был направлен куда-то вдаль, поверх голов людей, словно хотел подчеркнуть отсутствие внимания к ним, ибо имеются дела, важнее безмерной скорби тех, кто собрался поплакать в холодном зале.
Николай подумал: „Стоит ли убиваться и мёрзнуть? Ведь не повернёшь его назад. Никто теперь уже не воскресит его. Не Христос же…” Но он здесь же испугался этой мысли и медленно скосил глаза влево-вправо ― не подсматривает ли кто за ним. Нет. Некоторые стояли, уронив головы, другие скорбно смотрели на дорогие черты вождя.
Наконец, командир полка повернулся и уже спокойным твердым голосом сказал:
― Товарищи, сегодня и три дня работать не будем, кроме несения службы по охране и обороне объектов. Всех, кто не занят выполнением этого задания, прошу здесь, в клубе выражать свои чувства, приходить, когда вам подсказывает совесть. Сейчас, кто замёрз, может пойти погреться и опять сюда.
Сказал и пошёл из зала через коридор, который образовали, пропуская его, люди. За ним спешили замполит и начштаба. Полуйко с Соколовым тоже пошли домой погреться. Их дом стоял рядом с клубом.
Надя с Ниной уже были дома, они тоже стояли в клубе позади, пока не замёрзли. Сейчас они возились на кухне, готовя на стол. Было уже время обеда. Мужчины выпили по рюмке спирта и для согревания, и за упокой души генералиссимуса.
Не три дня, а две недели продолжались скорбные мероприятия ― полк не летал. Постепенно полк входил в русло своей обычной деятельности. Лётчики эскадрильи готовились к полётам с курсантами, которые ещё проходили курс теоретического обучения на центральной базе в Возжаевке. Нужно было освоить заднюю кабину ― научиться выполнять из инструкторского сидения все элементы полёта. А это значительно более сложное, чем из передней кабины, ибо хуже видно закабинное пространство вперёд, по-другому он проектируется относительно частей самолёта. Особенно молодые лётчики испытывали трудности во время выполнения посадки. Поэтому каждому из них давали немало контрольных полётов. И если все элементы полёта выполнялись в совершенстве, то после зачётных полётов со старшим начальником позволялась самостоятельная тренировка. При этом в переднюю кабину садился такой же молодой лётчик, задание которого запускать и выключать мотор, убирать и выпускать шасси и закрылки. Вмешиваться в управление самолётом запрещалось, но он тоже отвечал за недопущение лётчиком задней кабины грубых ошибок в технике пилотирования, если они не гарантируют безопасности полёта.
Не обходилось и без тех же грубых ошибок, с которыми лётчики борются столько, сколько летают. Как-то Николай полетел в передней кабине спарки с лейтенантом Ивановым, который тренировался в полётах по кругу в кабине инструктора. Выполнив первый полёт нормально, Иванов взлетел с конвейера. Николай выполнял все его команды по управлению оборудованием передней кабины, мягко держался за ручку управления самолётом. Во время выполнения посадки он увидел, что на заданной высоте Иванов не выравнивает самолёт, и крикнул по СПУ:
― Выравнивай!
И здесь же потянул ручку на себя. Но было уже поздно ― самолёт грубо ударился колесами шасси о землю далеко до Т, практически, в точке конца выравнивания. Удар был ощутимый, от которого самолёт энергично подскочил. С приземлением совпало и отклонение руля высоты, когда Николай взял ручку на себя, в результате чего самолёт забрался метров на полтора-два. Николай, не выпуская рулей управления, исправил „козла”, едва удерживая самолёт от сваливания на крыло. Он не отпускал рулей до конца пробега и заруливания. Иванов не возражал.
― Ты что же не выравнивал? ― на рулении спросил Николай.
― Хрен его знает. Казалось, что ещё высоко.
― А ты представляешь, что было бы, если бы я не вмешался?
― Не сложно представить. Нужно будет внимательно посмотреть на стойки шасси. Я боюсь, не появились ли там трещины. Если так, тогда припишут поломку, а это уже лётное происшествие. Ну, и достанется мне на орехи, ― с сожалением сказал Иванов.
― Мне тоже… И есть за что.
Комэск прекратил полёты и выстроил лётчиков перед заправочной линией. Ходил перед строем, вминая унтами свежий снег, на котором были выдавлены следы от колес шасси самолётов, кряхтел, словно не отваживаясь заговорить. Наконец, тихим спокойным голосом проговорил:
― Что же вы, ребята, делаете? Неужели к вам ещё не дошло, что вы уже не курсанты? Вы же так поломаете все спарки. И не на чём тогда будет учить курсантов?
Комэск обвёл медленным взглядом строй лётчиков.
― Лейтенанты Иванов и Полуйко, выйти из строя!
Названные лейтенанты сделали два шага вперёд и чётко, насколько позволяла зимняя лётная одежда, повернулись виноватыми лицами к строю.
― Лейтенант Иванов, почему вы допустили грубую посадку? ― спросил комэск.
Иванов молчал. Он обдумал ещё до построения, что ответить, но все варианты мгновенно вылетели из головы, и он ответил:
― Виноват.
― Это мне и без вас понятно, что виноват, ― распаляясь, повышал голос комэск. ― Но в чём же причина?
― Поздно перенёс взгляд на землю, ― языком курсанта, ответил лейтенант.
― Вы что… первый раз в самолёт сели? Курсантов, которые допускают подобные ошибки, выгоняют из авиации, а вы же лётчик! Какой же из вас будет инструктор, если вы не можете справиться с посадкой?! Что вы сможете ему показать? Чему вы сможете его научить? Завтра придут курсанты ― кто будет их учить? А вы, лейтенант Полуйко, где были? Чего вы зевали и не вмешались в управление?
― Я вмешался, но не успел выровнять, ― оправдывался Полуйко.
― Что значит „не успел”? Зачем вас туда посадили? По-видимому, механика посадили бы ― он лучше справился бы. Это не полёты, товарищи командиры звеньев. Куда вы спешите?
Коробков замолчал, прошелся вдоль строя и спросил у провинившихся лейтенантов:
― Кто из вас исправлял „козла”?
Лейтенанты молчали.
― Я спрашиваю, кто исправлял „козла”? ― раздражённо повторил вопрос комэск.
Иванов кивнул на Полуйко:
― Лейтенант Полуйко.
― Что же молчите? Исправили хорошо. Таких „козлов” исправлять не легко. Как правило, самолёт падает на крыло и посадка заканчивается, в лучшем случае, поломкой. Решение такое. Лейтенантов Иванова и Полуйко на сегодня отстраняю от полётов. Пусть подумают, а всех других лейтенантов командирам звеньев провезти не менее двух полётов по кругу каждому. Возите столько, сколько нужно для нормального качества. Каждого провезти на „козлы”. Майору Навнычко организовать подсыпку места выравнивания углём. Запуск по готовности. Разойдись!
Когда разошлись, Николай подошёл к Иванову и спросил:
― Чего ты не сказал, что плохо видна земля в месте выравнивания? Ведь ты потому не выравнивал, что не видел земли?
― Что теперь оправдываться? Не я ж один летал. Другие тоже летали, и никто не допустил такой ошибки, как я. Ладно, будет наука.
Но хорошо пилотировать самолёт из задней кабины маловато для инструктора. Нужно ещё владеть методами и приёмами обучения, которые отрабатываются в методических полётах. Но искусство инструкторского труда вполне зависит от индивидуальных способностей, богатства знаний, старательности каждого лётчика.
Перед допуском к инструкторским полётам Полуйко летал зачётный полёт с командиром полка. Майор Чуксин сидел как курсант в передней кабине и выполнял все действия с её оборудованием, о которых ему напоминал лейтенант Полуйко, выполняя полёт в задней кабине. Первый полёт был показным. Полуйко выполнял весь полёт сам, а по СПУ руководил вниманием „курсанта”. Во втором и третьем полётах, в которых взлёт выполнялся с конвейера, инструктор вводил отклонение в полёте, которые мог допустить курсант, и показывал, как их нужно исправлять. Четвёртый полёт выполнял контролирующий, допуская какие-то отклонения, а инструктор показывал использование методических приёмов руководства по СПУ и совместного управления.
Испытание в зачётном полёте лейтенант Полуйко выдержал, и он получил допуск к инструкторским полётам и обучению курсантов на самолёте УЛа-9.
Между тем весна пришла и в те края. Распутица опять посадила лётчиков за столы изучать методику лётного обучения и марксистско-ленинскую науку.
 .
2
Вместе с весной пришла пора затяжных дождей. Природа компенсировала бедность осадков зимой и выливала на землю свою годовую норму. Нечего было и думать о полётах ― аэродром раскис. Два месяца непрерывно шли дожди, два месяца лётчики сидели на занятиях, которые порядком надоели ― повторялось одно и то же. Писали конспекты для будущих занятий с курсантами, готовили наглядные пособия. Но чем бы ни занимались, если нет полётов, то теряется смысл деятельности, чувствуешь себя ненужным. Лётчики скучали, кое-кто начал чаще заглядывать в бутылку, особенно молодые лётчики, которые не имели семей.
В июне прекратились дожди, аэродром подсох. Полк начал полёты с курсантами двумя эскадрильями: первая эскадрилья на самолётах Як-18, вторая ― на Як-11. Третья эскадрилья вела усиленную подготовку инструкторов, ибо скоро должны прибыть курсанты. Почти всю программу подготовки инструкторов на спарке из задней кабины, которую выполняли до дождей, повторили полностью.
Вторая эскадрилья, которая должна была подготовить для третьей курсантов на переходном самолёте, проводила интенсивные полёты, ибо с этими курсантами нужно было с середины июня до конца ноября закончить полностью лётную подготовку на самолётах Як-11 и Ла-9 и выпустить их из училища. Поэтому спешили. Использовали полностью все возможности погоды для полётов.
Командование полка в условиях дефицита времени для выполнения программы лётной подготовки курсантов лихорадочно искало его резервов. Именно это побуждало его принять порочное решение провести, как эксперимент, параллельно с полётами курсантов на Як-11 рулёжки на Ла-9. Для этого выделили лётчика-инструктора третьей эскадрильи лейтенанта Полуйко, и группу из пяти курсантов. Инструктор провёл с курсантами соответствующие занятия и начал учить их рулить.
Рулёжку проводили в период между первой и второй сменами. Полуйко выруливал рулёжный самолёт на свободную от старта часть аэродрома, где заблаговременно красными флажками обозначалось направление рулёжки. Там его ожидали курсанты с баллоном сжатого воздуха для дозаправки воздушной системы самолёта. Инструктор ставил самолёт на линии предварительного старта и проводил с курсантами короткий инструктаж. Потом один из курсантов садился в кабину, запускал мотор и выполнял рулёжки. Сначала рулили со скоростью быстро идущего человека, потом выполняли разбег и пробег без подъема хвостового колеса, а затем разбег с подъемом хвостового колеса до скорости, приближающейся к скорости отрыва, опускание хвостового колеса и окончание пробега. Каждый раз после пробега курсант заруливал на линию предварительного старта. Инструктор влезал на крыло, давал указание курсанту, если он должен был выполнять очередную пробежку, и тот повторял рулёжку. Если задание курсантом было выполнено, то в кабину садился очередной курсант.
Николай с охотой взялся за обучение, ему нравилось видеть положительный результат своего труда. Он радовался, когда у курсанта хорошо выходило, и переживал, когда курсант допускал значительные отклонения, выполняя пробежку даже без подъема хвостового колеса. Тогда он ограничивал рулёжку курсанту, разбирал с ним его ошибки, пытался втолковать, что нужно делать.
Однажды уже на исходе рулёжки Полуйко дал задание курсанту выполнить пробежку с поднятым хвостовым колесом, удостоверившись, что предыдущие пробежки он выполнил хорошо.
Курсант дал газ и, набирая скорость, начал разбег. Инструктор, пристально следя за самолётом, отметил про себя, что курсант долго не поднимает хвост. Наконец хвост энергично поднялся и самолёт резко уклонился влево.
― Убери газ! Держи правой! ― закричал инструктор, как будто курсант мог его услышать.
Курсант опоздал и с прекращением разбега, чем усугубил своё положение. Самолёт развернулся градусов на тридцать и завертелся юлой, поднимая клубы пыли, послышался треск ломающегося металла. Полуйко и курсанты побежали к месту события. Когда пыль осела, они увидели лежащий на фюзеляже самолёт с погнутыми лопастями винта. Курсант стоял на крыле, растерянно глядя на результаты своих действий.
Со стоянки ехала полуторка, в кабине которой рядом с водителем сидел командир полка. Майор Чуксин, подъехав, вылез из кабины. Полуйко поспешил ему навстречу с докладом, но он махнул рукой:
― Вижу. Ну, что, сынок? Не справился? ― обратился он к курсанту. ― Сколько ты имеешь самостоятельных полётов на Як-11?
― Двад-цать, ― дрожащими губами едва вымолвил курсант.
― Не волнуйся. Самолёт списан. Для рулёжек ещё сгодится ― починим и будет бегать. Сейчас приедут и поднимут.
Майор Чуксин отозвал лейтенанта Полуйка в сторону и спросил:
― Ну, что? Может, достаточно экспериментов? Как думаешь?
― Думаю, что да, товарищ майор. Они же в один день и летают на Як-11, и рулят на Ла-9. Навыков ещё нет, ― ответил лейтенант.
― Относительно навыков ты прав, ― пристально глянув на Полуйка, сказал майор. ― Сворачивай своё хозяйство. На этом поставим точку.
Прекратили эксперимент. Решили рулёжку выполнять уже тогда, когда курсанты придут в эскадрилью и будут летать на спарке УЛа-9. Ещё раз удостоверились, что учить на двух самолётах одновременно невозможно.
Лето принесло с собой и ещё одни хлопоты. В то время, после смерти Сталина, кому на радость, а кому и на беду вышла амнистия для некоторых лиц, что находились в многочисленных лагерях Дальнего Востока. Везли их железной дорогой специальными эшелонами на запад и там где-то их распускали.
Первые эшелоны для замены поездных бригад, заправки паровозов водой и топливом останавливали на больших станциях. Во время стоянок освобождённые высыпали на перрон, вместе захватывали магазины, грабили население. Правоохранительные органы не могли дать им рады.
Потом приняли где-то решение делать остановки на небольших станциях, преимущественно там, где были расположены воинские части. Весть о прибытии такого эшелона приходила заранее. Для его встречи выделялся вооруженный наряд солдат и курсантов во главе с офицерами. В основном организация и выполнение этого распоряжения возлагались на офицеров третьей эскадрильи, которые ещё не были связаны с курсантами.
Задание охраны заключалось в том, чтобы никого из эшелона не пропускать на станцию и в поселение.
Лейтенанту Полуйко неоднократно выпадало выполнять этот неприятный долг. Он понимал, что нужно защищать людей от бандитов, но не мог понять, как и все, кто выполнял такое задание, зачем было выпускать таких, которые не отказались от бандитизма.
До прибытия эшелона на расстоянии двадцати-тридцати метров от полотна железной дороги выстроилась цепь солдат и курсантов с автоматами. Офицеры были вооружены пистолетами.
Загудел паровоз, выпуская пар, на подъезде к станции. За паровозом тянулись вагоны-телятники. Двери были отворены. В них сидели, свесив ноги, и стояли, опершись на доску, прибитую поперёк дверей, прежние узники. Одеты в тёмную, грязного цвета робу, с небритыми лицами и коротко постриженными головами, они были похожие друг на друга. Кое-кто был голый по пояс, как будто преднамеренно демонстрируя свою причудливую татуировку.
Поезд остановился, и все вместе с гиканьем высыпали из вагонов. Они разогнались куда-то бежать, но вдруг остановились, увидев перед собой цепь вооружённых военных, которые решительно сжали в руках автоматы.
― Смотри ― вояки! Легавых нам мало? Так они, мать их в перемать, армию согнали!
― Братва! Не бойся ― стрелять не будут! ― здоровяк с засученными рукавами двинулся на курсанта.
― Стой! Стрелять буду! ― крикнул курсант.
Здоровяк остановился, потом опять пошел, выкрикивая:
― Шо, ты, падла?! Я тебя… и командиров твоих! Хрен им в дыхало!..
Курсант нажал на спусковой крючок, и длинная очередь прозвучала над головами необычных пассажиров. Здоровяк упал ниц и, быстро перебирая руками и ногами, задом исчез за кучей своих сообщников, которые поражённо смотрели на курсантов, пораскрывав рты.
Лейтенант Полуйко кинулся к курсанту, который стрелял и теперь стоял, побелевший, держа в готовности автомат. Лейтенант положил ему руку на плечо:
― Правильно! Возьми на предохранитель. Они больше не полезут.
И в самом деле, больше попыток прорвать границу не было. Гневно сверкая глазами, невероятно матерясь и посылая проклятия в разные адреса, освобождённые топтались возле вагонов, спускали штаны и здесь же опорожнялиcm, нарочито выставляя худые зады в сторону военных. Полуйко от бессилия скрежетал зубами и думал: „Сколько же горя людям принесут те из амнистированных, кто и не думал отказываться от преступлений”.
Через полчаса поезд двинулся дальше, а спустя некоторое время встречали новый эшелон.
Не останавливались полёты лётчиков эскадрильи и на совершенствование личной техники пилотирования и боевого применения самолётов. Освоили полёты на воздушные бои в составе звена и эскадрильи. Лейтенанта Полуйко взял себе ведомым командир эскадрильи, чем Николай гордился и изо всех сил старался быть достойным этого выбора. Как будто привязан, он держался в строю, угадывая заранее любое намерение своего ведущего. Особенно в учебном воздушном бою. Как бы ни закручивал комэск и на горизонтальных, и на вертикальных маневрах ― Николай всегда был там, где ему и надлежало быть. Сначала комэск часто поворачивал голову в сторону ведомого, но со временем он всё меньше обращал на него внимание, был уверенный, что тот не подведёт.
Вот и сегодня Николай сидел в кабине самолёта, находящегося в капонире, в готовности номер один. Полк рассредоточился на аэродроме по сигналу „Тревога”, принимая участие в лётно-тактическом учении, которое проводилось в училище со всеми его полками. Командир эскадрильи получил задание блокировать аэродром противника в течение двадцати минут. Он принял решение задание выполнять всем составом эскадрильи, имея два звена в ударной группе и одно ― в группе прикрытия. Всё разыграли и теперь сидели в готовности на вылет.
Зелёная ракета, вылетевшая из-за бруствера капонира, означала команду на запуск.
― От винта!
― Есть, от винта!
Зачихал синим дымом мотор, и винт закрутился своим прозрачным диском. Николай догнал на рулении комэска и занял своё место для взлёта в паре. Эскадрилья выстроилась. Молча. Договорились всё выполнять в режиме молчания. Комэск поднял руку и пошёл на взлёт.
|
