IV. СИБИРСКОЕ НЕБО

1

.
     Супруги Полуйко, сойдя с поезда, который привёз их из Дальнего Востока в Новосибирск, нашли временное пристанище на крепкой скамье в зале ожидания пассажиров. Николай пошёл к военному коменданту станции, чтобы расспросить, где располагается штаб училища. Оказалось — он находится в населённом пункте Толмачёво, западнее Новосибирска километров двадцать. Туда идёт электричка, выходить нужно на станции Обь.
     Оставив жену на вокзале, лейтенант поехал разыскивать штаб. Электричка протарахтела металлическим мостом через широкую Обь, закованную в ледовый панцирь, и остановилась на первой платформе. Лейтенант вышел из вагона и сразу догоадался, где находится военный городок. Трёх и четырёх этажные дома, стоящие компактно среди одноэтажек, выдавали его местонахождение. Николай направился туда.
     Зайдя через проходную в городок, он с завистью смотрел на жилые дома и думал, придётся ли ему в них пожить. В ожидании увеличения семьи не лишним было бы иметь свой уголок.
     В штабе дежурный провёл лейтенанта к заместителю начальника училища полковника Титова. Начальник училища отсутствовал. Полковник долго перелистывал лётную книжку лейтенанта. Пока тот вчитывался в записи, Полуйко просил его оставить в Толмачёво, ибо жена тяжёлая и скоро будет рожать, она ожидает на вокзале в Новосибирске, и он боится, что это может случиться скоро. Но тот не посочувствовал ему и сухо буркнул:
     — Поедешь в Бердск, в полк переходных самолётов Як-11.
     — Я прошу вас, оставить меня в полку МиГ-15. Мне хотелось бы летать на реактивных самолётах. Кроме того, я вам говорил, что у меня тяжёлое положение.
     — Сказано — и баста! Уже март, скоро летать с курсантами, а на реактивные тебя ещё нужно самого переучивать, а там — ты уже готовый инструктор.
     Что ж? С точки зрения служебной необходимости, может, и правый полковник. Но... кому нужно чужое горе? Кто будет считаться с желаниями или семейными сложностями какого-то прибывшего лейтенанта? У них более широкие масштабы.
     Пересидев ночь на вокзале в Новосибирске, Николай с Ниной утром третьего марта 1954 года приехали пригородным поездом на станцию Бердск. Вещи оставили в камере хранения, а сами пешком пошли в воинскую часть. Нина не захотела сама сидеть в холодном зале вокзала с обледеневшими входными дверями и ожидать, пока он вернётся с вестью, что нужно делать дальше.
     Шли медленно, ибо Нине уже было тяжело ходить, да и снегу было много, в котором увязали валенки. Останавливались, Нина отдыхала, и опять шли.
     День был безоблачный. Едва лишь поднялось яркое солнце. Снег искрился, сухой и сыпучий — мела позёмка. Шли улицей, мимо деревянных изб, почти полностью утопающих в снегу. Иногда казалось, что дым из дымоходов вздымается прямо из сугроба и, смешавшись с поземкой, куда-то исчезает.
     За час дошли до прокуренной, обледенелой проходной, которая вместе с колючим проводом и кривым шлагбаумом закрывала доступ к военному городку. Настроение прибывших портил непрезентабельный вид небольших двухэтажных домов из тёсанных колод, в которых, наверное, живут офицеры. Дом в два этажа на один подъезд стоял в стороне, за городком, вокруг которого виднелись полузаметённые сараи.
     Оставив Нину на проходной, где весело гудела чугунка, вокруг которой ласково разносилось тепло, лейтенант разыскал штаб полка и доложил о прибытии командиру полка. За столом с телефоном, настольной лампой, письменным прибором и кипой бумаг сидел подполковник. Он, навалившись широкой грудью на край стола, исподлобья изучающе смотрел на лейтенанта, который стоял, вытянувшись, посреди кабинета.
     ― Откуда прибыл?
     — Из Дальнего Востока.
     Полуйко положил на край стола документы. Командир взял их, молча полистал и опять уставился круглыми и немигающими глазами на лейтенанта. Рябое лицо командира полка выглядело строгим, неприступным.
     — Сам приехал или с женой?
     — С женой, товарищ подполковник. Сидит на проходной. Боюсь одну оставлять — скоро собирается рожать.
Полуйко надеялся, что командир сейчас поймёт, какое у него трудное положение, начнёт беспокоиться и поможет с квартирой. Ибо куда ж ему? Но тот, как будто, не заметил тревоги лейтенанта. Он ещё некоторое время молча посмотрел на него и буркнул:
     — Квартир у меня нет. Пока солнце не зашло, ищи частную. Завтра утром на службу. В первую эскадрилью. Можешь идти, ― проговорил и опять уставился в бумагу, которая лежала на столе.
     — Есть! — нарочито чётко сказал лейтенант, повернулся и пошёл из кабинета, глотая горечь обиды вместе с клубком, что застрял в горле.
„Что сделаешь? Нужно искать”.
     Пока шёл к проходной, немного успокоился. Даже заставил себя улыбнуться, чтобы не волновать Нину.
     — Ну, что? — спрашивает она с тревогой.
     — Искать нужно частную, квартир нет. Может, позже будут, — прибавил уже от себя Николай.
     — Где же искать? — грустно спросила Нина.
     — Сейчас пойдём.
Рядом с ограждением военного городка был пустырь, через который в разных направлениях протоптаны тропинки. За пустырём начинался город. Собственно, ещё невозможно было назвать городом те низенькие новые рублённые одинокие избы, которые стояли ровными рядками. Жёлтая древесина ещё не успела почернеть от солнца и дождей. Похоже, избы недавно срубили, где нужно спрашивать, просить, чтобы пустили пожить, хотя бы временно.
     Зашли в крайнюю. Хозяйка, отворившая дверь, сразу сказала, что места нет и она не знает, кто мог бы пустить. Встретили на улице пожилую женщину.
     — О-о, дети мои, будет тяжело вам что-то найти. Это же только переселились на новое место. Старый город скоро будет затопляться морем, поэтому все спешили, лепили так, чтобы перезимовать. По-видимому, не найдёте. Ничего не могу посоветовать. Поспрашивайте.
     Прошли одну улицу, вторую. Никто не впускает. Даже погреться и отдохнуть никто не приглашает, хоть и видят, что женщина беременная и тяжело ей ходить. А солнце клонится уже на вторую половину.
Настроения нет. Но из чего ему и быть? Положение казалось безвыходным.
     Спустились в низину. Там увидели небольшой магазинчик.
     — Зайдём? — предложила Нина. — Может, хоть воды попьём или съесть что-то купим, c утра во рту ещё ничего не было.
     Зашли. Купили хлеба, банку тушёнки, бутылку ситро. Спросили у присутствующих, не знает ли кто, где можно нанять квартиру. Все пожимают плечами. Лишь один дедушка сказал:
     — А вы спросите вот в том дворе, что третья изба от угла улицы. Там живут дед с бабой, вдвоем. Изба в них немалая, может, и пустят.
     Это уже что-то! Появилась надежда. Быстро пошли, куда указал дедушка.
     На стук вышла небольшая ростом, опрятная, хоть и бедно одетая пожилая женщина. Бабушкой её никак назвать нельзя было. Не спрашивая, что нужно, пригласила в избу. Николай с Ниной переглянулись.
     Комната убрана, тёплая, но поражала бедностью. Почти ничего в ней нет. Стол, три табуретки, кровать, застеленная латаной дерюгой, в углу ведро с водой, на стене висит шкаф, в котором стояло несколько тарелок.
     Возле печки, которая весело гудела пламенем дров, сидел, на вид, действительно, старик. Он повернулся, глянул отсутствующим взглядом на вошедших и продолжил ковыряться в печке кочергой.
     — Садитесь, — пригласила женщина, — какие у вас есть до нас дела?
     — Мы приехали сюда служить в воинскую часть и ищем, кто бы пустил нас на квартиру, — начала Нина. — Может, вы бы пустили?
     — Куда же, голубонька? — вздохнула женщина. — У нас только одна комната жилая. Во второй — ещё пола нет, и там дедов огород. Где же мы вас прислоним?
     — А почему же там, в части вам не дают? Он какие хоромы построили! — отозвался старик.
     — Квартир там нет, — ответил Николай. — Я уже был у командира. Может, как-то хоть временно приютите? Уже сил нет ходить. Да и ей, — кивнул на Нину, — уже терпеть нельзя.
     — Мы и рады бы помочь — и что же сделаешь? — задумчиво проговорила женщина.
     — Дожились, доруководились, мать вашу так! Офицер у них живёт хуже бездомной собаки, — вставил старик. — В какой это армии такое возможно?
     — Тише!.. Что ты мелешь, старый? — забеспокоилась женщина, со страхом глянув на лейтенанта.
      Старик махнул рукой на замечание женщины и сказал Николаю:
     — Пойдём, посмотришь.
     Вышли во двор. Старик подошёл к деревянной пристройке, которая была прилеплена к внешней стене избы, отбросил защёлку и отворил дверь в небольшое, метра два шириной, помещение. Пол вымощен нестроганными досками, потолок — спадистый. Он представлял собой продолжение крыши избы. В противоположной входу стене врезано небольшое окно. Под потолком на гвозде висела электрическая лампочка. Старик засветил её, и Николай увидел кучу лежащих навалом дров.
     — Если некуда деться, то и здесь можно. Я дрова приберу. Обогреться можно и электроплитой — розетка есть. Только кровати нет, что-то нужно придумать. Мы здесь с бабой всё лето жили, пока оборудовали комнату в избе. Двери, чтобы теплее было, завесим. У меня брезент есть. Соглашайся. Зови хозяйку.
     — Сейчас.
     Николай пошёл звать Нину. „Ничего не сделаешь. Нужно соглашаться. После таких напрасных поисков и сарай сойдёт за рай”.
     Николай сходил в часть, разыскал первую эскадрилью. Старшина был на месте. Познакомились. Тот выделил солдат, чтобы помогли принести вещи с вокзала, согласился дать солдатскую кровать, матрас и прочее, что можно приспособить для оборудования неприхотливого быта.
     Нина в магазине купила водку, разных продуктов, Николай пристроил самодельную, на кирпиче, спираль для обогрева холодного сарая, а вечером на половине стариков состоялся ужин.
     Сидели в жарко натопленной избе вчетвером. Кирилл Гавриилович и Марта Рудольфовна рассказывали о своей романтической и грустной жизни. Собственно говоря, рассказывала в основном Марта Рудольфовна, Кирилл Гавриилович по большей части молчал, иногда поправляя жену.
     Хотелось спать после бессонной ночи на вокзале в Новосибирске, волнений, физической нагрузки, но Николай и Нина с заинтересованностью слушали рассказ людей, которых не баловала судьба.

     Нужда и безземелье погнали родителей Гавриила Кандыбы из родного полтавского села, утопающего в вишнёвых садках на берегу Ворсклы, искать себе лучшую судьбу в безграничном сибирском пространстве. Положив на телеги свое скромное сокровище и посадив туда детей, которые ещё не могли бежать за телегой, вместе с двумя такими же, как и он, горемычными соседями, отправился в далёкий путь. Переселенцы пробовали зацепиться на Поволжье, на Урале, но там тоже жилось не богато, и они подвигались дальше, пока не очутились на живописных берегах широкой Оби.
     Здесь родился и вырос первый в семье сибиряк Кирилл. Ему и пришлось идти в солдаты в канун Первой мировой войны.
     Высокий ростом, мускулистый солдат с длинной российской трехлинейкой наперевес бегал в атаку, кричал „Ура!”, колол штыком австрийцев, кормил вшей и мёрз в окопах. А когда российские войска начали отступать, оставляя Галычину, солдат Кандыба, контуженный, попал в плен. Вместе с другими пленными он был перевезён в Германию, где и находился в лагере. Там и обратил внимание на его ещё не истощённую пленом силу немецкий землевладелец, который имел добрые отношения с администрацией лагеря и подбирал дешёвых рабочих для своего немалого хозяйства.
     Полурабский труд в поле и на ферме был всё-таки легче, чем голодный лагерь, где от болезней и истощения непрерывно умирали соотечественники. Кирилл косил сено, кормил многочисленных коров, переносил и нагружал на подводу бидоны с молоком, убирал навоз и вывозил его на поле, полол огород и ещё — мало чего можно придумать, что делать в хозяйстве.
     Почти два года работал Кирилл на чужбине. Им были довольны. Тихий, трудолюбивый, некапризный, он был настоящей находкой для расчётливого немца. Но не выходила из головы Кирилла и во время труда, и во время короткого отдыха мысль о родине, сибирских просторах, о родных — отца, мать и трёх старших братьев, о которых он ничего не знал.
Докатывалось до немецкого городка Виттенберг, где находился Кирилл, отзвуки событий, происходящих в России, но толком никто ему не мог рассказать, и он составлял свои впечатления из коротких обрывков вестей, которые он слышал от немцев, обсуждающих мировые события. Овладев немецким языком на бытовом уровне, он много слов не понимал, но к нему всё же дошло, что в России произошла какая-то революция, сбросили царя. Однако, Россию без царя он никак не мог представить. За кого же тогда можно и воевать, как не за Царя и Отечество? Правда, здесь в Германии царя не было, но то же немцы.
     Ныло сердце, невероятно тянуло домой. Были бы крылья, не размышляя, полетел бы.
     Было же такому случиться, что младшая из четырёх дочерей хозяина, а ей миновало лишь шестнадцать, влюбилась у мужественного, красивого, русого сибиряка. Она не раз подсматривала за ним, очарованно смотрела, как он легко управлялся с орудиями труда, как забрасывал, мотнув головой, свой непокорный чуб.
     Долго эту тайну Марта прятала от всех, и ещё больше от Кирилла, но, наконец, они встретились. Кирилл косил на поляне дубравы сено, широко махая косой, срезал сочные травы. Воздух был наполнен щебетаньем птиц, гудением пчёл, ароматами разнотравья. Работалось легко, с запалом. Он не задумывался над сутью своего рабского труда, а с удовольствием чувствовал свою силу и отмечал её результаты.
     Приморившись, Кирилл вонзил косу в землю и пошёл отдохнуть в холодке под разлапистым дубом. Обходя широкий куст сирени, он неожиданно столкнулся с Мартой. Смотрели друг на друга и не могли угомонить свои сердца, громко стучащие в грудной клетке, угрожая выскочить из неё, чтобы покинуть нерешительные, но напряжённые тела.
      Наконец, Марта подскочила, обвила шею Кирилла горячими руками, торопливо нашла своими губами шершавые губы под колючими усами и утонула в длинном поцелуе, первом в своей жизни.
     Ничего не мог Кирилл с собой поделать, хоть и знал, чем ему грозит такое событие от хозяина. Будто туман, на него наплыло головокружение. Он взял её, пушинку, на руки и понёс к копне свежего сена, что пахло весной, молодостью и первозданностью природы. 
     Долго тайно встречались Кирилл с Мартой, избегая внимания родителей и сестёр. Они ещё могли бы продолжать прятаться, если бы не вмешались в их судьбу политические события, которыми тогда бурлил весь мир.
     В Германии началась Ноябрьская революция 1918 года, которая не смогла обойти и тихий городок Виттенберг. Кирилл решил воспользоваться несуразицей и пробираться на родину. Как только не отговаривал Кирилл Марту, пугая трудностями, но она не смогла оторваться от своего возлюбленного — не размышляя, ринулась за Кириллом в далёкую неизвестную Россию, навстречу тяжёлым испытаниям.
     Немало поскитались и испытали муки молодые люди, пробираясь бурным морем революционных вихрей и огня гражданской войны, но ни разу не пожалела Марта, что предприняла это отчаянное путешествие.
     Не застал Кирилл своих родных в селе — отец и мать умерли, а братьев развеял буревей событий. Изба была сожжена, и Кирилл взялся за устройство своего гнезда, хотя это было нелегко делать во время беспорядка. Всё же изба на берегу Оби была построена, а небольшой огород давал возможность прокормиться. Да и река, что кишела в те времена рыбой, не позволяла бедствовать. Ничто не могло затмить счастье Марты, кроме того, что не было детей. А как ей хотелось услышать в избе детские голоса!
     Грустил и Кирилл. Поэтому они были единодушны, когда взяли в пристанище девочку, полугодовую сироту. И пошла в них совсем другая жизнь! Как могли, ласкали такое прекрасное дитя, отдавая ему всё время и всю душу.
     Но началась война. Жестокая война с фашизмом. И супруги испытали тяжёлую беду. Нет, не ту беду, которой не миновали люди, познав невиданно ужасную бойню. У них исчез покой, они стали изгоями на родной для Кирилла, и уже и для Марты, земле.
     Кирилл не подлежал призыву по возрасту, поэтому он работал на предыдущем месте грузчиком небольшого предприятия. Марта работала уборщицей в школе. Их сначала вместе, а затем в одиночку стали вызывать в районный отдел НКВД на допросы. Всё узнавали, не шпионы ли они, которых заслали в глубокий тыл. Очень подозрительным казался поступок дочери зажиточных родителей, которая променяла безбедную жизнь на прозябание. А, может, кому-то и хотелось воспользоваться таким выгодным для разоблачения шпионажа случаем и прославиться?
     Марту арестовали январской ночи 1942 года, отвезли в Новосибирск, и там, в темнице НКВД, её допрашивали, но, кроме того, что она знала, ничего не могла сказать. Она уже и забыла мелочи своей жизни, ибо ещё и не жила до побега с возлюбленным.
     Через полгода, ничего не узнав, Марту выпустили под наблюдение милиции. Она не имела права выезда из города, и должна была ежемесячно отмечаться в районном отделе милиции. Да и куда ей ехать, когда всё здесь, с ней, в небольшой избушке на берегу большой реки. С места работы её уволили, ибо не может подозрительная немка быть рядом с советскими детьми.
     Несколько раз увольняли с работы и Кирилла, но в государстве не хватало рук, и он работу себе находил. Неоднократно его вызывали на допросы, но, как и Марту, не поддавали пыткам, хоть и пытались выбить из них признание.
     Очень наносили боль соседи, которые раньше относились к ним хорошо, а теперь отворачивались, а иногда смотрели на них с ненавистью, как будто это они затеяли эту страшную войну.
     Дуня, их приёмная дочь, училась в школе, но там тоже знали, чья она дочка. Проучившись до седьмого класса, она пошла работать. Будучи уже совершеннолетней, она узнала, что у неё родители не родные, покинула их, завербовавшись на какое-то послевоенное строительство, и — словно, в воду канула.
     Война закончилась, а Кирилла и Марту не покинули правоохранительные органы. Марта продолжала отмечаться в милиции, Кирилл, всё больше озлобляясь на власть, не мог найти себе работу по душе. Замкнулся в себя, ходил мрачный, избегал встреч со знакомыми.
     В начале 50-х неожиданно пришло письмо из Ленинграда — Марту разыскивал её племянник, который учился там в институте. Сёстры жили в Восточной Германии. Завязалась переписка. Марта получала письма в милиции и должна была носить туда на проверку письма, которые она писала своим сёстрам. Получала она и посылки.
     Марта Рудольфовна рассказала, как они были удивлены и не знали, что ответить сёстрам, когда они в одном из писем спрашивали, какого цвета костюмам Кирилл отдаёт предпочтение, ибо они хотели переслать ему в подарок шляпу, но не знают, какой цвет ему лучше подойдёт. Наивная простота: они и не знали, что за всю свою жизнь Кирилл Гавриилович ни разу не одевал костюма.
     Когда сёстры что-то пересылали, всё шло на продажу, нужно как-то жить. Постарели, сердешные, а средства для существования не нажили. Пенсии им не положено. Чтобы как-то кормиться, Кирилл Гавриилович и летом, и зимой выращивал зелень на продажу. Летом — на небольшом огороде, зимой — в одной из комнат в ящиках с землёй.
     Нина всплакнула, слушая рассказ и проникнувшись глубоким сочувствием к чужому горю.
     Уже в следующие годы, изредка наведываясь к своим первым знакомым в этом городе, Нина узнала, что в 1957 году, в период хрущёвской оттепели, Марте повезло съездить на свою историческую родину — в Восточную Германию. Сестры и деньги послали, и билет купили. Не было тяжело представить, что происходило в душе Марты, когда она увидела своих сестёр и места, где прошло её счастливое детство. Не хотелось ехать назад, на берега Оби, и была такая возможность остаться с сёстрами, они очень её уговаривали, но она не могла оставить своего Кирилла, ибо ему будет очень грустно одному. Только одно её сейчас тревожит — сёстры собираются приехать к ней в гости, а она не сможет их угостить, как надо.

     В новом помещении было тепло. Всю ночь алела самодельная электроплита, ярким красноватым отблеском освещая комнату.
     Лейтенант Полуйко утром доложил о прибытии к новому месту службы командиру первой эскадрильи майору Морозову. Деловой, энергичный комэск поставил Полуйко перед лётчиками эскадрильи, которые сидели за столами на занятиях, и приказал рассказать о себе. Лейтенант коротко доложил о своей недолгой жизни. Комэск представил ему руководство эскадрильи, командиров звеньев, лётчиков-инструкторов.
     — Вы назначаетесь командиром третьего экипажа. Командир звена капитан Буйволов сегодня представит вам лётную группу и технический состав экипажа. Даю вам два дня на обустройство, постановку на все виды довольствия, знакомство с подчинёнными и сдачу зачётов.
     Во время перерыва лётчики обступили лейтенанта, давили ему руку, называли себя, подбадривали, потянули курить. У кого-то нашлись знакомые, которые служили вместе с Полуйко, возникли вопросы.
     Командир звена дал ему бумажку со списком курсантов — познакомься, мол, с личными делами.
     — Беги — не успеешь всё сделать, — предложил капитан Буйволов. — Сначала — в батальон. Станешь на довольствие, а затем в канцелярии познакомишься с личными делами курсантов. В пятнадцать часов быть в казарме, будем знакомиться с курсантами.
     Полуйко побежал в штаб батальона, выписал накладную, сходил на склад, где получил лётную форму и снаряжение, отнёс всё домой.
     Нина уже убрала их „квартиру”. Николай и не узнал вчерашний сарай. Выглядело даже прилично. Кровать застелена покрывалом, к стенке, возле которой стояла кровать, прицеплён коврик, на противоположной стенке висело зеркало и несколько эстампов, большой ящик в углу был покрыт скатёркой, на полу лежала дорожка, ещё что-то было сделано, подправлено, и сарайчик стал уютен, как умеют это делать только женские руки.
     — Почему ты, Нина, не подождала пока я приду? Мы бы сделали это вместе, — нежно пожурил Николай. — Тебе же нельзя утомляться.
     — Я потихоньку, дорогой. Не буду ж я без дела сидеть.

     Пять дней понадобилось лейтенанту Полуйко для того, чтобы обустроиться, стать на все виды довольствия, получить лётное обмундирование и снаряжение, сдать многочисленные зачёты по знанию материальной части, инструкции лётчику, района полётов, пройти медицинский осмотр и предварительную подготовку к полётам.
     9 марта 1954 года он поднялся в морозный сибирский воздух из заснеженного аэродрома „Бердск” с командиром звена, который должен был проверить его технику пилотирования. Командиры спешили с подготовкой лейтенанта Полуйко, ибо нужно было успеть восстановить его навыки в инструкторских полётах, подготовить к обучению курсантов, до того как раскиснет грунтовый аэродром, ибо весна уже стучит и в Сибирские просторы.
     Перерыв в полётах дал о себе знать. Лейтенант волновался и от потери некоторых навыков в управлении самолётом, и, оттого что ему хотелось показать новому командиру, на что он способен как лётчик, и от радостного ощущения полёта и видения нового района аэродрома, на котором ему придётся летать неизвестно сколько.
     Лётный день выдался солнечным, морозным. Видимость безграничная. На фоне белого снега объекты на земле виделись выразительно, контрастно. Взлетали в направлении соснового леса, за которым открывалась панорама покинутого города на правом берегу Оби, которая делала широкую излучину, изменяя исконный могучий ток воды с северо-восточного направления на северное. За рекой протягивалась на десятки километров низина, которая должна была стать дном рукотворного моря. На ней шёл выруб леса — везде виднелись сложенные в штабеля стволы деревьев и многочисленные дороги, изрытые тракторами и лесовозами.
     Некогда было рассматривать местность, всё внимание пилотированию самолёта, ибо от первого полёта зависит авторитет лётчика в новой части. Хотя, ведя осмотрительность, Полуйко отмечал в своём сознании: и строительство дамбы на Оби, и трубы новосибирских заводов с чёрным дымом, и железную дорогу, которой сновали эшелоны.
     Набрав высоту 2500 метров, лейтенант начал выполнять сложный пилотаж. Нет, ничто не забылось. Фигуры вписывались в воздух друг за другом будто гигантская карусель. С каждой фигурой добавлялась уверенность в себе, каждым мускулом чувствовалась машина, её положение в воздушном пространстве.

     После обеда в Ленинской комнате собрались курсанты лётной группы, инструктором которой был назначен лейтенант Николай Полуйко. Он ещё не успел в совершенстве ознакомиться с личными делами курсантов — выписал лишь общие данные, а их лётные книжки предыдущего обучения на учебном самолёте Як-18 отобрал для дальнейшего, более детального изучения. Из записи предыдущего инструктора можно узнать, как курсант летал, какие допускал отклонения, а это очень важно знать, чтоб учитывать индивидуальные особенности во время обучения.
     Хотя Николай и знал, что ни один инструктор откровенно не напишет в книжку правду о качестве выполнения полётов курсантом, если он выпустил его летать самостоятельно, но между строк много чего можно увидеть. Недаром среди инструкторского состава говорили, что лётная книжка курсанта ведётся для прокурора. Если с курсантом во время его самостоятельного полёта что-то случится, то сразу комиссия берётся за лётную книжку. Достаточно упоминания в ней на какую-то ошибку, которая могла бы привести к лётному происшествию, как будет сделан вывод — курсант не подготовленный. Значит, виноват инструктор. Вот и приглаживает каждый из них свои записи. Хочешь-не-хочешь, а система ответственности порождает очковтирательство, утаивание действительного состояния подготовки курсанта. На разборе полётов инструктор обстоятельно анализирует каждую ошибку курсанта, ведёт для себя отдельный блокнот, но в официальный документ записывает осторожно. Откровенно ведёт запись в лётную книжку того курсанта, которого он признал безнадёжным в лётном деле и готовит для отчисления. Здесь уж он распишет ошибки и недостатки всеми цветами краски.
     Старшина лётной группы младший сержант Ибрагимов доложил о присутствующих. Стояло семь курсантов, внимательно глядя на молодого инструктора, который будет их учить. Внимательно присматривался к курсантам и инструктор, ибо его судьба тоже во многом будет зависеть от курсантов. Попала группа с хорошими способностями — легко инструктору, почёт ему и уважение, а попадёт со слабыми данными — замучится инструктор, позор ему и выговор. Обычно, командиры пытаются так скомпоновать лётные группы, чтобы разные по способностям попали курсанты, но бывает всякого.
     — Садитесь, товарищи курсанты, — сказал лейтенант, — будем знакомиться.
     Он коротко рассказал о себе, послушал каждого из них, изучая внешние признаки характеров.
     Ибрагимов, старшина лётной группы — спокойный, рассудительный, стойкий, настойчивый, открытый, смело смотрит в глаза собеседнику.
     Аралов — с ярко рыжими до золотого блеска волосами, голубыми васильковыми глазами. Будто влюблённый, смотрел на лейтенанта и, казалось, ловил каждое его слово.
     Багиров — почтенный, сдержанный, с лукавинкою в карих глазах, выглядит более старшим своего возраста.
     Вальянов — стыдливый, несвободный, неловкий. Сразу видно, что придётся с ним поработать.
     Степанов — располагающей внешности, интеллигентный курсант. Держится с достоинством, открытый.
     Торопов — глаза постоянно бегают, не задерживаясь ни на чём. Избегает смотреть прямо в глаза, как будто боится выдать, что там у него на душе.
     Ханов — подвижный, малоусидчивый, с быстрыми черными глазами.
     Все семь курсантов из Казанской специальной школы ВВС, закончили школу первичного лётного обучения на Як-18, все семеро — татарской национальности. Рассказывали о себе скупо, но доброжелательно.

Лейтенант Полуйко с группой курсантов

     Соседями у Полуйко были семьи лётчиков-инструкторов из его эскадрильи: капитан Вениамин Попов с женой Тамарой, старший лейтенант Альберт Типечин с женой Алой.
     В „Клошмерли” имела комнату семья командира второго звена Ивана Корниенка с женой Екатериной. Так случилось, что у Полуйко с Корниенко завязалась дружба. Их сын Юра был старший Саши на несколько месяцев, и Нина с Катей часто гуляли со своими детьми, рассказывали друг другу о своей жизни, об Украине и обо всём том, о чём могут говорить только женщины. Собирались семьями в выходные дни и по праздникам у кого-нибудь отдохнуть за столом, сыграть в шахматы, перекинуться картами, послушать музыку и тому подобное. 
     Нина имела неплохие отношения с женой старшины сверхсрочной службы Кадочникова, которые жилы на первом этаже в одном с ними доме. Люда, старшая дочка Кадочниковых, двенадцати лет, в свободное от школы время приходила к Полуйко позабавиться с Сашком. Она оставалась с ним и вечером, когда Николай с Ниной отваживались пойти в кино. Не часто это было, но на всю жизнь они запомнили фильм, который шёл в городском кинотеатре, „Хиросима”. Было тяжело смотреть на то, что делалось на экране, когда из американского самолёта В-29 на город была сброшена атомная бомба. Город был снесён с лица земли, сотни тысяч мирных людей погибло, а ещё больше получили тяжёлые ранения, ожоги, радиоактивное заражение. Спокойно на всё это смотреть было невозможно. Николай и Нина знали, о том, что два города в Японии были поражены атомными бомбами, но увиденное их очень поразило. Нина плакала, уцепившись рукой за руку Николая, который тоже глотал слезы. Нина пыталась выйти, но Николай её удерживал:
     — Посиди, дорогая, это нужно видеть, — уговаривал он её, хоть и сам чувствовал себя нехорошо. 

     Следующий год повторился в том же рабочем ритме, как и предыдущий.
     Приехали в эскадрилью и очередные курсанты, распределили их по звеньям и лётным группам. По-видимому, командиры учли нагрузку Николая общественной работой, что дали ему аж девять курсантов. Воспринял он это спокойно, но в душе всё же неприятно заныло. Успокоил себя тем, что подумал: может, не будут рекомендовать на отчетно-выборном собрании на этот год. Да и у других инструкторов, кроме тех, кто первый год учит курсантов, тоже по девять человек.
     Количество курсантов у одного инструктора, которые учатся одновременно, не может быть безграничным. И дело не только в том, что для сохранения качества обучения нужно оптимизировать нагрузку на инструктора. За лётную смену в 6 часов, а это время устанавливается нормативными документами, в период вывозной программы инструктор на переходном самолёте может выполнить 25-30 полётов по кругу, если они выполняются с конвейера, а если с заруливанием после каждого полёта, то и того меньше. В таком случае за лётную смену не каждому курсанту можно дать оптимальное количество полётов, вывозная программа растягивается, навыки в пилотировании закрепляются слабо, качество обучения ухудшается. Оптимальное число курсантов на самолёте Як-11 составляло 5-6 человек.
     Но об этом можно только думать и говорить на методических совещаниях, а приказы командиров не обсуждаются. Поэтому Николай, впервые встречаясь с курсантами закреплённой за ним лётной группы, не высказал сожаления, а тем более сомнения в том, что он не сможет всех научить. Напротив, он оптимистично отнёсся к разговору с курсантами, высказавши уверенность, что все они освоят переходный самолёт, а дальше и реактивный, если будут серьезно относиться к подготовке к полётам и выполнять его установки.
     В целом инструктор был доволен курсантами лётной группы. На первый взгляд, ребята серьезные, все имеют возраст за двадцать лет. Старшина лётной группы Евгений Жуков — 24 года, ровесник инструктора, курсанты Валентин Денисов и Владимир Устюгов — 23 года, Владимир Аксютенко, Валентин Гончаров и Арнольд Фирсов — 22 года, Леонид Кривушин — 21 год, Владимир Алферов и Александр Марков — 20 лет. Все они успешно завершили обучение в школе первоначального лётного обучения на самолёте Як-18, все выражают желание учиться дальше, стать лётчиками-истребителями.
     Лейтенанту Полуйко из первой встречи понравился старшина лётной группы младший сержант Жуков — серьезный, рассудительный, энергичный. Умные спокойные глаза. Чувствуется открытость, уверенность в себе. Родители — крестьяне. Закончил 10 классов и медицинский техникум. Имеет медаль „За честный труд в Великой Отечественной войне”.
     Неплохое впечатление осталось у инструктора от первой встречи и с курсантами Алфёровым, Аксютенком, Устюговым, Гончаровим. Взял на узелок себе лейтенант курсанта Маркова, который всё время крутился на месте, не мог спокойно усидеть, рыскал глазами по помещению, не мог ни на чём сосредоточиться. Курсант Фирсов слишком многословный, разговорчивый, слишком свой, пытается понравиться. Курсант Денисов всё время изучающее смотрел из-подо лба на инструктора, отвечал на вопросы односложно, нехотя. Чем-то он напомнил Николаю курсанта Новикова с Поздеевки. Нужно глубже изучить этих курсантов.
     Полуйко внимательнее познакомился с личными делами курсантов.
     В характеристике теоретического батальона школы первоначального лётного обучения Марков характеризуется как „слабо дисциплинирован, невыдержанный, допускает случаи пререкания с младшими командирами. На замечания командиров реагирует вяло, требует контроля. В работе мало усидчив и не постоянный. В общественной жизни участия не берёт”. Предыдущий инструктор добавляет: „В жизни вялый, любит оправдываться, когда ему делают замечания старшие.”
     Фирсову отмечается в характеристике школы первоначального обучения, что он „физический труд не любит, любит поговорить со старшими, задавака. Лишней нагрузки не выдерживает. После трёх-четырёх полётов жалуется, что болит голова. Рассеян, невнимательный”. Николай обратил внимание, что курсант из семьи медицинских работников: отец был военным фельдшером — капитан медицинской службы, мать — аптекарь.
     Характеристика Денисова нейтральная — ни хорошего, ни плохого. Происхождение — из военных. Отец — полковник Советской Армии.
     Потом Полуйко поговорил отдельно с каждым курсантом. Нужно было наметить стратегию обучения и воспитания, исходя из индивидуальных качеств курсанта.
     Вскоре в эскадрилье состоялось отчетно-выборное собрание первичной комсомольской организации эскадрильи. На собрании присутствовали командир эскадрильи майор Морозов, заместитель командира эскадрильи по политической части майор Макаренко, секретарь партийного бюро эскадрильи капитан Короткий, секретарь комсомольского комитета полка старший лейтенант Зимин. Секретарь комсомольского бюро Николай Полуйко сделал отчётный доклад. Начались дебаты. Выступали командиры, комсомольцы, обычно, заблаговременно подготовлены, чтобы была активность. Командир эскадрильи в основном критиковал воинскую дисциплину и внутренний порядок. С лётной подготовкой, Слава богу, всё было в порядке. Признали работу бюро удовлетворительной. И, наконец, приступили к выдвижению кандидатур в новое бюро. Поднялся комэск и внёс кандидатуру в список для голосования лейтенанта Полуйко. Таким образом, на повторный срок попал и Полуйко. Но он и не противился. Смирился с судьбой. Втянулся в работу. В состав бюро вошёл и курсант Алфёров. Будет легче, когда один из членов бюро будет под рукой.

Рассчитавшись с Бердским полком, старший лейтенант Полуйко морозным декабрьским днём приехал электричкой на станцию Обь. Узнав, где находится штаб полка, он направился туда. Дежурный провёл его к командиру полка. За широким столом сидел подполковник, читая какие-то бумаги. Полуйко доложил:
― Товарищ подполковник, старший лейтенант Полуйко прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.
Подполковник поднялся и жестом указал Полуйко на стул.
― Садитесь, товарищ старший лейтенант. Откуда и на какую должность? ― мягко спросил командир полка. В манерах его поведения, чувствовался интеллигентный человек, с чувством собственного достоинства и самоуверенности. Напомаженные волосы, отросшие сбоку, как будто тыквенным листом закрывали широкую лысину.
― Из Бердска, на должность лётчика-инструктора, ― ответил Полуйко.
― Расскажите, пожалуйста, о своём жизненном и служебном пути.
Полуйко коротко рассказал. Подполковник внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов, лишь по завершении рассказа, спросил:
― Как у вас с семьёй?
― Жена с трёх с половиной лет сыном находится в Бердске, ожидаем второго. Через полгода.
― С жильём у нас сложно, но комнату получите. Пойдёте в первую эскадрилью. Командир эскадрильи подполковник Карабанов. Ко мне вопросы есть?
― Никак нет, ― ответил Полуйко и поднялся.
― Тогда желаю вам удачи, ― протянул и пожал Николаю руку.
Нашел канцелярию комэска, представился.
Подполковник Карабанов вызвал командира звена капитана Ильчука и представил ему Полуйко:
― Вам в звено назначается лётчиком-инструктором старший лейтенант Полуйко. Помогите ему быстренько стать на все виды довольствия, покажите ему жильё ― комнату в квартире номер 12, в доме номер 1, на втором этаже. Сосед ― подполковник Поляков, заместитель начальника политотдела училища. Нужно, чтоб он как можно быстрее перевёз семью и приступил к переучиванию.
― Есть. А у кого ключи от квартиры? ― спросил Ильчук.
― Наверное, у соседей.
В штабе полка Полуйко отдал в строевое отделении документы, и они пошли смотреть квартиру.
Четырехэтажный дом был неподалеку от дома культуры и стадиона. Открыла моложавая хозяйка.
― Можно посмотреть на комнату? Ключ у вас? ― спросил Ильчук.
― Да, пожалуйста, ― женщина достала ключ из шкафа, стоящего в коридоре, и подала Ильчуку. А кто собирается здесь жить.
― А вот прибывший лётчик нашей эскадрильи старший лейтенант Полуйко Николай Алексеевич.
― А большая у вас семья? ― спросила она.
― Жена и парень три года, с половиной.
― В порядке. Меня зовут Валентиной.
Комната была квадратов двадцать, чистая, тёплая, побелённая, пол окрашен, два окна выходили на стадион, обсаженный деревьями. Лучшего Николай и не мог желать, когда ехал сюда. Нужно только обзавестись мебелью.
― Ну, всё, ― сказал Ильчук. ― Едьте домой, собирайте вещи и переезжайте. Я думаю, что лучше будет вам машиной перевезти вещи. Здесь недалеко, а контейнером будут идти долго.
― Да. Спасибо. За два дня, думаю, управлюсь.
Собрав свои ещё не обременительные количеством, весом и габаритами пожитки, нагрузил их на грузовик, выпрошенный у воинской части, и в кабине которой вместе с женой и сыном, переехал на место нового жительства.
На следующий день вместе с другими лётчиками, переведенными с поршневых самолётов, засел за переучивание на новой авиационной технике. Предусматривались теоретическая подготовка, практическое освоение самолёта МиГ-15бис и спарки УТИ МиГ-15, подготовка как инструктора на этих типах самолётов.
Для них это был совсем другой тип самолёта ― МиГ-15, реактивный. Он имел принципиально иную конструкцию планера, двигателя, авиационного и радиотехнического оборудования, вооружения. Поразительно отличалась теоретическая и практическая аэродинамика, значительно расширялся диапазон воздушного пространства для его применения. Самолёт был более требовательным к физическому, физиологичному и психологическому здоровью лётчика. Поэтому значительная часть лётчиков была уволена из рядов Вооруженных Сил, или не была допущена по состоянию здоровья, или лётчики сами не выразили желания летать на этой авиационной технике.
Теоретическая подготовка проводилась в учебно-лётном отделе училища. Занятие проводили преподаватели соответствующих учебных дисциплин по ускоренной программе, читая обзорные лекции. Основное внимание было уделено самостоятельной работе над разнообразной учебной и технической литературой и тренажи на авиационной технике. По окончании теоретического переучивания лётчики сдали экзамены по основным учебным дисциплинам и документам, регламентирующим лётную работу, и вышли на полёты. Всего было потрачено на теоретическое переучивание полтора месяца.
Морозного безоблачного дня 15 января 1958 года Николай Полуйко впервые летел в реактивном самолёте УТИ МиГ-15 в ознакомительный полёт с командиром звена капитаном Дмитрием Ильчуком, находящимся в задней кабине.
Правильно запускать двигатель МиГ-15 тоже нужны определенные навыки. Если во время запуска быстро открыть стоп-кран, то может возникнуть помпаж двигателя, чрезмерное повышение температуры газов и повреждение лопаток турбины. Если очень медленно, то двигатель может не запуститься, что тоже вредно для него. Надлежит открывать стоп-кран с темпом набора оборотов турбины до режима малого газа.
Хоть и не совсем удало, ибо чувствовалось бурление турбины, а все же с первого раза запустил Николай двигатель, под контролем техника самолёта включил все необходимые тумблёры, присоединил кислородную маску. Увидев, как техник, нагнувшись, вытянул сзади контровочну чеку из механизма катапультного сидения, он тихонько погладил рычаг, понимая, что сидит на разблокированной пушке, которая в любое время может пальнуть кресло вместе с ним. Это было первое неприятное впечатление, к которому нужно привыкнуть. Хоть и знал, что не должна сама выстрелить, а все же… всякое бывает. Долго не исчезало это ощущение опасности и в следующих полётах, но постепенно забылось, и в дальнейшем он о катапульте вспоминал, когда возникала какая-то угроза.
Закрыл фонарь и, запросив у руководителя полётов разрешение на выруливание, порулил по рулёжной дорожке в край взлётно-посадочной полосы для взлёта. Всё не так, как на поршневом. С одной стороны, всё, как на ладони, видно, куда рулить, с другой большая приёмистость двигателя МиГ-15 осложняет руление. Но всё придет с тренировкой.
На поршневых они не летали и c искусственной ВПП, так как старт всегда разбивался против ветра, а здесь всего два направления взлёта и посадки ― основной и противоположный.
Взлёт имеет тоже особенности ― хорошо видно всё впереди и нужно поднимать во время разбега не хвост, а нос, то есть ручку нужно не отдавать от себя, а брать на себя. Да и скорость быстрее нарастает, разбег ― быстротечный.
Ну, и совсем неприятно поразило то, что впереди перед глазами нет винта. Раньше винт ― это то, что лётчик всегда видел и чувствовал, что в нём вся сила, на него была вся надежда на успешный полёт, а здесь его нет! Где-то внизу свистит турбина, нос рассекает воздух, самолёт уходит в него без явного усилия, словно нож в масло.
Пилотаж тоже не такой ― растянут. После переворота ныряет на большую глубину, радиус виража и время его выполнения увеличились, перегрузка более длительная. Сложность, а иногда и невозможность вывода из штопора заставляет осторожнее подходить к предельным режимам по перегрузке и минимальной скорости. Вообще, после полёта у Николая не совсем приятное сложилось впечатление о самолёте, хотя в этом он и не сознался командиру звена, когда тот спросил:
― Ну, как впечатление о самолёте?
― Нормально. Впечатляет. Но если бы ещё ему винт впереди, было бы самый раз.
Командир звена понимал, что когда лётчики имеют большой налёт на поршневых самолётах, они тяжелее привыкают к реактивному самолёту. Зато, когда они избавятся от старых навыков, становятся хорошими лётчиками.
― Ничего, скоро избавитесь от старых стереотипов, ― ободрительно сказал Ильчук. ― Готовьтесь, завтра будем летать по кругу.
Полёты по кругу не оказались сложными для освоения лётчиками, которые переучивались с Як-11. Большие скорости и шире маршрут полёта по кругу, не нужно было привязываться к Т, больше внимания уделялось использованию приводной радиостанции. „Золотая стрелка” автоматического радиокомпаса всегда показывала на приводную радиостанцию, которая была расположена в створе ВПП на расстоянии четырёх километров от начала полосы со стороны захода на посадку. Она позволяла выполнить заход на посадку и в случае отсутствия видимости аэродрома.
Лётчики сначала осторожно относились к посадке, остерегались грубых посадок, напуганные возможностью прогрессивного развития „козлов”, которые часто заканчивались поломками самолётов, а то и катастрофами. Если во время посадки допустить отклонение по высоте выравнивания или несоразмерные движения ручки управления самолётом, то это может привести к грубому удару колесами о землю. За счёт амортизации стоек шасси и отклонения руля высоты самолёт может энергично отделиться от земли со следующими грубыми приземлениями и увеличением высоты подскока с разрушением передней стойки шасси и другими непредвиденными последствиями.
Как говорят, Бог миловал, и в полку удавалось предотвращать подобные отклонения на посадке даже во время полётов курсантов, так как каждый лётчик и курсант отрабатывал в практических полётах с инструктором технику исправления „козлов”. Но случаи в ВВС поломок самолётов на посадке были неодиночные.
Пришлось Николаю Полуйко во время переучивания встретиться в полёте с очень опасной неисправностью. Он выполнял контрольно-показной полёт в передней кабине УТИ МиГ-15. В задней кабине сидел инструктор их звена капитан Швайков. Во время выпуска перед посадкой основные стойки шасси вышли, а передняя осталась на замке убранного положения, о чем свидетельствовали красная лампочка на табло приборной доски и отсутствие механического указателя на носовой части фюзеляжа.
Соответственно инструкции в таком случае необходимо поставить кран выпуска шасси в нейтральное положение и потянуть на себя скобу аварийного открытия замка передней стойки шасси. Выполнив, что положено, Николай потянул изо всех сил за скобу, но никакого эффекта.
― Что-то не выходит, ― сообщил по СПУ Швайкову, который как опытный инструктор на реактивных самолётах был допущен к переучиванию лётчиков и фактически был командиром экипажа спарки.
― Постарайся порвать трос, иначе не поверят, что мы делали всё правильно! Я взял управление самолётом на себя.
Николай двумя руками взялся за скобу, потянул ― хрустнуло что-то в спине, но порвать стальной трос ему было не по силам.
― Напрасное дело!
― Пройдём над стартом, ― сказал Швайков, ― пусть руководитель полётов посмотрит. Бери управление.
Доложили о неисправности руководителю полётов. Тот посоветовал сделать то, что они уже сделали. Ничего не выходило. Над стартом загорелась лампочка „Остаток 300 литров”.
― „Октава”, я ― 220-й, остаток триста! ― доложил Николай.
― 220-й, будете заходить на посадку на грунтовую запасную полосу! Посадка на запасную!
― Я ― 220-й, вас понял! На запасную!
― Подтяни и застопори привязные ремни, ― подсказал Швайков.
― Уже сделал, ― ответил Николай и вспомнил, как когда-то садился на фюзеляж на УЛа-9.
Выполнив четвертый разворот, Николай зашёл на заснеженную запасную полосу, параллельную искусственной полосе. Хотя он действовал спокойно, но сердце ускорено стучало в грудь ― что там, на земле их ожидает? А если самолёт носом зароется в землю? Может сорваться и пулемет и придавить ноги. Но мало чего может случиться в случае аварийной посадки!
Земля приближалась. Выравнивание. Самолёт летит над землёй, теряя скорость. Вот он плавно касается основными колесами снежного покрова и бежит на двух колёсах. Николай удерживает посадочное положение как можно дольше, чтобы на меньшей скорости опустился нос на землю. Ручка выбрана на себя полностью, нос плавно опускается.
― Сними ноги с педалей! Закрой стоп-кран, выключи аккумулятор! ― крикнул Швайков, хотя Николай уже это сделал.
Самолёт ускоренно опускает нос и ударяется носовой частью фюзеляжа о землю.
Необычное положение лётчиков ― головой вперёд.
Скрежет металла.
Разворот на 90 градусов.
Самолёт остановился.
Стало тихо. Лишь шипела вода от талого снега, что набился в воздухозаборник, поднимая клубы пара, создавая впечатление, что самолёт горит.
Машина с людьми, пожарная, санитарная машины мчат к месту аварийной посадки. Лётчики открыли фонари, вылезли из кабин и скользнули по крылу на землю.
Прибывшие инженеры подняли носовую часть фюзеляжа и подставили козелок. Всем интересно знать, не напутали ли что-то лётчики. Инженер эскадрильи залез в переднюю кабину и потянул за скобу ― стойка не выпадала. Открыли щитки ниши носовой стойки, отсоединили от замка и выпустили носовую стойку. Претензий к лётчикам не возникло, и они поехали докладывать начальству о событии.

Выполнение программы переучивания складывалось не совсем удачно из-за значительных перерывов в полётах. Основной причиной этого были сильные морозы в январе и феврале. Если температура внешнего воздуха на уровне земли опускалась ниже 35 градусов, полёты прекращались. Ограничение было установлено из-за тяжёлой работы технического состава при таких низких температурах. Невозможно было обслуживать авиационную технику, так как техник и механик больше операций по подготовке самолёта к полёту выполняют голыми руками, иногда втыкая их для согревания в меховые рукавицы, которые висели на верёвках через шею, как привязывали родители их малым детям, чтобы не потеряли. Было особенно тяжело слить отстой керосина, перед полётом, чтобы предотвратить образование в полёте кристаллов в случае наличия в топливе воды. Иначе это могло бы привести к забивке льдом фильтров и остановке двигателя в полёте. Слить отстой можно только голой рукой, и тем самым облить им руку, которая сразу же обмерзала.
Не легче зимой бывает и лётчику. В целом зимнее лётное обмундирование обеспечивало защиту от холода. Надевалось шерстяное белье, на него шерстяной свитер и брюки, кожная куртка, сверху меховой костюм. На ноги надевали простые носки, на них шерстяные, затем меховые носки, потом унты. Кабина герметическая и хорошо обогревалась горячим воздухом, который забирался за компрессором двигателя. Температура в кабине регулировалась лётчиком специальным краном. Но первый вылет самолёта после ночной стоянки на морозе доставлял лётчику много неприятностей. Все металлические детали в кабине ― и ручка управления самолётом, и рычаг управления двигателем (РУД) нахолаживались до такой степени, что холод проходил через меховые перчатки, сковывал пальцы. Доходило и до обморожения рук.
Каждый из лётчиков пытался не попасть первым на вылет на данном самолёте. Но кто-то должен был лететь первым. Чаще всего первыми попадали молодые лётчики и те, кто переучивался.
Полетел и Николай Полуйко впервые в тридцатиградусный мороз на самолёте МиГ-15бис после ночной стоянки. Пока двигался, запуская двигатель и закрывая фонарь, не обращал внимания на холод, хоть и чувствовал его жгучее дыхание. А когда начал выруливать, взяв правой рукой ручку, а левой РУД, то уже не мог их покинуть, чтобы потрясти или поплескать руками, ибо нужно всё время изменять обороты двигателя и пользоваться тормозами. К ВПП ещё далеко, а пальцы уже занемели. Когда стоял перед ВПП, ожидая посадку и освобождение полосы садящимся самолётом, поплескал руками, но не почувствовал облегчение ― руки болели.
Получив команду „На полосу!”, Николай быстренько вырулил и взлетел. Негибкими пальцами убрал шасси и закрылки. В наборе высоты прижал РУД зажимом, чтобы не отходил назад, ручку зажал коленями и снял перчатки. Пальцы стали белыми, как меловая бумага. Начал тереть рука о руку, испытывая лишь боль. Приходилось всё время поправлять положение ручки, ибо самолёт плавно накренялся. Кабина постепенно наполнялась теплом от наддува горячего воздуха, а руки не отходили. Уже и в зону пришёл, нужно выполнять пилотаж, но руки не отходят. Ввёл в плавный вираж с небольшим креном и продолжал оттирать руки. Наконец, боль начал постепенно уходить, и пальцы покраснели.
Выполнил пилотаж без будь какого удовлетворения и вернулся на аэродром. В дальнейшем Николай нашёл в своём домашнем хламе старые краги, которые получил ещё на Дальнем Востоке, и оставил перчатки к более теплым временам.

Над училищем нависла угроза остаться не только без центрального аэродрома, но и центральной базы. Новосибирский аэродром ГВФ находился внутри города, имел короткую полосу и не имел возможности нарастить ее под реактивные гражданские самолёты, которые едва лишь входили в эксплуатацию. Пока временно, а, видно, и насовсем, для посадки, обслуживания и вылета лайнеров Ту-104, которые делали два рейса в сутки, использовали аэродром „Толмачёво”. Для этого рядом со стоянками самолётов Сибирского училища были построены временные сооружения аэропорта для регистрации и ожидания пассажиров. Их привозили с центрального аэровокзала только тогда, когда прилетал самолёт, и было понятно, что он может лететь дальше.
За час до прилёта пассажирского самолёта на диспетчерский пункт аэродрома училища приходила группа руководства полётами ГВФ. Полёты самолётов училища закрывались, и осуществлялся приём лайнера. В конец ВПП высылались пожарная и санитарная машины на случай загорания колёс самолёта, что случалось почти через одну посадку. После приземления на пробеге из-под колёс появлялся сизый дым, потом пламя, и в конце пробега колёса полыхали, охваченные пламенем и чёрным дымом. Пожарная машина быстро подъезжала к самолёту, заливала колёса огнетушительной пеной, и пожар прекращался. Вслед подъезжали трапы и автобусы, в которые пересаживались пассажиры, и их везли к импровизированному аэропорту.
Лётчикам было понятно, что аэродром отберут. Впоследствии они привыкли к соседству гражданской авиации, зачастую после полётов заглядывали в кафэ зала ожидания пассажиров, чтобы выпить бутылку пива. Это было необычно для военного аэродрома, и в то же время ― неплохо.
Офицеры знали, что на юге, в городе Алейск Алтайского края строится военный городок для нового места базирования Сибирского военного авиационного училища лётчиков, куда осенью должен перебазироваться штаб училища, учебно-лётный отдел, авиационный полк и батальон аэродромно-технического обеспечения, полностью освободив военный городок для гражданской авиации.

Освоившись в новом коллективе, Николай почувствовал значительную разницу в микроклимате обоих полков, во взаимоотношениях между офицерами одного ранга, между начальниками и подчиненными, между лётным и техническим составом. Невзирая на более сложную авиационную технику, а, возможно, и благодаря ней, в этом полку отношения между людьми были более демократическими, мякшими. Меньше было военного педантизма и формализма. Лётчиками не воспринималось хвастовство, напыщенность, высокомерие.
Старшие не поучали младших, а помогали понять, что и как надо делать. Если в предыдущем полку можно было обратиться с каким-то вопросом только к своему командиру звена, а уж он имеет право решать со старшим по команде, то здесь не было ни нарушением, ни признаком плохого тона обратиться непосредственно к любому старшему начальнику включительно до командира полка. Если в предыдущем полку командира полка за четыре года Николай ни разу не видел на полётах, то в этом полку за год только он летал с командиром полка на проверку два раза. Больше приходилось летать и с заместителями командира полка. Только вышел срок присвоения очередного воинского звания, как Полуйко был уже капитаном.
Совсем по-другому отнеслись в полку и с вопросом обучения в академии. В предыдущем полку Полуйко неоднократно писал рапорты с просьбой отпустить его для обучения в академии, а их ему возвращали с отказом: „А кто будет учить курсантов?” В этом полку он только намекнул, да ещё в первый год пребывания в полку, что хотел бы поступить в академию на заочный факультет, как ему ответили:
― Имеешь право. Если есть желание и уверенность, то пиши рапорт.
Полуйко и не поверил, что так легко может развязаться такой ранее сложный вопрос, который не мог был и стоять в предыдущем полку.
Написав рапорт, Полуйко узнал, что ещё один лётчик их эскадрильи капитан Кудинов, который был переведён в этот полк вместе с Полуйко, не сговариваясь с ним, подал подобный рапорт.
Командир эскадрильи подполковник Карабанов, когда к нему Полуйко зашёл с рапортом, сказал:
― Что это вы ринулись на учёбу? Многовато из одной эскадрильи. Кудинов тоже собирается в академию. Но что поделаешь? Я возражать не буду. Вы же помните, что часть работы кладёте на плечи своих товарищей. Во время поездок и сборов они будут за вас работать. Так что не подведите своего коллектива ― готовьтесь к вступлению и учитесь, как следует, чтобы труды не пропали даром.
Он взял рапорт и написал под ним своё ходатайство о предоставлении разрешения на учёбу.

Николай с Ниной субботним вечером прогуливались у своего дома, когда к ним подошёл комэск подполковник Карабанов.
― Добрый вечер, ― поздоровался он. ― Давно получали письма из дома?
― Где-то с месяц тому назад, ― ответил Николай, настораживаясь: к чему это он спрашивает?
― У вас дома несчастье с братом, ― сказал комэск. ― Разбился на мотоцикле.
Нина ойкнула. Николай несколько секунд стоял, потрясенный, потом тихо спросил:
― Ка-ак разбился?.. Откуда вам известно?
― На имя командира части пришло письмо от вашей сестры. Они с мамой решили вам не сообщать, боясь, что вы будете переживать, и это негативно скажет на полётах. Его похоронили неделю назад. Просили сообщить. Я вам сочувствую. Вам нужен отпуск? Поедете домой?
― По-видимому, нет, ― размышляя, ответил Николай. ― На похороны я не успел, а у меня ещё вон проблема, ― он кивнул на Нину, которая была беременной, и по их расчётам не позже чем через два месяца кто-то должен появиться на свет Божий.
― Ну, смотрите. Если надумаете, я возражать не стану.
Карабанов пошёл, а они стояли грустя. Нужно же так!..
Прошлой осени Иван вернулся из армии. Он служил в Подмосковье в зенитно-ракетной части в гарнизоне Кубинка. Будучи в отпуске в Москве, Николай заезжал к нему в часть. Ваня, как и все солдаты, ожидал на „дембель”, строил планы на будущее.
Вернувшись в родные пенаты, Ваня поставил условия отцу: купить ему мотоцикл. Его уговаривали, мол денег нет, они нужны и на хату, которую нужно перестроить, ибо и мала, и старая, да и страшно на мотоцикле, много уже побилось горячих голов. Но Иван стоял на своём.
― Если не купите, то поеду в город, устроюсь на работу, заработаю денег и куплю мотоцикл.
― Что ты, сынку, ― причитала мать, ― нам для тебя ничего не жалко. Пусть уже Николай рискует, он лётчик, а тебе зачем рисковать?
― Мамо, если кому-то написано утонуть, то он не сгорит. Я буду ездить аккуратно.
― Купим тебе мотоцикл, ― отозвался отец.
И купили.
Иван с первого дня неистово гонял мотоциклом по хутору, пугая родителей, удивляя ребят и захватывая девушек. Разворачиваясь на большой скорости перед конюшней, он не вписался в вираж, и центробежные силы бросили его и мотоцикл на стену, не оставляя шансов на жизнь.

Аэродром „Толмачёво” с наступлением тёплого периода серьёзно начали приспосабливать к полётам гражданской авиации. Строили необходимые сооружения, аэровокзал, оборудовали взлётно-посадочную полосу, рулёжные дорожки, стоянки самолётов и тому подобное. Полёты училища мешали выполнять эти работы, поэтому принято решение прекратить их и перебазировать лётные подразделения на другой аэродром училища. Таким аэродромом выбрали аэродром „Евсино”, который располагался возле одноименной железнодорожной станции южнее Бердска.
Обе эскадрильи полка перелетели в Евсино. На этом грунтовом аэродроме на МиГах ещё не летали. Выбрали направление ВПП, которое совпадало с подавляющим ветром, определённым по розе ветров, маркировали её, прикатали и начали плановые полёты. Сначала тренировались сами лётчики, а затем летали с курсантами. Лётчики, которые переучивались, выполняли зачётные полёты со старшими начальниками на допуск к инструкторской работе на реактивных самолётах.
Капитану Полуйко досталось лететь на допуск к инструкторской работе с командиром полка подполковником Соляником.
Хотя лётчики и не трусливого десятка, но всегда волнуются во время полёта со старшим начальником, причем, чем старший начальник, тем волнение сильнее. И не потому он волнуется, что не справится с заданием, а чаще всего потому, что он боится не понравиться своим пилотированием, начальник может поставить низкую оценку, дать дополнительные полёты на улучшение качества пилотирования. А это снижает престиж лётчика в глазах своих товарищей, а ещё хуже ― в глазах курсантов, ибо авторитет инструктора ― половина успеха в обучении лётному делу.
Подполковник Соляник был ровным в отношении к своим подчинённым как на земле, так и в воздухе. Весь полёт он сидел молча, не вмешивался в управление, во время разбора полёта спокойно дал замечание, поставил хорошую оценку и разрешил инструкторские полёты с курсантами на все освоенные виды лётной подготовки. Николаю даже понравилось лететь с командиром полка.
С получением допуска к обучению курсантов на самолётах МиГ-15 Полуйко определили лётную группу из трех курсантов: Зелепухин, Ибрагимов, Кондаков. В сравнении с переходным самолётом, где лётные группы были восемь-девять курсантов, на реактивных самолётах лётные группы были немногочисленные ― всего три-четыре курсанта. Это объяснялось тем, что инструктор на спарке может реализовать 5-6 заправок самолёта. Одной заправки топливом хватает на один полёт в зону (на атаки воздушной цели, воздушный бой, стрельбу на полигоне и тому подобное), по маршруту (с подвесными топливными баками) или три полёта по кругу. Для отработки прочных навыков необходимо в лётную смену планировать каждому курсанту не менее трех полётов по кругу или двух на другие виды лётной подготовки. Поэтому более четырёх курсантов инструктору давать нецелесообразно.
Более жёсткие требования и к физической нагрузке на инструктора в полётах: не более четырех зон на сложный пилотаж и воздушный бой, восемнадцать полётов по кругу в случае взлёта с конвейера.
Курсанты значительно легче осваивают технику пилотирования реактивного самолёта. Во-первых, они вообще имеют больший налёт, а, во-вторых, значительно легче освоить взлёт и посадку реактивного самолёта из-за отсутствия гироскопической реакции воздушного винта.

Летали в Евсино шесть дней в неделю, воскресенье ― выходной. Кто не привлечён к дежурству, тот мог в субботу ехать в Толмачёво к своим семьям. Ехать нужно было с Евсино рабочим поездом, который шёл после обеда в Новосибирск. Нужно было спешить, чтоб успеть на него попасть, поэтому после полётов наскоро переодевались и бежали на вокзал, не обедая.
Было ещё сложнее в Новосибирске. Расписание движения поездов было таким, что рабочий поезд с Евсино встречался на одной из городских остановок с электричкой на Толмачёво так, что когда поезд останавливался, электричка отправлялась. Притом эта встреча происходила на двух уровнях ― поезд сверху, электричка снизу. Нужно было бежать по ступеням, и, как правило, они не успевали. Поэтому, когда поезд подходил к разъезду, умеряя поступь, офицеры прыгали на крутую насыпь, скатывались вниз и бежали к электричке, которая только что подходила к своей платформе.
Успевать то успевали, но они, таким образом, становились „зайцами”, ибо билеты купить не могли. А здесь уже шли контролёры штрафовать безбилетников. Они о ситуации знали, и в субботу выполняли недельный план штрафов. Невзирая на то, что к станции Обь электричка идёт минут двадцать бригады контролёров успевали обслужить всех безбилетников. Ничего не сделаешь, нужно платить. Лётчики даже шутили на этот счёт.
Подходит контролёр к одному из лётчиков и спрашивает:
― Ваш билет?
Тот молча достаёт из кармана червонца и протягивает контролёру. ― Ваш билет? Тот молча достаёт из кармана червонца и протягивает контролёру.

Второй лётчик, что сидит рядом, замечает:
― Можно без сдачи.
Никакие уговоры, ссылки, что с собой нет денег, что не успели купить, не принимались к сведению.
Не могли ничего сделать и начальники, которые знали о проблеме. Офицеры договаривались и посылали одного из группы раньше, он покупал билеты, но были неоднократные случаи, когда поезд на минуту-две опаздывал и пропадали деньги, а им приходилось ожидать очередную электричку возле пяти часов, теряя такое драгоценное и короткое время общения с родными женой и детьми.
У Николая всё больше и больше болело сердце за ту ситуацию, что складывалась с его семьёй. Нина была на последних днях. Саше четыре с хвостиком. Если Нина пойдёт в родильный, то за ним некому будет присматривать. А возраст такой, что всё ему интересно, кругозор расширяется. Некому следить за его поведением на улице. Николай просил соседку Валентину помочь Нине, если придёт время, приглянуть за Сашком. Она обещала, но тревога его не бросала.
Сосед, подполковник Поляков, хоть и занимал высокую должность заместителя начальника политотдела училища, но был простой в общении, с первого взгляда в нём нельзя было признать политработника. Он был уже в годах. Голова его совсем побелела. Жена Валентина была намного младшая от него. Воспитывали они дочку семи лет, которая родилась от их общей жизни.
Говорили, что Поляков имел семью, но по какой причине он её покинул, Николаю было неизвестно. Ему было неудобно затрагивать этот вопрос во время длинных разговоров на общей кухне, когда выдавалось им поужинать вместе.
Жили Поляковы дружно, если не принимать во внимание то, что иногда спорили из-за его страсти к спиртному. Денег у него не хватало на выпивку, ибо ещё платил алименты предыдущей семье. То он на кухне держал макитру, в которой делал брагу. Когда она вызревала, он прикладывался к ней и был счастлив.
Однажды ночью Николай с Ниной проснулись от крика Валентины на кухне. Они выскочили в коридор и увидели такую картину. Валентина стоит посреди кухни босая, ноги погрязли в каком-то месиве, растекшем по полу кухни. На крик выбежал и Поляков, нарвавшись на истерический крик жены:
― Чтоб тебя разорвало с твоей закваской! Когда уже ты нажрёшься? Смотри, что ты натворил со своей брагой!
― Валечка, душечка, прости мне. Я не знаю, чего она побежала. Я сейчас всё уберу.
Полуйко, пожелав спокойной ночи соседям, пошли досыпать.
Знал подполковник, чего побежала закваска. Он не рассчитал и переборщил дрожжей, чтоб бражка была более крепкой. Его не всегда брала та, которую он делал до этого.

Однажды сосед позвонил по телефону дежурному по лагерю, чтобы передали Полуйко, что Нина в роддоме. Николай пошёл до комэска, доложил ему о ситуации и попросил его отпустить домой на возможное время. Подполковник разрешил и сказал:
― На много отпустить не могу. Сам знаешь ― летать нужно с курсантами. Привезёшь из родильного ― отсчитывай 10 дней, поможешь сперва. Если всё будет в норме, сразу в лагерь.
― Благодарю, товарищ подполковник. Сразу буду.
― Если возникнут какие-то сложности, докладывай ― что-то придумаем. Пусть везёт вам.
Поехал Николай в тревоге и за Нину, и за Сашу. Где он сейчас?
Сашу он встретил на улице ― игрался во дворе.
― Папа, папа! А мама в больнице братика покупает. А я тётю Валю слушаюсь и никуда не хожу, ― повиснув на руках отца Сашко.
― Молодец, сынок, пойдём домой, соберёмся и поедем к маме.
― И я поеду?
― Да, поедешь.
― Ура-а!
Валентина рассказала Николаю:
― Нине стало плохо. Я вызывала скорую помощь, и отвезла её в роддом в Новосибирск.
― Благодарю Вас, Валентина Семёновна, мы сейчас с Сашком поедем.
― Куда вы поедете на ночь, глядя? ― возразила Валентина. ― Вот тебе телефон роддома. Иди на почту и звони по телефону. Узнай, как там она, а утром завтра и поедете.
Пошёл Николай на почту, расположенную в военном городке. Саша побежал вместе с ним. Дозвонился до родильного. Там сказали, что Нина чувствует себя удовлетворительно, но ещё никого нет, ожидают с минуты на минуту.
― Помоги ей, Матерь Божья, ― прошептал Николай.
― Ещё не купила мама братика? ― спросил Саша, забегая перед отцом и заглядывая ему в глаза.
― Ещё нет.
― А что, она там в очереди стоит?
На следующий день утром Николай с Сашком поехали навестить маму. В приёмной сказали, что Нина родила сына. Всё в порядке. Мама и рождённый чувствуют себя хорошо. Можно написать записку.
Николай быстро написал несколько слов на лоскутке бумаги и передал медсестре. Через полчаса она вынесла записку от Нины:
„Здраствуйте, мои дорогие! Я чувствую себя хорошо. Коля, приготовь приданое, оно в шкафу. Купи сестре коробку красивых конфет и шампанское, отдашь, когда будете меня забирать. Мне ничего не нужно. Устала. Хочу отдыхать. Приедете завтра. Целую”.
Братика назвали Владимиром.
Через три дня забрали его домой, и начались полные тревоги и счастливой заботы дни и ночи. Купали, пеленали, носили на руках, когда не спал. Делали всё, что было положено в таких случаях. А дни, так щедро выделенные Николаю комэском для помощи маме, очень быстро проходили. Он представлял себе, как будет тяжело хозяйничать с малым, а ещё нужно будет бдеть за старшим, у него ещё мало понятливости.
Промелькнуло две недели, как один день, и Николай опять очутился в лагере. Именно в августе начались интенсивные полёты с курсантами. Времени до окончания полётов в лагере оставалось мало, а нужно выполнить большой объем программных курсантских полётов.
Не покидала мысль о семье. Николай переживал, что не может помочь Нине. Он старался что-то сделать для неё, когда на выходной день приезжал из лагеря. Но она понимала, что и Николаю нужно отдохнуть, ибо он тоже истощался нагрузкой на работе.

Обстановка у Николая осложнялась ещё и тем, что он надумал поступать в академию. Он понимал, что его ожидает напряженная работа по подготовке к вступительным экзаменам, ибо прошло много времени с тех пор, когда он изучал предметы, по которым должны были проводиться вступительные испытания, и он в значительной степени забыл, что изучал, а некоторые и совсем не изучал, учась в техникуме гуманитарного профиля.
Больше всего тревожило то, что курс средней школы по математике и физике в техникуме проходился поверхностно, а вступительные требования к вступающим в академию по этим предметам были значительны. Именно был период пересмотра отношения к подготовке офицерского состава. В академии вводился курс высшей математики, и на ее базе пересматривались программы других учебных дисциплин. Поэтому Николаю нужно было серьёзно готовиться к вступлению.
Он поставил перед собою цель перерешать все кряду до единой задачи, которые были в сборниках задач за последние три класса средней школы по алгебре, геометрии, тригонометрии и физике. И упрямо добивался своего. Если какая-то из задач не выходила, он обращался к учебникам, справочникам, дополнительной учебной литературе, но не оставлял её нерешённой. Иногда приходилось по несколько дней тратить на одну из таких сложных задач, но он не шёл дальше, не закончив предыдущей.
Работы было много, времени маловато, поэтому Николай чётко спланировал своё время и пытался не отступать от плана, если это зависело от него самого. Он всегда имел с собой учебник или другое пособие, необходимое для подготовки по программе вступительных экзаменов, который ему прислали из академии.
Даже получив десятидневную путёвку на отдых в доме отдыха „Ельцовка”, что в северном предместье Новосибирска на реке Оби, Николай поехал туда, набрав с собой чемодан книжек и тетрадей. Всё время он потратил на подготовку.
Часто, когда была такая возможность, Полуйко и Кудинов готовились вместе, обсуждая непонятные вопросы.
Постепенно знания прибавлялись. И чем больше они познавали, тем более им казалось, что они знают ещё очень мало.

Николай Полуйко с Сашей и Василий Кудинов с Наташей. Толмачёво, 1958 г.

.

3

.
В конце сентября поступила команда училищу и Толмачовскому полку перебазироваться на аэродром Алейск. Прибыл под погрузку железнодорожный эшелон. Николай, которому пошли навстречу, учитывая сложность перевозки семьи, был назначен в состав наземной команды, которая сопровождала эшелон. Он принимал участие в погрузке имущества эскадрильи, а также помогал Нине собрать вещи, загрузить их в вагон, разместиться с детьми вместе с другими семьями лётчиков в пассажирском вагоне. Получив пистолет с патронами, Николай должен был охранять имущество эскадрильи.
Отбыли со станции Обь под вечер. Прощай очередной гарнизон! Хоть и короткое время пришлось пожить в нём, но останутся добрые воспоминания и об условиях, и о людях, с которыми пришлось вместе жить и работать. Здесь родился Володя, желаемый член их семьи. Лишь одну грустную весть здесь они получили о гибели брата Ивана, но она не имела никаких отношений к гарнизону.
Эшелон прогремел мостом через широкую Обь и остановился на товарной станции Новосибирск. Он простоял всю ночь. Николай ходил возле вагона с имуществом эскадрильи, меняясь со своим товарищем. Наконец, на рассвете эшелон отправился дальше к югу. Проехали знакомые места ― Бердск, Евсино ― и под вечер дошли до Барнаула. Здесь тоже стояли почти всю ночь, и на станцию Алейск добрались лишь в полдень.
Военный городок, в котором должен был разместиться штаб училища, жилые дома офицерского состава, располагался на околице небольшого аккуратного города Алейск ― районного центра Алтайского края. Городок ещё ускоренными темпами достраивался, когда в него въехали со своими детьми и необременительным сокровищем супруги Полуйко. Ещё не было завершено строительство штаба, казарм, учебно-лётного отдела, жилого дома. Но четыре трехэтажных дома уже ожидали своих жителей.
Получили в одном из этих домов на третьем этаже трехкомнатную квартиру на двух и капитаны Полуйко и Кузнецов, лётчики второй эскадрильи. Полуйко с двумя детьми получил две комнаты, Кузнецову, как бездетному, досталась одна. Кузнецов к тому времени находился в лагере, да и был он ещё одинокий, ибо его жена не вернулась из геологической экспедиции, в которой она принимала участие как геолог по специальности. Кузнецов до этого ещё не имел никакого жилья, а перебивался общежитиями.
Николай спешил как-то устроить в квартире привезённое эшелоном, ибо должен был покинуть Нину с детьми дома, а сам вечерним поездом ехать в Евсино перегонять самолёты. Наскоро расставили, что могли, по комнатам, на кухне и в ванне. Едва лишь начал собираться на вокзал, как в смежной комнате что-то зашумело, захлюпало. Николай ринулся туда и увидел, что с потолка в углу льётся вода. Горячая вода, паруя, сбегала по стенам, разливалась по полу, заполняя комнату.
Николай выбежал на лестничную клетку, по стремянке вылез на чердак и увидел, что из трубы отопительной системы льётся вода, заполняя пространство между перегородками чердака. Не зная, что делать, он сбегал в квартиру, взял корыто и ведро, жене приказал бежать в котельную, и предупредить об аварии. Опять полез на чердак, подставил под поток воды корыто и, набирая ведром воду, стал выливать её в смотровое окно.
Спотыкаясь через неравенства чердака, Николай бегал туда-сюда с ведром, а вода все не прекращалась. Она наливалась в корыто, переливалась через его края, и как он ни бегал, не успевал выбирать. Уже едва держался на ногах, когда появился слесарь.
― Что-либо делайте, ибо я должен бежать на вокзал, а то опоздаю! ― крикнул ему Николай.
Слесарь посмотрел на него, на воду и спокойно сказал:
― Это нужно перекрывать в подвале, а у меня нет ключа.
― А где же он есть? ― в отчаянии сказал Николай.
― А кто его знает? Может, в котельной. Сейчас схожу.
― Да бегом, я уже не могу держаться!
Ещё десятка два вёдер воды вылил Николай, пока не прекратилась бежать вода. Он забрал ведро и корыто, слез с чердака, быстро умылся, переоделся в сухое, что ему подготовила Нина, схватил шлемофон, кислородную маску, планшет.
― Ну, держись, ― уже на ходу крикнул Нине и побежал на вокзал.
Вокзал был недалеко, но он выбежал на перрон, когда поезд уже тронулся. На ходу Николай уцепился в перила и заскочил в вагон. Проводник покрутил головой и пробрюзжал:
― Спят до последнего, а затем цепляются. Так и под колёса угодить можно.
― Так сон красивый снился, отец. Нельзя было оторваться, ― нашёл в себе силы ещё и пошутить Николай.
Он прошёлся вагонами, нашёл своих лётчиков, которые заняли в вагоне два смежных купе, и бессильно упал на скамью.
― Где тебя носит? ― спросил штурман эскадрильи капитан Кузуб. ― Мы уже думали, что ты не придёшь. Что случилось?
Николаю не хотелось отвечать. Он вмиг почувствовал невероятную усталость ― тело ныло, голова гудела, наступило безразличие ко всему.
― Исправлял ошибки строителей, ― нехотя проговорил Николай. ― Можно мне отдохнуть? Где моя полка?
― Как хочешь, ― сказал Кузуб. ― Выбирай любую, которая по нраву?
Николай влез на верхнюю полку, подложив сумку со шлемофоном под голову, и забылся тревожным сном. Он прошлые две ночи почти не спал, охраняя вагон, лишь отрывками дремал днём. Не встал он и тогда, когда друзья звали его поужинать. Не просыпался, пока не приехали на станцию Евсино.
Первый день готовились к перелёту. Проложили маршрут, выполнили расчёты полёта. На следующий день сделали облёт самолётов. Погода ухудшалась. Проходили снежные заряды, друг за другом. Все понимали, что пройдёт день-два и невозможно будет взлететь. Будет нужна специальная подготовка снежного покрова, а техники для этого в лагере нет.
Наконец, 16 октября выдалась нормальная погода, и эскадрилья поднялась в воздух. Николай перегонял спарку, которая была закреплена за его экипажем. Через полчаса после взлёта над городом Алейск и новым аэродромом пронеслась эскадрилья серебристых МиГов, которые после эффектного роспуска пошли на посадку.
После посадки все поспешили на Ли-2, который отвёз лётчиков опять в Евсино для перегонки других самолётов. Вторым рейсом в тот же день Николай перегнал МиГ-15бис.
Две недели понадобилось полку, чтоб устроиться и начать плановые полёты на новом, ещё не освоенном аэродроме. Лётчики изучали район полётов, инструкцию по выполнению полётов на аэродроме „Алейск”, которая была разработана штурманской службой училища и полка, согласованная с государственными органами управления воздушным движением и утверждена командующим ВВС Сибирского военного округа.
Аэродром „Алейск” расположен в четырёх километрах к северо-западу от одноименного города и в 120 километрах юго-западнее Барнаула ― столице Алтайского края.
Район аэродрома представляет собой равнинную местность с характерными линейными и площадными ориентирами, облегчающими визуальную ориентировку с воздуха. С востока район полётов ограничивается рекой Обь, где она рождается возле населенного пункта Бийск путем слияния Катуни и Бии. Получив мощный поток воды, Обь вырывается на запад, проходит возле ста километров и, пополнившись полноводным Чарышем, делает крутой поворот к Северу, получает воды Аллея и направляется в Барнаул. Там она огибает город, делая опять крутой поворот на запад, получает из правого притоку Чумыша солидную поддержку, добегает до Камня-на-Оби, опять делает широкий заворот на Северный Восток и возле Бердска направляется в сторону Новосибирска, где ее воды останавливаются рукотворной преградой, образовывая море.
C Юга район полётов ограничивается предгорьям Алтая. Запад района характерный тремя параллельными лесными полосами узких, семи-десяти километров ширины долинах рек с каскадом вытянутых в том же направлении озёр. Между этими полосами, которые хорошо видны с воздуха в ясную погоду любого времени года, расстояние двадцать-тридцать километров. Они направлены с Южного Запада на Северный Восток и упираются в реку Обь. Ближайшая к аэродрому полоса проходит на расстоянии от него тридцати километров.
Сам Алейск стоит на реке Аллей и представляет собой небольшой город со станцией на железнодорожной магистрали, что соединяет Новосибирск и Барнаул со Среднеазиатскими республиками. Железная дорога считалась ещё одним из характерных линейных ориентиров района полётов. К северу от аэродрома „Алейск” на расстоянии пятидесяти пяти километров располагался второй аэродром Сибирского училища ― „Топчиха”, на котором базировался второй учебный полк самолётов МиГ-15бис.

Капитан Полуйко. Аэродром Алейск. 1958 г.

.
Не успел полк начать полёты, как в гарнизоне возник банальный скандал с поведением одной из жительниц военного городка, расположенного при аэродроме на расстоянии от жилищного военного городка и штаба училища до четырёх километров. Строительство этого военного городка тоже ещё не закончено, но уже функционировали штабы полка и батальона аэродромно-технического обеспечения, штабы эскадрилий с классами предварительной подготовки к полётам, тренажерный комплекс, столовые, казармы курсантов и солдат, бытовые сооружения, склады и тому подобное. Некоторые из них ещё дооборудовувались. В этом городке был построен двухэтажный дом для офицеров и сверхсрочников, которые непосредственно командовали подразделениями солдат, таких как рота охраны, аэродромная рота, а также технико-эксплуатационные части полка и эскадрилий.
Однажды командир роты охраны капитан Тавров, поднялся рано, наскоро умылся, оделся и вышел в осеннюю темень. Адаптировавшись к темноте, он ступил на дорожку, ведущую мимо сараев для дров и угля к казарме батальйона аэродромно-технического обеспечения. Двухэтажная казарма стояла метров около ста от дома, где жил Тавров, поблескивая затемнёнными на ночь окнами.
Обойдя угол казармы, капитан остановился перед освещённым входом с небольшим крыльцом и прислушался. Он услышал торопливые шаги ― кто-то шёл. Неожиданно из-за угла казармы появился сержант срочной службы, помощник командира взвода роты охраны старшего лейтенанта Фридмана. Он спешил и заметил командира роты лишь тогда, когда едва не столкнулся с ним перед крыльцом.
― Куда спешишь? Откуда идёшь? Где был? ― засыпал вопросами капитан.
― Не спится, товарищ капитан. Вот и пошёл прогуляться.
― И где же ты гулял?
― А здесь, за казармой.
― Ну-ну. Заходи, расскажешь, что ты придумал.
Они зашли в казарму. Дневальный, отдав честь командиру, позвал дежурного по роте. Тот доложил, что никаких происшествий за время его дежурства не случилось.
Капитан с сержантом зашли в канцелярию роты.
― Садись и рассказывай.
― А что рассказывать?
― Когда пошёл из казармы. Где был. Что делал.
― Я же уже вам доложил.
― Что ты мне лапшу на уши вешаешь?! ― сорвался Тавров. ― Ты считаешь, что я тебе поверил? Тоже мне звездочёт нашёлся! Выкладывай всё по порядку! Иначе, за самовольное отсутствие разжалую в рядовые, уволю из армии последним. А то и в дисциплинарный батальон отправлю вместо „дембеля”. Выкладывай, как на духу!
Сержант молчал, уронив голову.
― Немедленно выкладывай, где был!
― Был… у бабы, ― тихо вымолвил сержант.
― У какой бабы? Фамилия? Квартира?
― У… жены… Фридмана.
― Что?! С женой своего командира?!
Сержант ещё ниже уронил голову.
― Как же тебе не стыдно? Тебе что, девушек мало, что ты полез к жене офицера? А если бы захватил он тебя с ней?.. Кстати, он сегодня дежурный по части. А ну, если бы он вздумал домой при оружии зайти ― что бы могло произойти? Тебе что, жить надоело?
― Так она… сама меня пригласила к себе.
― Сама… Сама… А ты… ты… какой головой думаешь? Иди спать, после разберёмся.
Вышел капитан из казармы, а мысли об этом происшествии не выходили из головы. Он даже забыл, чего он сюда приходил в такую рань.
„Вот же падаль! ― думал он. ― Как же теперь сказать Якову? Или, может, самому поговорить с Беллой?.. Но только это ― мертвому припарка. Неоднократно появлялись слухи, что она злоупотребляет доверием Якова. Не сказать ему ― она мне всю роту разложит. По-видимому, нужно сказать. Только тогда, когда сменится с дежурства и сдаст пистолет, ибо ещё беды наделает”.
Николай видел Беллу, среднего роста женщину, которая работала в санитарной части техником-рентгенологом. Не такая она была и красавица, но что-то было в её больших чёрных глазах, в лице, во всей ладной фигуре, что притягивало к себе. Николай тоже почувствовал эту тайную трепетную тягу, когда увидел её в санчасти, проходя мимо. Как будто невидимые силовые линии её биополя тянули к себе и взгляд, и мысли, и желание. Пройдя мимо, он почувствовал, словно, освободился из каких-то пут.
Вечером, когда Яков пришёл домой, Тавров пригласил его в свою квартиру и, взяв слово, что тот не будет прибегать к позорным действиям, поведал ему о его горькой судьбе, пытаясь в то же время предостеречь и успокоить. Яков встретил сообщение более-менее спокойно. Похоже, для него это была не первая новость.
Утром Белла пришла в санчасть на работу с почерневшим кровоподтёком под глазом. Видно, разговор с мужем был у них плодотворным.
Нужно же было так случиться, а может, это для кого-то и не было неожиданностью, что именно в этот день объекты, построенные в военных городках училища, осматривал командующий ВВС военного округа. Не проминул он и санитарную часть, которая ещё полностью не была оборудована, хотя уже давно функционировала. Посетители ходили коридорами, загромождёнными стройматериалами, обходили ящики с оборудованием. Строители почему-то тормозили завершение строительства.
Генерал-лейтенант авиации в сопровождении многочисленной свиты, ибо там было и командование училища, полка, руководство строительной организации, медицинские работники округа, ступил через порог санитарной части. Начальник медицинской службы училища отдал генералу рапорт, и свита направилась дальше коридором.
Вдруг отворилась одна из дверей, и Белла, красуясь кровоподтёком, ступила навстречу командующему.
― Товарищ генерал, разрешите обратиться? ― спросила она.
― Обращайтесь, пожалуйста.
― Я прошу вас перевести меня… моего мужа, старшего лейтенанта Фридмана, служить в другой гарнизон.
― Ну… не время и не место для таких разговоров. А что случилось? ― спросил командующий у Беллы, рассматривая живописный кровоподтёк под её правым глазом.
― Да я… предала своего мужа.
― Ну, и что? Из-за этого нужно переводиться?
― Так я… с солдатом роты охраны, его подчинённым, а муж узнал, ― сердясь на командующего, что он не понимает, о чём идёт речь, выпалила Белла.
― Как же это можно? Да ещё и с солдатом!.. Легче ж солдата перевести, чем офицера с семьёй, ― сказал командующий.
Белла помолчала и вымолвила:
― Так я. Так я не только с солдатом… и с офицерами тоже.
― Мгу?..
― Я была с майором Губановым, ― назвала Белла помощника командира полка по строевой части, ― и с капитаном Прониным, и с Квашнёю, и с Давидзе, а ещё с парторгом полка.
― Хватит вам! Разве же так можно? Что за распущенность?
― Та-а, товарищ генерал, я бы и вам дала, если бы вы меня попросили, ― лукаво стрельнула глазами Белла.
Генерал махнул рукой и пошёл дальше коридором, а начальник политотдела училища сначала побелел, потом покраснел, а, проходя мимо Беллы, не выдержал и прошипел про себя, но она услышала:
― Су-учка!
Через неделю Белла с помощью солдат нагружала на грузовик домашнее сокровище. Мужа не было. Из квартир повыходили женщины и молча, сложа руки под грудями, смотрели на суматоху Беллы. Кто-то прицепил сзади к машине веник.
Закончив погрузку, Белла обошла вокруг машины, увидела веник, привязанный проводом к заднему борту, отвязала его и забросила прочь. Села в кабину рядом с водителем, закрыла дверцы, потом открыла, высунулась и воскликнула:
― Оставайтесь здесь, в глухомани, гусыни!
Потом подумала и прибавила:
― А я давала и давать буду!
Захлопнулись дверцы кабины, и машина покатилась, только пыль закурилась вослед.
Старшего лейтенанта Фридмана перевели в одну из воинских частей Новосибирского гарнизона, с ним поехала и его изобретательная жена. Сержанта тоже перевели в другую часть. А с поклонниками сластолюбцев Беллы расправились беспощадно ― кого уволили из армии, кого снизили в должности, кого исключили из партии. Не одна семья распалась через огласку, которую приобрело это происшествие.
В один из нелётных дней начальник политотдела училища собрал весь офицерский состав на разбор. Сидели и слушали разнос и нотации. Участники сексуальных подвигов стояли под многочисленными взглядами офицеров, понуривши головы. И хотя они уже знали о цене их поступков, им было стыдно перед своими товарищами. Не большая ли плата за короткое и сомнительное краденое наслаждение, хоть и с такой приятной женщиной?
― Кто бегает по бабам?! ― выкрикивал полковник. ― Тот, кто ничего не делает, лентяйничает! Никто из лётчиков не попался на той сволочи! Ибо они вкалывают на аэродроме в задней кабине безвылазно и до третьего пота! А этот Губанов? Выспался, нажрался и ходит по гарнизону, ялдой трясёт и думает, куда бы её сунуть!
Полковник повернулся к виновным, посмотрел на их нахмуренные лица и продолжил:
― Опозорили себя и всё училище на весь округ!.. На все Военно-Воздушные Силы! Позор! Позорище!

Лётчикам, которые только что переучились на самолёт МиГ-15, ещё много чего нужно было на нём освоить. Поэтому они свободное от курсантов зимнее время интенсивно использовали на отработку своей личной техники пилотирования, групповой слётанности, самолётовождения и боевого применения.
Подготовили аэродром. Определили размеры и направление взлётно-посадочной полосы. Снегоуборочной машиной выбрасывали на обочину полосы снег почти до земли. Остальное прикатали. Пометили и очистили от снега рулёжные дорожки, заправочную стоянку. Вытянули для обогрева личного состава железнодорожный вагон, приспособив в нём железную печь. Начали полёты.
Зима, по словам старожилов, оказалась на редкость малоснежной, хотя по сравнению с Новосибирском снегу было вдоволь. До конца зимы ВПП превратилась в широкую канаву ― бруствера были вровень с хвостом самолёта. Когда самолёт бежал по земле, то со стоянки его не было видно, лишь кончик хвоста иногда появлялся над бруствером. Всегда преследовала опасность быть выброшенным на бруствер, снег которого улежался и практически превратился в препятствие. Столкновение самолёта с ним на большой скорости могло привести к взрыву. Поэтому взлёту и посадке уделялось особенное внимание.
Но всё-таки не удалось предотвратить попадание самолёта на бруствер. Молодой лётчик в середине пробега выкатился с ВПП вправо. Все, кто был на аэродроме, услышали сильный удар, скрежет, и увидели, как с места столкновения поднимался большой клубок белого пара, образовавшегося от попадания снега на горячие детали двигателя. Сам самолёт не виден.
Все, побежали на ВПП на помощь лётчику, но руководитель полётов, зная из доклада лётчика по радио, что он в порядке, выстрелом ракеты в сторону бегущей толпы, заставил людей вернуться, ибо нужно было ещё посадить экипажи, которые находились в воздухе. Хотя руководитель полётов принял решение посадить последние самолёты на запасную полосу, которая была только прикатана та приглаженная, и неизвестно, чем закончится посадка на неё, он не исключал, что ему придётся сажать самолёты и на основную полосу.
Обошёлся инцидент благополучно ― на самолёте сорвало лишь щитки шасси, погнуты закрылки и сломалась штанга ПВД. Помогло и то, что правый бруствер был ниже левого.
Другие самолёты сели на запасную полосу.
После этого случая закрыли полёты, и всем составом полка и батальона ломами и лопатами разбрасывали брустверы, хотя опасность полностью и не исчезала. Во всяком разе, при выскакивании самолёта с ВПП лётное происшествие было неминуемо, тяжесть которого зависела от скорости в момент столкновения самолёта с бруствером.
За время офицерских полётов лётчики значительно продвинулись по программе переучивания ― закончили типовые атаки воздушных целей и воздушные бои.
С начала марта начали полёты с курсантами, но успели выполнить лишь по несколько вывозных полётов, и прекратили ― начал интенсивно таять снег. Вполне стали очевидными неминуемые перерывы в курсантских полётах, а это вредно в период вывозной программы. Летать можно было только утром по замерзшей земле. Часов в двенадцать температура воздуха переваливала за нуль, верхний слой земли раскисал, в низинах появлялись широкие лужи, что не обеспечивало безопасность полётов. Полёты закрывались и переносились на следующий день с надеждой, что за ночь мороз скуёт поверхностный слой земли и даст возможность летать.
Именно в это время полк получил задание принять участие в командно-штабном учении округа с привлечением войск. Задание было необычным для учебного авиационного полка училища, но и командование округа понять тоже нужно ― отработка боевых действий наземных войск без участия авиации, без того, чтобы над головой летали самолёты, будет неполным, а авиации, кроме училища, в округе нет. Да и лётчикам училища полезно полетать над головами войск, принять участие в их учении, оторваться хоть на мгновение от монотонных полётов по кругу и в зону.
Погода отвечала требованиям задания и уровню подготовки лётчиков полка. Одно мешало ― состояние аэродрома. Если отпустит мороз, то летать станет опасно. С одной стороны, скользкая поверхность грунта делает невозможным торможение для выдерживания направления на пробеге и остановки самолёта в установленных границах, а с другой ― попадание самолёта в лужу воды может привести к попаданию воды от носового колеса в воздухозаборник и, как следствие, к остановке двигателя, что опасно во время взлёта.
29 марта звено Ильчука получило задание: одновременным ударом после огневого налёта артиллерии в период „Ч”-0.15 ― „Ч”-0.03 уничтожить батарею тактических ракет „Ланс” в районе 2 км западнее Воеводское. Полёт к цели на высотах 100 И 200 метров по маршруту: Алейск, Усть-Чарыш, Бийск, цель. Выход от цели левым разворотом, дальше: Усть-Чарышская Пристань, Алейск.
Взлетели парами. Полуйко ― ведомый командира звена, Швайков в паре с Матвеевым.
Обычный взлёт. Небольшой мороз за ночь утвердил грунт, и ничто не предсказывало неприятностей. Звено собралось в боевой порядок сразу же после взлёта и взяло курс на восток. Ильчук держал высоту 200 метров, скорость 720 км/час. Летели правым пеленгом, ввиду Солнца, которое на те 11 часов дня было уже высоко справа и не мешало держать заданный боевой порядок.
Внизу мелькали квадраты полей, наполовину освобождённые от снежного покрова, населённые пункты, лесополосы. Черно-белая картина местности не вызывала положительных эмоций, но лётчики были возбуждены необычностью полётного задания, ответственностью за качественное его выполнение, ощущением локтя своего товарища, который выглядывал из кабины истребителя.
Полуйко тщательным образом сохранял своё место в строю, помня о том, что от его точного пилотирования будет зависеть легкость пилотирования другой пары. В то же время он не упускал внимания отмечать, где они летели, ибо, на всякий случай, он должен был ориентироваться, если придётся возвращаться самому. Это могло быть тогда, когда возникнет какая-то неисправность и он не сможет дальше выполнять задание.
Через несколько минут на горизонте появился лес. Перед ним Обь с многочисленными рукавами, контрольный ориентир Усть-Чарыш. Вот они пронеслись над закованной в ледовый панцирь Обью, и внизу на белом снежном фоне тёмной зеленью замелькал хвойный лес. Но рассматривать некогда, нужно держаться в строю, скоро и Бийск.
Вышли на цель точно, симитировали атаку и энергичным левым разворотом взяли курс на аэродром. Конечно, без применения оружия по наземной цели, никакого эффекта.
После посадки и доклада командиру эскадрильи о выполнении боевого задания комэск подполковник Ильин сказал:
― Самолёты подготовить к повторному вылету. Заправить подвесные баки. Вам отдохнуть тридцать минут и занять готовность номер один в 12 часов 30 минут. Быть готовыми на вылет парами для авиационной поддержки наземных войск во время их атаки в районе Бийска. Боевое задание: уничтожение целей за вызовом в ходе боя. Атака целей парами с пикирования. Вывод из пикирования не ниже 200 метров. Авиационный наводчик на поле боя „Долина-5”. Зона дежурства над населённым пунктом Бийск, высота не менее 1500 метров. Остаток топлива в зоне дежурства для выхода на аэродром ― 700 литров. Маршрут тот же. Вопросы?
― Задание понято, ― ответил за всех Ильчук.
― И ещё одно, ― продолжил комэск, ― С каждой минутой всё больше тает аэродром. Очень осторожно на рулении, взлёте и посадке. Взлёт и посадка по одному. Выбирайте направление взлёта, чтобы не попасть в большие лужи. Руление на увеличенных дистанциях. Вам, Дмитрий Иванович, оценить возможность взлёта для ведомого и второй пары.
― Вас понял, ― Ильчук тревожным взором обвёл своих подчинённых и пригласил их в комнату отдыха.
― И кому нужны такие полёты? ― с сожалением сам себе задал вопрос Ильчук.
― Понятно, кому! ― отозвался Швайков. ― Авиационное начальство не хочет перед пехотой показать нашу низкую боеготовность, а поэтому и не может отказаться от полётов. Какая нужда требует рисковать только для того, чтобы над ними пролетели самолёты.
― Рисковать не нужно, ― заметил командир звена. ― Нужно быть только внимательнее.
― Вот посмотришь, как быть осторожнее, ― пробрюзжал Швайков. ― Вон как солнце прижигает.
― Не могу ж я отказаться от выполнения боевого задания, ― с досадой вымолвил Ильчук. ― Кто считает себя неуверенным в безопасном выполнении полёта, может заявить сейчас, и никто вас не заставит. Кто не может лететь?
Все молчали.
― Тогда не нужно и балясничать.
Ровно в 12 часов 25 минут лётчики заняли готовность номер один. Каждый из них доложил по радио о готовности и сидел с включённой радиостанцией на прослушивание.
Минут через десять по радио поступила команда:
― 525-й, я ― „Баритон”, Вам запуск парой.
Полуйко, услышав команду, прокричал технику самолёта, который стоял со своим механиком возле самолёта:
― К запуску!
― Есть к запуску! ― ответил техник и закрутил рукой на запуск водителю АПА.
― Я ― 526-й, готов! ― доложил Полуйко, закрыл и загерметизировал фонарь.
Ильчук кивнул головой и начал выруливать, плавно давая обороты двигателю. Было видно, что самолёт вяло выполняет разворот ― заторможенное колесо скользит по раскисшей земле. Едва развернувшись, порулил дальше.
Николай аккуратно начал выруливать, заблаговременно рывками тормозя колесо по развороту, самолёт плавно разворачивался. Манипулируя оборотами двигателя и тормозами, он порулил следом за своим командиром, который уже стоял на взлётной. Остановившись справа, он поднял руку, сигнализируя о готовности к взлёту.
― Я ― 525-й, к взлёту готов! ― доложил Ильчук.
― 525-й, взлётайте по-одному, эшелон тысяча пятьсот! ― дал команду руководитель полётов.
Ильчук пошёл на взлёт. Брызги грязи разлетались из-под колёс самолёта во все стороны, но самолёт продолжал разбег. Вот он уже скрылся за серым следом, который поднимался за его хвостом и плавно оседал на землю. Николай пристально всматривался в этот след, пытаясь увидеть самолёт. Наконец, над серой полосой он поднялся, поблескивая крылом на солнце.
― 526-й, взлетайте! ― послышалась команда руководителя полётов.
Николай, не тормозя, плавно вывел полностью обороты двигателя и начал взлёт. Выдерживать направление взлёта не вызывало сложности, самолёт разгонялся. Что происходило за хвостом, Николай не видел. Он поднял носовое колесо, самолёт продолжал набирать скорость, но очень медленно. Уже возле границы аэродрома он оторвался и завис над землёй, набирая скорость. Николай убрал шасси, потом закрылки. И здесь он увидел, что Ильчук выполняет разворот. Начал сближаться и после разворота пристроился в правый пеленг.
― 526 на месте! ― доложил ведомый.
Напряжение спало. Высота набрана, Заданный курс взят. В эфире тихо, никто не летает. Приближаясь к Оби, Николай услышал голос руководителя полётов:
― 527-й, я ― „Баритон”, вам готовность номер два.
Это команда ведущему второй пары Швайкову.
― 527 понял.
„Все. Значит, больше запусков не будет”, ― подумал Николай, и в это время ведущий покачал крылом. Николай приблизился, чтобы было видно Ильчука. Тот, похлопав себя по наушникам шлемофона, и показал рукой вперед. Николай понял, что в того отказ радиосвязи и ему надлежит выйти вперёд и выполнять задание, а Ильчук становится ведомым. Неожиданная обстановка. Что делать? На земле они такой случай не обсуждали. В инструкции в таком особом случае полёта требовалось прекратить выполнение задания и идти на аэродром посадки.
Николай вышел немного вперед и рукой помахал назад, мол, нужно возвращаться. Ильчук решительно показал рукой вперёд и, нырнув вниз, перешёл на правую сторону, занял место ведомого.
Подходя к зоне дежурства, Полуйко доложил авиационному наводчику, решив пользоваться позывным ведущего:
― „Долина-5”, я ― 525-й подхожу к зоне дежурства, высота 1500!
― 525-го понял, я ― „Долина-5”, вам курс шестьдесят до команды!
― Вас понял, я ― 525-й, шестьдесят.
Через несколько секунд послышалась команда наводчика:
― 525-й, по вашему курсу в пяти километрах вдоль лесопосадки к опушке подходят танки, уничтожить!
― Вас понял! ― ответил Полуйко, напрягая зрение, но ничего не видел. Бело-чёрная пятнистая местность, отсутствие пыли маскировали танки и их сходу распознать невозможно.
― Видишь танки, 525-й?
― Нет!
― Да вон они идут мимо лесополосы навстречу вам!
― Не вижу!
― Вводи в пикирование!
Николай ввел, самолёт снижается, он шарит глазами по местности, но танков не видит.
― Вот, правильно! Пускай ракету!
Николай нащупал кнопку сигнальной ракеты и нажал ее, выпуская, как было договорено, одну из ракет, и вывел из пикирования. В наборе высоты ввел в боевой разворот для повторного захода. Оглянувшись назад, он видел самолёт Ильчука, который придерживался заданной дистанции.
Выполнив ещё две атаки на то же самое место, он так и не увидел танков, хотя наводчик, один из лётчиков управления училища, похвалил их за качественную штурмовку:
― 525-й, я ― „Долина-5”, вам на точку, спасибо за работу, молодцы!
― 525, понял: на точку! ― понуро ответил Николай, зная, как он атаковал невидимые танки.
Взяв курс на аэродром, Николай размышлял, нужно ли и дальше пользоваться чужим позывным.
„По-видимому нужно доложить руководителю полётов. Он должен знать, что Ильчук летит без связи”.
Он по радио спросил Ильчука:
― Слышишь?
Тот никакой реакции. Значит, не работает ни передатчик, ни приёмник. Тогда он доложил руководителю полётов:
― „Баритон”, я ― 526, у 525-го отказало радио, он перешёл ведомым! Идём на точку, высота тысяча пятьсот!
― 526-й, выходите на привод тысячу пятьсот!
После привода снизились, и над стартом Николай распустил пару, пошёл на третий разворот. Впереди сложная посадка.
Как можно точнее выполнил заход и установил режим предпосадочного планирования. Выдержал заданную скорость приземления, мягко приземлил самолёт. Удерживая носовое колесо над землёй насколько позволяло максимальное отклонение руля высоты. Когда носовое колесо опустилось, то Николай увидел, что впереди большая лужа, и здесь он в неё влетел. Потоки воды хлынули на фонарь, затуманив видимость. Выскочив из лужи, самолёт остановился, двигатель работал, и Николай добавил ему оборотов, тихонько порулив на заправочную.
Когда сел Ильчук, руководитель полётов дал команду Полуйко выключить двигатель:
― 526-й, выключай там, где рулишь, мы затянем!
― 526, вас понял, ― доложил Николай и остановил двигатель. Спустя некоторое время, рядом с ним стал Ильчук и тоже выключил двигатель.

Капитан Полуйко Н.А. с курсантами. Алейск.1959 г.

.
Поступил вызов из Военно-Воздушной академии для сдачи вступительных экзаменов. Должны были ехать капитаны Полуйко и Кудинов. Чтоб отпустили двух лётчиков из одной эскадрильи ― такого ещё не бывало. Но ни у командира эскадрильи, ни в командования полка не было возражений, и они начали собираться. Решили завезти семьи к родителям, а затем уже ехать в академию, ибо, если они поступят на заочное отделение, как они и писали рапорты, то поездка растянется на два месяца ― месяц на вступительные экзамены, месяц на учебный сбор.
Поступающих приехало много ― до трёх человек на одно место. Съехались желающие из всех военных округов, а также из групп войск за границей. Поселили всех в тесной казарме с двухъярусными солдатскими кроватями. Но на эти неудобства никто не обращал внимания. Главное ― поступить.
Ехали, не имея уверенности, что пройдут по конкурсу, но увидели, что среди поступающих немало таких, которые имели ещё худшую подготовку, чем у них, и немного успокоились. Именно так: немного. Ибо было ещё одно обстоятельство, которое учитывали во время вступительных испытаний, это ― классность. Лётчики первого класса, а ещё награждённые боевыми орденами за освоение новой авиационной техники, были вне конкурса, чего не имели лётчики-инструкторы из авиационных учебных заведений, где в те времена классностью почти не занимались. Всё внимание было направлено на подготовку курсантов. Максимально, что они могли достичь, это ― третий класс. Но с третьим классом они чувствовали себя очень унизительно среди первоклассных лётчиков из строевых частей. Одним словом ― „шкрабы” (школьные работники), как они, в первую очередь, сами себя называли этим неблагозвучным, корявым словосочетанием.
Первым экзаменом, который сдавали поступающие, был письменный экзамен по русскому языку и литературе. Собрали человек сто двадцать в большой аудитории. Принимали экзамен преподаватели русского языка академии, которые преподавали слушателям из иностранных государств, обучающимся в академии. Они сидели за длинным столом на возвышении.
На помощь трём женщинам, преподавателям русского языка, пришло пять полковников. Старший из них объявил порядок проведения экзамена:
― Каждый поступающий выбирает тему из предложенных трёх, написанных на доске. Вам выдадут листы бумаги со штампом академии. На первом листе ставите дату, воинское звание, фамилию, имя и отчество, тему произведения. И дальше самостоятельно, без шпаргалок, пишете произведение на выбранную тему. Во время работы запрещается: разговаривать друг с другом, вставать с места и ходить по аудитории, стучать или в другой способ создавать шум, пользоваться разнообразными пособиями. В случае возникновения у вас вопроса к преподавателям или к контролирующим офицерам поднимаете руку, и они подойдут к вам для выяснения проблемы. Предупреждаю: если кто-то будет замечен в пользовании шпаргалкой или другим пособием, тот немедленно будет отправлен из аудитории, а затем и из академии. Всё. Какие есть вопросы?.. Работайте. Желаю успехов.
Требования понятны. Такие предупреждения они слушали ещё в школе. Каждый из них в той или иной степени пользовался неразрешёнными материалами. И сейчас в карманах было множество напихано шпаргалок почти на все темы, которые только можно было придумать. В электричках, курсирующих в Подмосковье предлагают и написаны мелким шрифтом, и изображённые на фотобумаге шпаргалки, сложенные гармошкой или сшиты маленькой книжицей. Вася Кудинов даже заготовил в нормальную величину листы стандартной бумаги с уже написанными произведениями на наиболее вероятные темы, засунул их в подрезанную подкладку мундира. В кармане был перечень и порядок листов, чтобы можно было незаметно нащупать именно те, что нужно, вытянуть и положить под рабочие листы на столе. Останется только переписать на листы со штампами ― и произведение готово.
Николай Полуйко тоже держал в кармане некоторые шпаргалки, но он решил не вытягивать их, чтобы не поддавать себя риску быть разоблачённым. Он думал, что что-то таки напишет, чтобы получить положительную оценку, и, не тратя попусту времени, начал писать. Выбрал свободную тему, что-то о советском патриотизме, и застрочил пером авторучки по бумаге. Как-то поднялось настроение. Захотелось выложить истоки патриотизма, перемешивая примерами героических поступков литературных героев советских писателей. Он не обращал внимания на полковников, что ходили проходами между столами и пристально всматривались в действия поступающих.
Не прошло и пяти минут, как начались экзамены, когда один из полковников поднял капитана и приказал сдать экзаменационные материалы и выйти из аудитории. В другом ряду тоже поднялся офицер и, оставил листы на столе преподавателей, пошёл из аудитории. За полчаса десяток человек покинули место проведения экзаменов. Поступающие притихли, видя, что то были не лишние угрозы полковника, который открывал экзамены.
Николай, сидя рядом с Василием, боковым зрением видел, что тот мучается, никак не может достать шпаргалку. Боится.
― Вася, пиши что-либо. Не теряй времени. Минимум на трёшник накатаешь, ― прошептал Николай.
― Я ничего не знаю, только на шпору надежда, ― ответил шепотом Василий.
Где-то через час Василий вытянул всё-таки несколько листов из-под подкладки и положил их под чистые листы, лежащие на столе. Николай почувствовал, как он с облегчением вздохнул. Слава Богу, никто не заметил. Николай посмотрел на название темы. О Павке Корчагине. Ничего. Можно написать ― тема не сложная. Николай опять углубился в работу.
Всё. Написано. Прочитал ещё раз, исправил ошибки. Переписал начисто. Можно сдавать. Василий старательно переписывал произведение.
― Вася, я пошёл.
― Иди. Подожди меня в коридоре. Я через полчаса тоже выйду.

Через три дня сдавали экзамен по математике. Николай был уверен, что сдаст экзамен, ибо он упрямо перерешал все школьные задачи из сборников задач по алгебре, геометрии и тригонометрии, не пропустив ни одной. Этот колоссальный труд не пропал даром, и он получил в зачётную книжку первую отличную оценку.
Вернувшись после экзамена в казарму, поступающие увидели на доске объявлений списки с результатами письменного экзамена по русскому языку и литературе. Возле них столпились поступающие, находили свои фамилии, рассматривали рядом с ними оценку и отходили, кто с радостью, а кто скуксившись. Николай с нетерпением дождался, когда освободится место под доской объявлений, и увидел рядом с фамилией пятерку. Ого! Не может быть!
Николай нашёл фамилию Кудинова, но рядом с ней не было оценки. Почему? Вылезши с толпы, обступившей доску объявления, Николай увидел Василия.
― Ну, как? ― спросил Василий. ― Я боюсь и подходить? Что у тебя?
― Ты знаешь? Пятерка! Глазам своим не верю. А у тебя почему-то не стоит никакой оценки.
― По-видимому, двойка, ― грустно констатировал Василий.
― Почему двойка? Если у кого-то двойка, то она стоит в списке, ― успокаивал Николай товарища. ― Может, не успели проверить. Пойдём на кафедру выясним.
Всё-таки проверили работу Василия. Но оценивать не стали, ибо не поверили, что офицер-лётчик, бесстрашный истребитель, мог написать такое слезливо-романтическое произведение о чувстве влюбленной в Павла Корчагина девушки. По-видимому, оригиналом было произведение какой-то десятиклассницы, и, невзирая на не плохую грамотность работы, не смогли зачесть, а предложили повторить испытание.
Жаль. Дополнительная нагрузка. Нужно и текущие экзамены сдавать, и к ликвидации долга готовиться.
Следующий экзамен по физике Николай тоже сдал на „отлично”. Три отличные оценки по общеобразовательным предметам ― это была уже визитная карточка, которая сама по себе помогала ему сдавать дальнейшие вступительные экзамены. Имея на руках зачётную книжку, Николай заходил в класс, где шли экзамены, как правило, первым. Группа это ему позволяла, ибо первому наиболее тяжело ― меньше времени для подготовки, и никто не принесёт шпаргалки, так как очередной поступающий зайдёт только тогда, когда первый уже пойдёт отвечать. Николай докладывал экзаменатору, клал, как положено, на стол зачётную книжку, брал билет и садился за стол подготовки, изучая заданные вопросы.
Экзаменатор брал в руки зачётную книжку Николая, смотрел, потом бросал заинтересованно-удивлённый взгляд на Николая, изучая, что он за птица. Либо очень умный, либо чей-то отросток. И первое, и второе нельзя оставить без внимания, чтобы не ошибиться. Не может же он испортить такую красивую зачётную книжку! Поэтому и появлялась рядом с другими отличными оценками ещё одна.
И, таким образом, Николай закончил экзамены, имея по всем предметам, а их было с десяток, оценки „отлично”. Василий переписал произведение и тоже сдал другие экзамены с положительными оценками. Оба капитана были зачислены в академию на заочный факультет командного профиля.
Два месяца пролетели быстро. В период установочного сбора они имели возможность съездить в Москву посмотреть на столицу, сходить в театр или музей, а то и в ресторан. Нужно хоть немного отдохнуть, ибо закрутится колесо: полёты, академические контрольные задания ― некогда будет и в гору глянуть.
А полёты в полку были как раз в разгаре, когда Николай и Василий вернулись домой. Лётную группу при отсутствии Николая возил командир звена, а обязанности командира звена вместо Василия выполнял один из его инструкторов. Теперь нужно было работать так, чтобы отблагодарить тем, кто выполнял их обязанности. И они старались. Не вылезали из кабины ― летали с курсантами контрольно-показные полёты на разные виды лётной подготовки, водили строи, летали за цель. Летали много, ибо и соскучились за самолётами, за небесным простором, за опьяняющим ощущением полёта.
В лётной группе Полуйко было три курсанта: Закиров, Карелин и Титов. Он их выпустил самостоятельно на боевом самолёте ещё до поездки в академию, а теперь они уже летали на типовые атаки по воздушным целям. В их поведении уже чувствовались лётчики. Стали более степенными, рассудительными, спокойными. Приятно иметь таких учеников, которые тебя понимают и на земле, и в воздухе.

Какой прекрасный вид для зрителя имеет сомкнутый строй самолётов, выполняющих групповой пилотаж на воздушном параде или на авиационном празднике! Особенно в составе девятки, семёрки, звена и даже пары. Будто связанные незримыми нитями они выполняют невероятные акробатические пируэты, ни на сантиметр не изменяя своего места в строю. Или какую нужно иметь технику пилотирования, чтоб, одновременно рассыпавшись, лётчики после выполнения разнообразных фигур пилотажа опять сошлись, образовывая предыдущий строй!
Только лётчикам, по-видимому, известно, сколько за такой слётанностью кроется напряженного труда, сколько та красота стоит нервов, пота, времени и всего другого, в чём нуждается многолетняя тренировка. И то случается, когда на тренировках, а, бывает, и на показе, не выдерживают нервы, не хватает внимания, мастерства ― и падают на землю, столкнувшись друг с другом, оба самолёта, а то и больше, словно подбитые птицы.
Это опытные лётчики. А что тогда говорить о курсанте, если ему инструктор показал на спарке в двух-трёх контрольно-показных полётах, как выдерживать в строю заданные интервал и дистанцию до ведущего или маневрировать возле него, после чего вести его самого?
И как чувствует себя инструктор, когда ведёт сзади себя курсанта, который летит сам, когда он то отстанет, то разгоняется и выскакивает вперёд или несётся прямо на ведущего и не может остановиться? Столкновение было бы неминуемо, если бы инструктор не бдел и своевременно не подскочил вверх, чтобы курсант проскочил под ним. Но ведущему нужно смотреть и вперед, и в кабину на приборы, ибо он должен и своим самолётом управлять, и обеспечивать безопасность полёта своего ведомого. И не знаешь, когда именно курсанту вздумается на тебя переть. Вот и приходится крутить головой и самому инструктору помогать держаться в строю и маневром своего самолёта, и подсказом по радио, чтобы сохранялось что-то вроде пары. А всё же удаётся научить курсанта летать в паре, а затем и в составе звена.
Не легче выполнять полёты и в роли самолёта-цели, когда тебя атакуют курсанты. Обычно, инструктору на лётную смену планировалось три-четыре вылета для имитации самолёта-цели. Он выходил в зону ожидания, находил там курсанта, выводил его в исходное положение для атаки, становился на заданный курс полёта по маршруту и разрешал выполнять задание. Курсант его атаковал несколько раз. По окончании курсантом задания лётчик его отпускал на аэродром, а сам возвращался в зону ожидания и брал очередного бойца.
Николаю нравились такие полёты и он использовал любую возможность, чтобы лететь за цель. Почему? Может, потому, что много времени находился в воздухе, практически, сколько позволял запас топлива в самолёте, а может, была интересна конкретная работа по обучению курсантов сложному виду лётной подготовки, а может, и ощущение риска. Он старался не выпускать из поля зрения курсанта во время его маневра и атаки
Вот курсант занял исходное положение для атаки ― летит параллельным курсом сбоку сзади на расстоянии в полтора километра.
― 323-й, атакую справа! ― доносится в наушниках доклад курсанта.
Николай видит, как курсант энергично накреняет самолёт и выполняет разворот в его сторону. Развернувшись носом на цель, курсант переводит самолёт в обратный крен и стремительно приближается. Уменьшается ракурс цели, атакующий заходит в хвост и стремительно приближается. Самолёт увеличивается в размерах. Николай нажимает кнопку передатчика:
― Ого-онь!.. Вы-ывод!
Курсант проносится вниз под хвост цели, переводит в левый крен, переходит в левую сторону, показав Николаю низ своего самолёта, занимает исходное положение для атаки слева.
Опять доклад:
― 323-й, атакую слева!
Потом ещё по две атаки справа и слева, сверху и снизу. И достаточно.
― 323-у закончить задание, на точку!
― 323-й, вас понял, на точку! ― ответил курсант и растаял в сизой дымке.
Николай идёт за очередным курсантом. Вон внизу уже кружит 347-ой. Это не его курсант, с другой лётной группы. Такое возможно ― позволяется документами. Но здесь нужно ещё бдительнее смотреть, ибо как знать, что то за курсант.
― 347-й, выводите из разворота! Идите по прямой!
Курсант вывел на прямую внизу справа, немного впереди. Николай прибавил оборотов двигателю, увеличил скорость со снижением на одну высоту с курсантом.
― 347-й, я ― 220-й, у вас слева!
― 220-й, я ― 347-й, вас вижу, разрешите работу?!
― 347-у роботу разрешаю, займите исходное положение!
Николай стал на курс, установил заданный режим. Курсант справа, в исходном положении. Начинает атаку. Насторожило, что начал атаку без доклада. Вот он перекладывает крен, прицеливается.
― Ого-онь!.. Вы-ывод!
Не выводит. Самолёт растёт в размерах. Мчит на цель!
― Выводи!
Курсант создаёт крены вправо, влево. „Потерял цель!” ― молниеносно пронизала мозг мысль, и сразу Николай энергично ручку на себя и в сторону атакующего. Курсант юркнул под его самолётом. Сердце заколотилось. „Ух, карась! Так можно и не успеть”.
― 347-й, идите по прямой!.. Подверните вправо на тридцать! Я у вас справа под девяносто!
― Я ― 347-й, вас вижу!
― 347-й, внимательнее, разрешаю атаку!
Опять курсант выполняет разворот, маневр вял, выходит на большой ракурс и во время перекладывания крена оказывается близко к цели. Нужно уже выводить, а он ещё не прицеливался.
― 347-й, вывод!
Не выводит.
― Выводи!!!
Опять ручка на себя, и тот проносится под ним в непосредственной близости. Всё! Достаточно!
― 347-й, задание закончить, на точку!
„Нужно инструктору сказать, чтоб провёз, и пусть сам его и водит” ― подумал Николай, вытирая тыльной стороной перчатки пот, скатывающийся из шлемофона, и пошёл за очередным курсантом.

Под осень в 1959 году строители сдали в военном городке пятиэтажный на три подъезда жилой дом, предназначенный для лётчиков. Это был проект, так называемых „хрущёвок” с малогабаритными одно- и двухкомнатными квартирами. Этот дом завершал прямоугольник, на одной паре противоположных сторон которого было по два, на другой ― по одному дому. В этом доме на пятом этаже получил двухкомнатную квартиру и капитан Полуйко. Наконец, он имел возможность пожить в отдельной, хоть и небольшой квартире, в которой были все необходимые удобства. Они с Ниной были рады, невзирая на то, что вид из окон с одной стороны был на пустырь, который отмежёвывался от военного городка сараями для жителей этого же дома, а с другой стороны ― внутренняя территория городка, на которой ещё должны были строиться детские площадки, разбиваться клумбы для цветов, асфальтироваться дорожки и высаживаться деревья.
Однажды, под вечер, возвращаясь с работы, Николай обратил внимание на то, что в западной части неба над горизонтом появилась грязно-коричневая полоса. Он спросил своего спутника соседа Валерия Тараканова:
― Что это там на горизонте? Похоже на бурю.
― Откуда ей взяться? Ветер усилился, но до бури ещё далеко, ― заметил Валерий.
― Что-то мне не нравится этот ветер, ― сказал Николай. ― Нужно поискать Сашка. Он, по-видимому, где-то гуляет.
Здесь выскочила из-за дома ватага мальчишек, среди которых был и Саша. Он увидел отца и побежал ему навстречу, перебарывая ветер, который едва не сбивал с ног.
Подхватив на руки сына, Николай сказал ему:
― Всё, пойдём домой.
― Не-е! ― упираясь, запротестовал Саша. ― Я ещё хочу погулять!
― До-до-му! ― твердил отец, не выпуская Сашка из рук. ― Тебя и мама, по-видимому, ищет.
― Папа! Я ещё мало погулял. Можно, я с ребятами ещё поиграю?
― Они тоже пойдут домой. Видишь, какой ветер поднимается? Захватит и понесёт совсем далеко-далеко.
Дома Нина уже начала тревожиться отсутствием старшего сына. Володя возился в своей кровати, засовывая в рот зелёного резинового попугайчика.
― Коля, ты бы дров принёс из сарая? ― попросила Нина. ― Воды нужно нагреть в „Титане”. Володю скупаем, да и мы помоемся.
― Сейчас схожу, ― не раздеваясь и снимая ключ, висевший на гвозде в прихожей, ответил Николай. ― Нужно спешить, а то там ветер поднимается.
Николай побежал по ступеням вниз. С натугой открыл выходную дверь, пересиливая напор ветра. Ветер усилился, начала вздыматься пыль, грязно-коричневая полоса расширилась, занимая полнеба. Добежав до сарая, открыл его, схватил в охапку несколько дровин, закрыл сарай и, согнувшись против ветра, едва добрался до подветренной стороны дома и под стеной добрался до входной двери.
Вернувшись в квартиру, Николай сказал:
― Ох, и дует! Уже света белого не видно. Не удастся нам „Титан” истопить ― вместе с дымом и дрова вытянет. Ставь на плитку кастрюлю с водой, хоть детей помоем.
Враз потемнело. Николай подошёл к окну и выглянул на улицу в сторону, где были их сараи. Поднялась буря. Ветер дул вдоль их дома, поэтому в окна не задувало. Николай увидел, как кто-то из мужиков вышел за дом и его подхватил воздушный поток, свалил на землю и покатил к сараям. Там он опомнился и на карачках пополз за дом.
Совсем стемнело, ветер усиливался, в квартире похолодало, ветер высосал всё тепло. Николай одел детей в тёплое. Со двора слышались какие-то громкие хлопки и скрежет. Он подошёл к окну, выходящему во двор. Какие-то предметы летели справа и ударялись в дом, стоящий слева. Среди общего гула и завывания слышалось звяканье битого стекла. Николай присмотрелся. То из дома, стоящего с подветренной стороны, ветер рвал из кровли шифер и бросал его в окна противоположного дома. В доме напротив, в котором Полуйко жили сразу после переселения с Толмачёво, из кровли тоже улетали куски шифера, и их уносило куда-то в сторону города.
― Коля, смотри! ― крикнула Нина, показывая рукой на потолок.
Николай оторвался от окна и с ужасом увидел, что плиты перекрытия ходят ― поднимаются на несколько сантиметров от внешней стены и опять опускаются назад. С потолка сыплется штукатурка и побелка. Он побежал во вторую комнату, где стояла кровать Володи. Там тоже аналогичная картина.
Николай схватил на руки Володю, позвал Нину и Сашу, и они стали в дверной проём несущей стены, которая проходила между комнатой и коридором.
Стояли долго. Немели ноги, руки. Николай держал на руках Володю, Саша прислонился к Нине. Ветер не стихал, а наоборот усиливался.
Плиты продолжали двигаться в такт порывам ветра, угрожая свалиться в комнату. Если крыша поднимет их сантиметров на десять выше, то бетонные плиты провалятся в комнату, и как знать, какие последствия будут для всех этажей дома. Устоит ли весь дом?
Где-то в двенадцать часов ночи выключилось электричество. Стало темнее и ужаснее. Сделать что-то было невозможно. Бежать тоже некуда. Нужно полагаться на свою судьбу. Будь, что будет.
Настроение взрослых передалось и детям. Володя молча сосал пустышку, Саша тихонько сидел возле ног Нины.
Николай достал из кармана электрический фонарик, которым изредка освещал потолок, экономя батарею.
После полуночи сначала реже поднимались плиты, потом и совсем прекратились двигаться.
― Пойдёмте на кухню, ― предложил Николай, разминая затёкшие руки и ноги. ― Похоже, угроза миновала.
Осмотрелись. В комнатах на полу, на вещах лежал слой штукатурки и пыли. Между плитами перекрытия зияли немалые щели. На кухне, в ванне, в коридоре по стенам виднелись трещины. Вытерли пол и вещи на кухне, перекусили, поужинать раньше они не успели. Николай перенёс на кухню кровать малого, положили его спать. Раскрыл раскладушку. Нина с Сашком уложились на ней поспать, а Николай решил сначала убрать в комнатах, хоть основное. Он снял с дивана газеты, которыми заблаговременно, когда началась буря, накрыли постель и мебель, и, не раздеваясь, прилёг отдохнуть.
Буря бушевала всю ночь, лишь под утро ветер ослабел. Николай вышел на улицу вместе с другими жителями военного городка. Их взору предстала разрушительная картина. В большинстве домов дымовые трубы на крыше свалены, что привело к излому шифера и раскрытия всей крыши. В крайнем доме, что стоял поперёк воздушного потока, выбиты почти все окна, и были сейчас заслонены жителями, чем попало. В доме, в котором жил Полуйко, торцевая сторона крыши была разрушена, в результате чего образовался эффект надувного мешка ― под напором воздуха крыша поднималась и тянула верхние бетонные плиты перекрытия, за которые были зацеплены стропила. Немного не хватило усилий, чтобы сдвинуть плиты перекрытия, и тогда последствия бы были непредсказуемые. Везде на земле валялись обломки конструкций, из столбов свисал оборванный провод, много деревьев, даже небольших, было сломано.
Синоптики рассказывали, что скорость ветра достигала сорока метров в секунду, что возле 150 километров в час.
Старожилы свидетельствовали, что подобные ураганные ветры в этих местностях не редкость, поэтому никто из местных жителей не выводил высоких дымоходов, крыши делались небольшие и плоские. Они предупреждали строителей об этом, но те не могли или не хотели отступать от разработанных проектов зданий.
Значительного вреда буря нанесла училищу и на аэродроме. Поваляла несколько сооружений, несколько самолётов перевернула, наземный инвентарь разнесла по всей округе.
Командование приняло меры относительно восстановления, в первую очередь аэродрома и жилых помещений. Через две недели возобновились полёты с курсантами. Практически, летали всю зиму, если позволяла погода. А погода не баловала. Частые метели и пурга с нулевой видимостью.

Тяжёлой была зима этого года. Утром на аэродром отвозили автобусом, который больше всего таскали трактором из-за снежных замётов. Домой отправлялись по большей части пешком. Так и в этот раз. Полётов не было ибо утром пошёл снег, а в обед поднялась такая вьюга, что комэск приказал добираться домой самим, держаться друг друга, чтобы не сбились с дороги.
Вышли на дорогу и остановились ― не видно куда идти. От дороги не осталось и следа, замело. Куда идти? Хорошо, что хоть ветер дует в спину. Лётчики одеты в лётные меховые костюмы и в унты. Идти по снегу тяжело, зато тепло. Но направление движения выбрать можно лишь ориентировочно. Они знали, что почти до самого городка тянется линия электропередачи. Можно по ней ориентироваться, но от одного железобетонного столба другой не виден. На него можно и не попасть.
Командир эскадрильи подполковник Ильин остановился возле одной из опор и собрал в кружок всех лётчиков эскадрильи.
― Значит, так! ― выкрикивал он слова, пересиливая ветер, который их здесь же относил. ― Я иду вперёд! Все другие следом за мной! Друг за другом! Дистанция четыре метра! Расстояние между столбами 50 метров! Нас пятнадцать! Запирает колонну замкомэск! Если мы выдержим дистанцию, то я буду у следующего столба, а он у предыдущего! Если я остановлюсь, то всем также остановиться! Значит, я на столб не вышел! Будем искать! Всё понятно?!.. Тогда вперёд!
Комэск пошёл вперед, все другие вытянулись следом. Дело пошло быстрее. Таким способом добрались до военного городка. Там за первым домом остановились. Комэск сказал:
― Все по домам! Никуда не высовываться! Если до завтра не утихнет, то на аэродром не поедем. В восемь часов собраться на стоянке отъезда. Быть готовыми отбрасывать снег от подъездов, которые забросает снегом, ибо в некоторые из них и сейчас невозможно будет попасть. Всё! Вопросы?.. На всё доброе!
Николай побежал домой. Его подъезд снегом не заметало ― снег проносило ветром, как в аэродинамической трубе. Дома всё было в порядке. Спросил у Нины только о хлебе, хоть и знал, что запасы на всякий случай дома всегда есть. Жизнь в голодные годы научила постоянно иметь резерв.
Всю ночь не стихала метель. Утром прекратил падать снег сверху, лишь мела позёмка. Николай оделся и выглянул в окно. Военный городок невозможно было узнать. Дом напротив был засыпан снегом по окна третьего этажа, дом справа занос закрывал полностью. Складывалось впечатление, что крыша заканчивалась на земле. Перед домом слева сформировался занос, но он не доходил до стены. Сверху этого заноса срывались ручьи сыпучего снега.
Такого снега Николаю ещё не приходилось видеть. Он вспомнил рассказ барона Мюнхаузена, когда он привязал коня к кресту, а когда снег стаял, то конь очутился на колокольне.
Николай улыбнулся, взял лопату, которую имел на этот случай, и пошёл откапывать подъезды. Сначала пошёл к подъезду, где он жил раньше. Там на втором этаже жил командир полка подполковник Соляник. Он понимал, что командиру первому нужно выбраться из западни.
К нему присоединился Сидор Кузнецов. Тоже потянуло к своей предыдущей квартире.
― Придётся проделать в снеге тоннель, ― сказал Сидор. ― Канаву мы не выкопаем. Да и нецелесообразно. Снега много.
Дружно взялись за труд и в заносе образовался вход в тоннель.
Подошел с лопатой комэск.
― О! Молодцы! ― как всегда шутил Ильин. ― Кумекаете, где нужно работать. Далеко пойдёте.
― Да и вы, товарищ подполковник не пошли лейтенанта откапывать, а командира полка, ― ответил шуткой Сидор.
― Это же наш бывший подъезд, с него и начали, ― вставил Николай.
― Знаю, знаю. Оправдывайтесь, ― продолжал шутить комэск, а затем серьезно: ― Вы продолжайте, а я пойду на место сбора. Если кто-то выйдет, распределю по подъездам, а затем присоединюсь к вам.
Добрались через занос к дверям подъезда. Открыли двери и зашли внутрь.
― Я поднимусь к командиру, а вы подождите здесь, ― сказал Ильин и начал подниматься по ступеням, когда на втором этаже открылась дверь, и командир полка спустился вниз.
― Здравствуйте, освободители, ― Соляник пожал руки лётчикам, ― а я уже вызывал роту солдат, чтоб откапывали.
― Работы хватит и им, товарищ командир, ― ответил за всех комэск. ― В трёх домах подъезды засыпало порядочно. Я лётчиков организовал, думаю, что на аэродроме сегодня делать нечего. Да и добраться туда будет нелегко.
― Спасибо вам за заботу. Я уже доложил начальнику училища. Он обещал попросить у командующего тягач. Иначе мы не выживем. Пойдёмте, посмотрим, что там творится.
Через два дня в гарнизоне появилось два артиллерийских тягача. Своими мощными гусеницами они перемалывали снег, возили офицеров на аэродром и с аэродрома. В кузов тягача набивалось много людей. Они стояли впритык друг к другу, но эти неудобства их менее за всё тревожили. Донимало лишь то, что перемолоный гусеницами снег курился за тягачом и забрасывался на пассажиров таким микроскопическим, что затем невозможно было его стряхнуть с одежды. Он таял, куртки мокрели, а затем они замерзали на морозе и стояли колом.
Аэродром засыпало снегом мало, он был на вершине, и снег сметало в низины, лесополосы, сады и в населенные пункты. Поэтому при наличии погоды летали даже с курсантами, так как летом программу выполнить не успели, и было принято решение продолжить срок обучения и закончить программу. Но полёты зимой для курсантов сложны, по большей части возили их по кругу. Да и вероятность внезапного ухудшения погоды зимой значительно больше.
Так, одного лётного дня погода была нестабильна. Периодически проходили снежные заряды, которые на некоторое время накрывали аэродром. Минут через десяток туча, из которой выпадал снег, проходила, открывался аэродром, и опять можно было летать.
Пять самолётов друг за другом летали по кругу. В их числе был и Полуйко. Летали и молодые лётчики, которые были допущены к обучению курсантов. Николай взлетел и на первом развороте заметил очередной заряд, приближающийся к аэродрому. Он передал руководителю полётов подполковнику Ильину:
― „Заря”, я ― 220-й, с северо-запада подходит заряд на расстоянии десять километров.
― Вас понял, я ― „Заря”. Всем заходить на посадку!
На кругу было два самолёта впереди Николая и один только взлетел за ним. Подходя к третьему развороту, Николай отметил, что заряд коснулся границы аэродрома. На четвертом он видел посадочные знаки через стену снега, пока что не слишком интенсивного. Самолёты, летящие перед ним, уже сели.
― 220-й, полосу видишь? ― спросил руководитель полётов.
― Я ― 220-й, вижу.
На планировании Полуйко взял управление самолётом на себя. Снег, летящий навстречу, уже мешал выдерживать и направление планирования и особенно определять высоту выравнивания. Но он какими-то ему примелькавшимися фрагментами предпосадочной местности аэродрома сориентировался и посадил самолёт.
― 220-й, как условия?
― Тяжеловато, ― ответил Полуйко― ничего не видно.
Он знал, что за ним должен был садиться молодой инструктор лейтенант Альберт Носов с курсантом, который имел малый опыт и, возможно, никогда в подобной ситуации не бывал.
Руководитель полётов тоже волновался за молодого инструктора, справится ли он при таких условиях.
― 270-й, полосу видишь? ― спросил он Носова.
― Плохо!
― 270-й, пройди на второй круг.
― Я 270-й, вас понял.
На рулении Николай увидел сквозь снегопад самолёт Носова. Он прошёл над аэродромом с углом захода к ВПП около 15 градусов.
― Внимательнее, 270-й, переводи в набор высоты. Набери пятьсот метров и пройди дальше с этим курсом до выхода из заряда.
― Я ― 270-й, вас понял.
Николай зарулил на заправочную и вылез из кабины. Закрываясь от снега, он побежал к месту отдыха лётного состава. Лётчики сгрудились возле громкоговорителя радиообмена руководителя полётов, который висел на столбе. Внимательно слушали. Отдельно стояли курсанты.
― 270-й, вышел из заряда?
― Я ― 270-й, из заряда вышел, высота пятьсот.
― 270-й, стань в круг, высота тысяча.
― Я ― 270-й, вас понял.
Или так тянулось время, или заряд уменьшил ход, но казалось всем: и Носову, и руководителю полётов, и лётчикам у громкоговорителя, что очень долго висела снежная туча над аэродромом.
― 270-й, ваш остаток?
― Я ― 270-й, остаток четыреста!
Лётчики переглянулись.
― Ни хрена-а себе-е, ― протянул майор Кузуб.
― 270-й, заходи на посадку. Сразу на третий. Следи за приборами.
― Я ― 270-й, вас понял.
― 270-й, точку видишь?
― Вижу!
― Тогда заходи на посадку.
Снег ещё валил и видимость была минимальной.
― Я-270-й, шасси выпустил, зелёные горят, механические вышли!
― 270-й, садитесь!
― Я-270-й, закрылки полностью!.. Остаток триста!
― 270-го понял! Полосу видишь?
― Плохо… не вижу!
― Прекратить снижение! Дай обороты! Уберёшь закрылки на высоте не менее 150 метров!
― Закрылки убрал!
― 270-й, плавный разворот на третий.
― Вас понял!
По голосу стало понятно, что лётчик волнуется. Ещё бы! Ситуация не из лёгких. Топлива нет, зайти на посадку не может. В таких случаях нужно катапультироваться. Но этого никто не хочет делать: ни лётчик, ни руководитель полётов.
― Я ― 270-й, шасси выпустил!
― 270-й, садитесь!
― Закрылки полностью, полосу вижу!
И вдруг, крик руководителя полётов:
― На второй круг! На второй круг! На второй круг, твою мать!!!
― Я ПОЛОСУВИЖУТОПЛИВАМАЛО!!!
― ДАЙ ОБОРОТЫ, НА ВТОРОЙ КРУГ!!!
Лётчики смотрели на начало ВПП, где должен был появиться самолёт, но он вывалился над их головами ― самолёт мостился на заправочную линию прямо на самолёты, которые стояли в ряд, и их отблеск лётчик ошибочно принял за ВПП.
― ЗАПРЕЩАЮ ПОСАДКУ!!! НА ВТОРОЙ КРУГ!
Самолёт начал отходить от земли и спрятался в снегопаде.
У всех, кто видел это, что-то оборвалось внутри. Каждый представлял, что могло произойти за какое-то мгновение.
Как будто природа пожалела лётчика, да и всех, кто переживал вместе с ним, испугалась ли последствий, но за считанные секунды посветлело и снег прекратился. Носов зашел на посадку и сел на ВПП. Двигатель остановился на пробеге.
Невзирая на то, что разъяснилось, и время ещё было, чтобы продолжить полёты, комэск закрыл их, выпуская из ракетницы красную ракету. Самолёт затянули тягачом. Инструктор и курсант понуро шли к группе.
Никому ничего не хотелось говорить, но все понимали, что шли те, которых они живыми едва-едва могли бы и не увидеть. А сколько таких „едва-едва” ожидает на них в их нелёгкой жизни! А, может, кому-то тех „едва-едва” и не хватит.
Не хватило их и прежнему сослуживцу, которого Полуйко хорошо знал по Бердскому полку, капитану Карпову, который тоже переучивался на реактивную технику в соседнем полку училища. Весёлый, жизнелюбивый лётчик имел дружную семью ― очаровательную жену и двух прекрасных девочек. Жили они душа в душу, радовались всему доброму, что давала им судьба, не впадали в печаль, когда что-то не ладилось, терпели всевозможные неурядицы армейской жизни.
Того зимнего дня Карпов на самолёте МиГ-15бис выполнял полёт в зону на пилотаж на большой высоте. Погода была „миллион на миллион”, как говорят лётчики, когда безоблачно и видимость более десяти километров. Лётчик набрал заданную высоту десять тысяч метров и начал выполнять полётное задание с виража. Не успел выполнить и половину фигуры, как почувствовал легкость руля высоты ― на ручке исчезли усилия, она отклонялась в любую сторону, но самолёт не реагировал на её отклонение и плавно, увеличивая крен, переходил на пикирование. Лётчик передал на землю:
― Я ― 327-й, самолёт не управляется, высота девять триста!
― 327-й, повторите, вас не понял! ― запросил руководитель полётов.
― Я ― 327-й, самолёт пикирует, на рули не реагирует, скорость растёт, высота падает!
― 327-й, катапультируйтесь!
― З27, выполняю, ― спокойно передал Карпов.
― 327-й? ― руководитель полётов на всякий случай запросил лётчика.
Ответ не поступил. Через несколько секунд замкомэск, который был в воздухе, доложил:
― Я ― 302-й, вижу взрыв на земле в зоне номер два!
― 302-й, пройди в зону, посмотри: нет ли парашюта? Отметь место падения.
― Я ― 302-й, ― впоследствии доложил замкомэск, ― место отметил, парашют не виден. Иду на точку.
Высланная команда наземного поиска нашла место падения самолёта. Самолёт полностью разрушен взрывом. На месте падения образовалась воронка земли, на склонах которой были видны отдельные детали самолёта. Нашла команда и лётчика, который мертвым лежал на земле, без парашюта, полностью раздет, разутый ― в одном нательном белье. На расстоянии несколько сот метров от тела валялась разбросанная одежда, катапультное сидение, разорванный купол парашюта с застёгнутой привязной системой.
Комиссия, расследовавшая катастрофу, сделала вывод, что отказ управления возник в результате разъединения тяги управления рулём высоты. Во время катапультирования на скорости большей максимально допустимой, которая развилась в ходе крутого пикирования, кресло зацепилось за киль, что смертельно травмировало лётчика. Автоматическое открытие парашюта на большой скорости стянуло с лётчика подвесную систему вместе с одеждой. Специалисты утверждали: если бы во время открытия парашюта лётчик был жив, то подвесная система не могла бы быть стянутой с него. Хотя порыв купола парашюта не мог гарантировать безопасного приземления лётчика.
Катапультируйся лётчик раньше, когда ещё не успела набраться скорость, могло бы всё обойтись безопасно. Те секунды, которые он потратил на разговор с руководителем полётов, стоили ему жизни. Но не всегда в аварийной ситуации, решение приходит своевременно, особенно, когда ситуация нестандартна.

1960 год встретили в засыпанном снегом военном городке. Начали с курсантами наземную подготовку со второго января, а с двенадцатого ― вывозные полёты по кругу. Все курсанты лётной группы (Вершинин, Жиленко, Ларионцев, Тихонов) вылетели самостоятельно, освоили сложный пилотаж в зоне, полёты по приборам в закрытой кабине и полёты по маршруту.
Летали до 21 марта. Снег набирался водой, и летать становилось опасно. Капитан Полуйко успел выполнить облёт самолёта МиГ-15бис после длительной стоянки. Именно в это время руководитель полётов получил команду с КП училища закрыть полёты.
― Запусков больше не будет! ― объявил по радио руководитель полётов. ― После посадки всем на заправочную.
На этом лётная подготовка Сибирского военного авиационного училища лётчиков закончилась. Больше ни один самолёт в воздух не поднимался. Сначала не позволял аэродром, а затем они стали ненужными.
Поступила директива командующего войсками Сибирского военного округа, в которой приказывалось все войска привлечь на борьбу с талыми водами, не допустить затопления военных городков, стоянок самолётов и других военных объектов, а также оказать помощь местным органам власти в борьбе населения с наводнением. В военных городках прорывали в заносах уже влежалого снега глубокие, до земли, канавы, по которым должна была стекать талая вода. Эти меры имели значение в случае интенсивного таяния снега. Тогда канавы будут предотвращать затопление домов и других сооружений.
Кроме того, полку ставилось и другое задание, что имело государственное значение. Дело в том, что осложнение межгосударственных отношений, противоборство в наращивании вооружений между СССР и США и возглавляемыми ими блоками в конце пятидесятых годов привели к эскалации международной напряжённости. Советский Союз, недавно вышедший из войны, восстанавливал разрушенное народное хозяйство и одновременно огромные средства расходовал на развитие вооружений, соревнуясь из США. Советская Армия в то время имела мощные зенитно-ракетные средства, способные защитить воздушные рубежи от воздушного нападения противника. Сверхзвуковая истребительная авиация только создавалась и не могла обеспечить противодействие полётам авиации США на стратосферных высотах. Противовоздушная оборона страны ещё не имела сплошного прикрытия территории, она была очаговой.
Командование НАТО пыталось держать под своим контролем территорию Союза, развитие на ней объектов атомной промышленности, военные объекты и тому подобное. Не добившись согласия руководства советского государства на открытое пространство для полётов авиации НАТО над территорией СССР, оно совершало несанкционированные полёты в нарушение международного права.
Летом 1956 года американский высотный самолёт-разведчик U-2 из запада вторгся в воздушное пространство СССР, прошёл почти до Москвы и Ленинграда и безнаказанно вернулся назад. В другой раз беспрепятственно выполнил два полёта над Беларусью. С тех пор ежегодно подобные полёты выполнялись не только в Европейской части СССР, но и в Средней Азии, Закавказье и на Дальнем Востоке.
Обычно, руководство СССР не могло спокойно смотреть на такое безобразие и пыталось принять соответствующие меры ― наращивало мощность ракетно-зенитных средств, истребительной авиации, расставляло их в определённых местах. Но прекратить полёты разведчиков не удавалось.
Лётный состав Сибирского военного авиационного училища не привлекали в системе ПВО из-за техники с низким потолком. МиГ-15бис достигал высоты 15 тыс. метров и не имел управляемого ракетного вооружения. Самолёты U-2 летали на высоте 20-22 тыс. метров.
Невзирая на это, когда в начале апреля U-2 вторгся в воздушное пространство СССР и, пройдясь над рядом важных объектов, безнаказанно пошёл в сторону Семипалатинска, командование ВВС приказало в каждом полку училища иметь в готовности по звену самолётов МиГ-15бис с подготовленными экипажами на случай, если самолёт-нарушитель будет в зоне действий полков на высоте достижения их самолётов с заданием уничтожить нарушителя.
С тех пор звено лётчиков сидело постоянно на аэродроме в готовности номер два на всякий случай. В относительной готовности держали аэродром, чтобы самолёт только мог взлететь и выполнить задание, а там… хоть катапультируйся.
О реальном полёте не многие думали, хоть и дежурили, как было приказано.
Наступил праздник Первого мая. Неожиданно в девять часов в военном городке взвыла сирена тревоги. Все собрались на месте отправления транспорта на аэродром. Лётчики в лётной форме одежды, технический состав ― в технической форме. Первыми поехали лётчики и техники первой эскадрильи, звено которой дежурило на аэродроме, а также группа руководства полётами.
Действовали по плану приведения полка в боевую готовность. Никто не понимал, почему объявлена тревога, ведь же никогда не объявляли в день государственного праздника. Значит, что-то серьёзно.
Лётчики собрались в классе предполётной подготовки. Зашёл командир полка и возвышенным голосом обратился к присутствующим:
― Товарищи офицеры! Сегодня в пять часов тридцать шесть минут самолёт U-2 с территории Афганистана пересёк границу Советского Союза на высоте девятнадцать тысяч метров, вторгся в наше воздушное пространство и продолжает движение в глубину нашей страны. Прошёл над Байконуром и держит курс в сторону Челябинска. Намерения его неизвестны. Полк получил задание иметь в готовности номер один и готовности номер два по паре самолётов с целью вылететь на перехват нарушителя и уничтожить его, если снизит высоту полёта и повернёт в нашу сторону.
Присутствующие внимательно слушали командира.
― Руководство партии и правительства, лично Никита Сергеевич Хрущёв непосредственно наблюдают за ситуацией. Соответствующие силы приведены в боевую готовность. Мы должны быть в готовности к любым действиям, и если возникнет такая необходимость, выполнить любой приказ командования вплоть до выполнения тарана. Прошу иметь в виду, что аэродром готов только для взлёта, и то ограничено. Вылет будет в случае крайней необходимости по приказу сверху. Посадка в зависимости от направления полёта на запасном аэродроме. В случае катапультирования обеспечить безопасность гражданского населения.
Отбой тревоге дали в 14 час местного времени.
Сообщили, что самолёт-нарушитель был сбит зенитной ракетой с первого пуска в 8 часов 53 минуты московского времени.
Подробностей никаких. Лишь через несколько дней один из лётчиков, который вернулся из Москвы, привез тайную весть, о которой говорили только между собой. Будто нарушителя таранил один из лётчиков, который перегонял Су-15 из завода в паре с другим лётчиком. Они сидели в Омске. По приказу маршала авиации Савицкого пару подняли на перехват нарушителя и приказали таранить, обрекая их на смерть. Не имея высотного снаряжения, даже разгерметизация кабины приведёт к неминуемой гибели лётчика.
Во время атаки цели пара вошла в зону пуска зенитных ракет. Ведущий догнал нарушителя и таранил его, после чего его самолёт взорвался и лётчик погиб. В это время ракетно-зенитная батарея выполнила пуск ракет, одна из которых поразила самолёт ведомого, и лётчик тоже погиб.
Американский лётчик Френсис Пауэрс, который пилотировал самолёт-нарушитель, выпрыгнул из кабины во время падения уже в тропосфере, и был захвачен местными жителями.
Во время судебного процесса Пауэрс так и не признал, что его сбила ракета. Тогдашняя пресса сообщала, что, когда судья задал Пауэрсу вопрос: „Расскажите, что вы чувствовали, когда вас сбила советская ракета?” Пауерс ответил: „Когда меня что-то сбило, я почувствовал как будто удар в спину.”.
Позже, когда стали открытыми некоторые детали инцидента, будет признано, хоть и не официально, а за рассказами очевидцев или участников событий, что лётчика, которого послали на таран нарушителя, советская ракета сбила-таки.

Расформирование воинской части или соединения равнозначно стихийному бедствию. И об одном, и о втором люди узнают неожиданно, одно и второе ломает судьбы людей.
Как гром среди ясного неба ошеломила коллектив офицеров училища весть о значительном сокращении Вооруженных Сил СССР ― на один миллион двести тысяч человек. В связи с этим ликвидируется Сибирское военное авиационное училище лётчиков. А что дальше? Какая дальнейшая судьба каждого из офицеров? Увольнение из рядов Вооруженных Сил?..
Вдруг оборвался такой привычный, хоть и нелёгкий, но осмысленный и освещённый сознанием его необходимости, труд. Полёты закрыты в училище навсегда. Офицеры выведены за штат.
Курсанты выпускного курса выпускались из училища с присвоением офицерского звания лейтенантов и увольнением в запас.
Политработники, сами не зная, что с ними случится, проводили разъяснительную работу с офицерами. Они это делали по приказу сверху, не знали, что сказать людям, только надоедали своими призывами положиться на мудрую политику партии, её Центрального Комитета и лично Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущёва. Но лётчики знали, что надеяться на благосклонное обращение Первого, а значит, и его окружения, к офицерам и их нуждам, лишнее, исходя из его высказывания, что офицеры освобождаются ещё здоровыми, способными заработать себе на хлеб.
Центральный Комитет КПСС, учитывая международную и внутреннюю обстановку, сложившуюся к тому времени, считает необходимым значительно сократить обременительную для народного хозяйства армию. Ракетно-ядерное оружие, которое получило своего развития в СССР, дало возможность пересмотреть баланс сил. Эйфория глобального увлечения ракетно-ядерной техникой привела к выводу о необходимости сокращения боевой авиации, надводного военно-морского флота. Ликвидированы мощные авиационные училища лётчиков, такие как Батайское, Борисоглебское, Сибирское. Десятки тысяч самолётов МиГ-17 пошли на металлолом, хотя ещё долгие годы они использовались в училищах, центрах ДОСААФ, не говоря уже о том, что это был основной к тому времени истребитель в вооруженных силах иностранных государств, которые поддерживались Советским Союзом. Разбазаривались значительные материальные ценности училищ, которые расформировывались, отдавалась земля основных и запасных аэродромов, полигонов, посадочных площадок местным органам власти для использования предприятиями народного хозяйства.
Обычно, офицеры училища не могли знать всех обстоятельств, которые повлекли к решению относительно сокращения армии, хотя понимали, что содержание многочисленной армии стоит для государства недёшево. Но в армии не только танки, самолёты, корабли, но и люди. О них тоже нужно думать не только тогда, когда они нужны умирать за свою Родину. Уволить солдат ― нет проблемы. Они и их родители будут радоваться по поводу сокращения. А офицеры?
Офицер ― человек, который воспитан в духе бесспорной преданности Отчизне, и всегда готов выполнить любой приказ своих командиров, даже если нужно отдать за это свою жизнь. Он пошёл в армию добровольно в 17-18 лет, учился военному делу, и только ему. Вся его жизнь посвящена строгой, тяжёлой, связанной с опасностью профессии защиты Отчизны. Но он знал, на что шёл, и другой судьбы ему не нужно. В этом смысл жизни.
Поддерживает его в служении Отчизне и его семья. А как же? Без этого не может быть ни семьи, ни службы офицера. И жена, и дети, а кое-где и родители, вместе с офицером страдают от тягот и лишений военной службы. Они, как нить за иглой тянутся за ним всю жизнь по разным гарнизонам, нередко, не имея ни нормальных человеческих удобств, ни возможности на любимый труд, ни условий для обучения и воспитания детей. А имеют лишь постоянную ноющую тревогу за своего возлюбленного, кормильца, за своё будущее и право на постоянное ожидание непоправимой беды. Но они к этому привыкли. Как можно устраивают свой быт, создают условия для ощущения офицером комфорта, облегчают его службу. И живут, как правило, надеждой на то, что будет возможность на конец службы устроиться где-то в цивилизованном городе, муж заслужит пенсию, уволится из армии, устроит своих детей на обучение, наконец, получит нормальную квартиру, и будут они наслаждаться счастливой обеспеченной старостью.
И вот всё это вдруг рушится. Практически, офицер выбрасывается в жизненное море без гражданской профессии, без средств к существованию, без возможности всё это приобрести, ибо уже не юность, чтобы начинать всё сначала, а кроме как воевать, он ничего не умеет делать. Ещё хорошо, если имеется пенсия, какая-то материальная поддержка. А если он её не заслужил? Ибо нужно не менее двадцати лет служить, чтобы получить минимальную.
А здесь ещё кто-то из Московских высокопоставленных чиновников решил сэкономить на освобождённых офицерах. В канун сокращения Вооружённых Сил СССР были пересмотрены льготы лётного состава и специалистов парашютно-десантной службы относительно исчисления выслуги лет. Для этой категории офицеров Законом СССР было установлено исчисление выслуги лет ― два года выслуги за один год службы. Хотя, обычно, закон обратной силы не имеет, новым законом предусматривалось лётчикам, которые раньше летали на поршневых самолётах, засчитывать этот срок как полтора года выслуги за один год службы, а офицерам парашютно-десантной службы ― один год выслуги за один год службы. Поэтому многие лётчики и другие льготники за старым законом могли бы иметь пенсию, а теперь они её лишились. Это был настоящий удар под дыхало. Ибо жаловаться было некому. Решение было наверху системы.
Нужно было видеть, какими горькими слезами умывался майор Мекедо, начальник парашютно-десантной службы полка училища, когда он узнал о таком решении. Он уже заслужил пенсию, а теперь мгновенно её лишился.
Добросовестный офицер профессионально выполнял свои обязанности, организовывал и проводил прыжки с парашютом курсантов и лётчиков, сам много прыгал, невзирая на переломанные ноги. Чтобы не допустить новых повреждений конечностей, он перед прыжком пристраивал на свои ягодицы подушку, а перед приземлением поднимал ноги и плюхался ими о землю. Тогда не было управляемых парашютов, а для облегчения управления в куполе вырезали несколько полотнищ с одной стороны, за счёт чего добивались некоторой управляемости, но это и увеличивало вертикальную скорость приземления.

Лётчики эскадрильи ожидали решение их судьбы. Приезжали на службу каждое утро, собирались в классе предварительной подготовки, занятия уже не проводили, хоть и требовало старшее начальство. Но они уже были не нужны ни лётчикам, ни их начальству. Все мысли витали вокруг одной проблемы. Даже Николай, который брал с собой какую-то контрольную работу и ловил каждую свободную минуту, чтоб использовать ее целесообразно, откладывал всё в сторону и слушал, о чём шла речь промеж лётчиков.
― Николай, и зачем ты поступал в академию? Все одно, поедешь на „гражданку”. Будешь вместо дивизии отару овец в прорыв вводить ― шутил всегда беспечальный капитан Матвеев, инструктор одного с Николаем звена.
― Они-то с Кудиновым и останутся в армии, так как учатся, а вы, неуки, приготовьтесь овец пасти. Может, вон молодые лётчики куда-то поедут служить ― заметил штурман эскадрильи майор Кузуб.
― Что заранее душу травить? Придёт время ― скажут, кто куда будет ехать, ― выразил своё мнение Иван Корниенко, командир второго звена.
― Нет, нужно всё-таки к чему-то готовиться, когда есть время, ибо не скоро до нас дойдёт распоряжение. А тогда придётся авралом собираться, ― проговорил всегда рассудительный Виктор Панченко.
― Ну, а как готовиться? Складывать вещи нужно ― и так всем понятно. Важно знать, на что настраиваться ― или на „гражданку”, или где-то служить, ― вставил своё слово в разговор один из молодых лётчиков лейтенант Волошин, который вместе с другими молодыми лётчиками до сих пор слушал, о чем говорят старшие лётчики.
― Я бы на край света поехал бы, если бы оставили служить, ― заговорил капитан Сидор Кузнецов.
― А я уже настроился на „гражданку”. Хотя бы быстрее пришёл вызов, ибо меня уже зачислили в гражданскую авиацию. Разве хуже на лайнерах по заграничным трассам летать, чем здесь вкалывать в заднем кабинете? ― спросил Сталь Волков. Его московские родственники, по-видимому, занимали высокие должности, если могли пристроить на престижное место, ещё не уволенного из Вооруженных Сил, и уже не одну телеграмму прислали, чтобы быстрее ехал.
― Хорошо, что у тебя есть родственник в управлении гражданской авиации. А как у меня, кроме беспаспортного мужика-крестьянина, ни родственников, ни знакомых нет? Даже опылять посевы и развозить почту не возьмут, ― позавидовал Иван Корниенко.
― А давайте, ребята, всей эскадрильей завербуемся и махнём на север. Говорят, там заработки высокие, ― предложил, по-видимому, сказать нечего, командир первого звена майор Свиридов.
― А квартира у тебя есть? Куда ты денешь жену и детей? Ты ещё побегаешь, чтоб квартиру найти.
― Должны обеспечить, раз освобождают по закону из-за организационных мероприятий.
― Жди-и! Закон в Москве, а на местах сидят бюрократы. Вон, когда ещё освободились офицеры по завершении войны, кое-кто ещё и до сих пор по полуподвалам и коммуналкам прислоняется. А здесь тебе сразу открыли объятия.
― Тебя послушать ― так и советской власти в нас нет. Я думаю, что не дадут пропасть лётчику-истребителю, защитнику воздушных рубежей Отчизны. Разве я не заслужил порядочного отношения ко мне. Да я к самому Хрущёву дойду, а справедливость найду! ― воскликнул Матвеев.
― Так он тебя и послушает, ― отрицал Панченко. ― Ты же слышал, как он на пленуме высказался за офицеров, которые пошли в запас и за быков, которым они способны ещё хвосты крутить.
― Вам ещё не надоело напрасно расходовать время? ― спросил Кузуб, который читал какую-то книжку. Хоть делами какими бы занялись. Хотите, лучше, волейбол побросать.
― И действительно. Давайте попрыгаем. Вы бы сходили до комэска, ― обратился к штурману Матвеев, ― пусть разрешит пойти в спортзал.
Тот разрешил. Остались лишь Полуйко и Кудинов. Каждый сидел над своей контрольной работой, и только с уходом лётчиков они по-настоящему стали решать задание. Хотя работа подвигалась очень медленно. Формулы уплывали куда-то, и их место занимали мысли: „Куда придётся ехать? Не лишнюю ли они выполняют работу? Оставят ли их в академии? Уволят ли их из Вооруженных Сил?”
Полуйко откинулся на спинку стула, потянулся и сказал Кудинову:
― Может, достаточно? Что-то не работается.
― А что будем делать? ― ответил на вопрос вопросом Василий.
― Я вот подумал. Айда к комэске, попросим отпустить нас домой. Скажем, что будем дома учить. Зачем мы ему здесь нужны? И, вообще, скажем, зачем нам ездить и терять время. Лучше мы дома будем работать.
― Не знаю, согласится ли. Давай, спросим.
Комэск сидел в своём кабинете и разговаривал со своим заместителем майором Дегтярёвым. Тема разговора была та же самая: Куда направиться? Он согласился по просьбе капитанов:
― Идите, учитесь. Хоть вы будете служить. Станете большими начальниками и нас не забывайте. Можете работать дома. Если будете нужными, мы вас позовём.
А вечером уже все знали, кто куда поедет. Из эскадрильи, за исключением Полуйко, Кудинова и трех молодых лётчиков, все подлежали увольнению в запас. Николай с лейтенантами должен был ехать в Качинское высшее военное авиационное училище лётчиков, которое располагалось в Волгограде. Кудинов ― в Чугуев. Николай по-доброму завидовал своему товарищу. Вот бы и ему туда! Так Николаю хотелось вернуться в Украину, в свои родные пенаты! Но не судилось.
Никто его не спрашивал, куда он стремится ехать. И так хорошо, что хоть не уволили. Вон другие, в том числе и Иван Корниенко, поехали на „гражданку” да ещё и без пенсии. Им то будет нелегко перестраивать свою жизнь.
Дома Нина уже складывала нехитрые вещи в ящики из-под разных товаров, что и не выбрасывались после последнего переезда, ибо всегда были наготове к переезду.
Через несколько дней они ехали с другими семьями лётчиков, которые были переведены вместе с капитаном Полуйко, поездом, который вёз их, выстукивая свою вечную дорожную песню, из сибирского холода в приволжскую жару.

.

Перейти к V главе

Вернуться к началу книги