|
|
4
.
Приказ о назначении майора Полуйка заместителем командира полка по лётной подготовке подписан командующим авиации Северо-Кавказского военного округа 4 декабря 1965 года. Цепочка назначений продвинулась тогда, когда заместителя начальника училища по лётной подготовке полковника Машкея А.Д. перевели в управление авиации военного округа на должность заместителя командующего по боевой подготовке и вузам.
На должность заместителя начальника Качинского ВВАУЛ по лётной подготовке назначен полковник Лаптев Н.Д.
Командиром полка назначен подполковник Зяблов Ю.В. Заместителем командира полка ― подполковник Аникеев Л.П.
Старшим штурманом полка назначен майор Титаренко Юрий Петрович, который окончил академию вместе с Зябловым. Семьями они дружили все три года обучения в академии, и Юрий Владимирович не мог не способствовать переводу Титаренко под своё подчинение.
Должность командира второй эскадрильи занял майор Бойченко Юрий Пантелеевич, серьёзный, сдержанный офицер, он был старше по возрасту почти любого лётчика полка, разве кроме подполковника Аникеева.
Командиром третьей эскадрильи назначен майор Гришин Владимир Михайлович, его заместителем ― майор Емельянов Александр Яковлевич.
Произошли и другие назначения на уровне звена и эскадрильи.
С первых дней появления в гарнизоне Юрия Владимировича между ним и Николаем Алексеевичем установились хорошие служебные и личные отношения. Полное доверие на службе, максимально возможное в личной жизни. Их квартиры были рядом, на одном этаже, поэтому для их жён, тёзок, не было препятствий для дружеского общения в длительные часы, когда их мужья задерживались на службе.
Не прекратились дружеские отношения и с прибытием семьи Титаренко. Напротив, Юрий Петрович и его жена Галина оказались компанейскими людьми. Свободное время три семьи проводили, как правило, вместе. Тогда за рюмкой возникали разговоры о полётах и других служебных делах, чем вызывали недовольство жён. По-видимому, о своих делах они не могли забыть нигде и никогда, хоть и понимали, что с точки зрения психологии управления это не очень хорошо. Нужно давать отдохнуть мозгу. На замечание жён первым отзывался Юра Титаренко. Он знал много анекдотов, смешных историй, и обстановка разряжалась, исчезало напряжение.
Но таких вечеров выдавалось со временем всё меньше и меньше. Опять назначенные на высшие должности офицеры полкового звена, буквально, не вылезали с аэродрома. Задание для них было не из лёгких. Полк в течение последних пяти лет не имел лётных происшествий, успешно выполнял планы лётной подготовки. Он считался передовым полком не только в училище, но и среди других учебных истребительных полков ВВС. Хотелось продолжить традиции, удержать и закрепить достижение полка. Молодые руководители понимали: если не удастся достичь этой цели, то причина будет считаться в их низких личных организаторских способностях.
Они понимали также и то, что обстановка и условия выполнения планов тоже существенно изменились и не в лучшую сторону.
Во-первых, в полку более чем на половину изменился руководящий состав от управления полка до авиационного звена: командир полка, его заместители и начальники служб хоть и служили в этом полку, но только что назначены на высшие должности, командиры эскадрилий и их заместители изменились на две трети, командиры звеньев ― наполовину, свыше сорока процентов лётчиков-инструкторов имели опыт инструкторской работы от одного до двух лет, а возле тридцати процентов ― только закончили училище и должны были быть подготовлены к работе с курсантами.
Во-вторых, налёт полка увеличивался почти в два раза. Впервые намечалось обучение курсантов на боевом самолёте МиГ-21ф-13 непосредственно после учебного Л-29, без промежуточного МиГ-17. Ставилась задача увеличить налёт на боевое применение в составе пары на всех высотах, в том числе и в стратосфере. Изменение заданий нуждалось в разработке множества методической и учебной документации, в увеличении времени на её изучение лётным и курсантским составом.
В-третьих, произошли значительные изменения и в составе авиационных инженеров и техников. Возле половины их не имели опыта эксплуатации сверхзвуковой авиационной техники. Нужно было переучиваться.
Кроме того, на вооружение полка поступили новые спарки МиГ-21ус. Хоть и не значительные были их отличия от предыдущей МиГ-21у, но её также нужно было осваивать.
Осложнение заданий совпало с появлением более беспечного отношения к подготовке лётчиков и авиационной техники к полётам. Длительное отсутствие в полку аварий и катастроф расхолаживало людей, притупляло бдительность к состоянию авиационной техники и наземной подготовки лётчиков. А достаточное количество спарок посеяло уверенность в том, что любую недоработку в знаниях и умениях на земле можно будет компенсировать обучением в воздухе. Эта беспечность пронизала весь организм полка, батальона аэродромно-технического обеспечения, дивизиона связи и радиотехнического обеспечения полётов от солдата до руководителя. Этого не видно, но оно чувствовалось, а действенных мер по его преодолению молодые командиры не смогли найти. Это были молодые, грамотные, добросовестные, ответственные специалисты, но отсутствие опыта ничем заменить невозможно.
Незаметно стал менее тщательным образом готовиться аэродром к полётам, появились сколы бетона и посторонние предметы на ВПП и РД, которые могли попадать в двигатели через воздухозаборники самолётов. Техники и механики, успокоившись безотказной работой авиационной техники, стали пропускать некоторые контрольные и профилактические операции во время подготовки авиатехники к полёту. Хуже стал контроль за соблюдением законов лётной службы. Всё это незаметно накапливалось и привело к взрыву аварийности, которую не смогли остановить в течение двух следующих лет, невзирая на громадные усилия всего личного состава.
Нельзя сказать, что руководящий состав не понимал или ленился делать то, что положено, потерял ощущение опасности, но много было и недоработок, ошибок и упущений. Лётный труд нуждается в исключительно чёткой организации, чувстве ответственности за результаты своего труда, налаженном постоянном контроле за действиями подчинённых, требовательности на всех уровнях иерархии управления. И командир полка, и его заместители, и командиры эскадрилий, проводя полёты, строго требовали от всех участников полётов точного выполнения установленных правил полётов. На разборах полётов поддавали жёсткому анализу упущений в работе подчинённых и строго наказывали за нарушение и небрежность. Начальники не жалели ни сил, ни времени, чтобы научить подчинённых, используя все возможные методы и приёмы обучения и воспитания.
Понимало обстановку, что складывалась в полку, и руководство училища и авиации округа и пыталось оказывать соответствующую помощь во время посещения и организуя проверку деятельности полка разнообразными комиссиями.
В Военно-Воздушных Силах вообще была установлена жёсткая система контроля деятельности полков, разбросанных по территории страны. Ни одно решение относительно серьезных вопросов, связанных с полётами, командир полка не мог принять без разрешения старшего начальника. В канун лётного дня штаб полка отрабатывал заявку на полёты и посылал её средствами связи на КП училища, тот пересылал её на КП авиации округа и дальше на ЦКП ВВС страны. Одновременно заявка шла на командные пункты ПВО. Каждый КП составлял план полётов авиационных частей за подчиненностью и докладывал своему начальнику, который рассматривал его и утверждал, если он не имел возражений, или вносил соответствующие коррективы.
В конце марта командование полка проверило готовность каждой эскадрильи к полётам с курсантами, выявило ряд недоработок, устранило их, и командир полка доложил начальнику училища о готовности полка к полётам с курсантами. Осталось провести методические полёты полка, на которых проверить лётно-методические навыки лётно-инструкторского состава.
На методические полёты прибыли начальник воздушно-огневой и тактической подготовки училища подполковник Вдовин и начальник лётно-методической группы майор Фальковский. Прилетел также инспектор из управления военных учебных заведений ВВС полковник Сидоренко Петр Петрович. Они принимали участие в полётах совместно с руководящим составом полка, летали с молодыми инструкторами, анализировали с ними качество полётов, сделали ряд замечаний относительно отсутствия единства подхода к методике обучения курсантов и организации полётов. Так уже заведено. Старший должен дать замечание, хотя до этого и сам ранее допускал отклонение в методике обучения и организации полётов, а может, ещё и большие. Эти замечания воспринимаются, но не всегда выполняются, ибо и у местных методистов имеются свои мысли относительно методики обучения.
Одновременно с методическими полётами проверялась документация, качество проведения методической работы и тому подобное.
На первый лётный день с курсантами, что следовал за методическими полётами, прилетели полковники Машкей и Лаптев. Полёты с курсантами выполняла третья авиационная эскадрилья.
С курсантами инструкторы на спарках выполняли ознакомительные и вывозные полёты в зону и по кругу. Лётчики летали и на боевых самолётах на личное совершенствование. Машкей и Лаптев тоже летали ― проверяли руководящий лётный состав полка.
Машкей летал и с Полуйко для проверки его техники пилотирования спарки МиГ-21ус из задней кабины и методических навыков по обучению курсантов сложному пилотажу.
Уточнив задание и взаимодействие в полёте, лётчики сели в кабины. Машкей запустил двигатель. После закрытия и герметизации фонарей кабин Полуйко дал сигнал технику убрать из-под колёс колодки, запросил по радио разрешение на выруливание и порулил на ВПП.
Руление из задней кабины было сложным. Вперёд ничего не видно, ибо закрывал заголовник сидения лётчика передней кабины. Лишь, вытянув шею, можно было увидеть лоскуток рулёжной дорожки в щель между заголовником и левым обрезом фонаря, чтобы выдержать направление руления. Особенностью спарки МиГ-21ус было, кроме другого, наличие перископа, который стоял между фонарями кабин и позволял видеть пространство перед самолётом. Перископ был связан с системой уборки и выпуска шасси ― убирался во время уборки шасси и выпускался во время их выпуска. Установка на спарке перископа значительно облегчила инструктору пилотирование самолёта на рулении, взлёте, на предпосадочном планировании. Но к нему тоже нужно было привыкнуть, что удавалось не сразу. Да и регулировать его было нужно каждому лётчику, в зависимости от его роста.
Заданием предусматривалась проверка техники пилотирования лётчика на рулении, взлёте, наборе высоты в зону, выполнении простого пилотажа, показа фигур сложного пилотажа, показа отклонений во время его выполнения, выходе на аэродром, заходе и расчёте на посадку и на посадке.
Полуйко выполнил в зоне виражи с креном до 60 градусов, пикирование и горки с углом тангажа 45 градусов и начал показ выполнения фигур сложного пилотажа. Показал „курсанту” выполнение с объяснением по СПУ вираж с максимальным креном, бочки, комплекс фигур ― левый переворот, петлю, полупетлю с правой полубочкой. После выполнения правого переворота Полуйко дал команду „курсанту” включить форсаж и по достижении скорости 1000 км/час перевёл самолёт на траекторию петли, плавно доведя перегрузку до пяти единиц. И здесь он почувствовал резкое движение ручки на себя, рост перегрузки. Тело вдавило в сидение, голову ― между плеч. Перед потерей зрения успел заметить, что стрелка прибора перегрузки дошла до 8.
„Что он делает?!” ― подумал Полуйко, что было мочи упираясь в ручку управления самолётом. Но она не поддавалась. Самолёт сначала дрожал, а затем стал качаться из стороны в сторону и, не доходя до горизонта вывернулся в горизонтальное положение. Ручка ослабла, зрение постепенно просветлело. Полуйко перевёл самолёт на снижение, набирая скорость, и дал команду выключить форсаж. Сердце гулко стучало, дыхание постепенно возобновилось.
― Зачем ты так тянешь? ― спросил по СПУ Машкей.
― Ничего я не тяну, ― ответил Полуйко. ― Я думал, что это вы потянули.
― Я что ― ополоумел? Я даже за ручку не брался. Что? Разве это он сам?
― Не знаю, но я упирался изо всех сил и не мог противодействовать.
― Хорошо, на этом всё, ― сказал Машкей, взял ручку и выполнил несколько разворотов в разные стороны, перевёл в набор высоты и опять на снижение. Самолёт слушался управления безукоризненно. ― Пошли домой.
Полуйко доложил руководителю полётов об окончании задания. Получив высоту выхода на ПРС, он выполнил предпосадочный маневр и посадку.
На земле Машкей спросил:
― Ты когда-либо встречал такое поведение самолёта?
― Никак нет, никогда.
― Я тоже не встречал. На всякий случай, самолёт отстраните от полётов, пусть инженеры внимательно проглядят систему управления, а я попробую поговорить с аэродинамиками. Нужно хорошо подумать, что могло привести к такому поведению самолёта.
Осмотр самолёта ничего не дал ― всё было в норме. Не могли прояснить причину и аэродинамики. Лишь значительно позже, когда подобные случаи на самолётах МиГ-21 привели к авиационным катастрофам и авариям, учеными и конструкторами было описано явление, которому дали название „подхват” и внесли в инструкции по эксплуатации и техникё пилотирования. Оказалось, что при определенных условиях, связанных с пользованием в полёте триммерным эффектом во время создания перегрузки, может возникнуть заброс перегрузки с потерей управляемости самолёта.
Не обошлось и без предпосылки к лётному происшествию. Во время выполнения посадки на спарке на пробеге после опускания носового колеса лопнул пневматик правого колеса. Во время пробега до остановки 650 метров разрушалось колесо, отдельными частями которого повреждена правая часть крыла. Самолёт в конце пробега выкатился с полосы на грунт. Причиной разрушения пневматика стал отказ автомата растормаживания колеса, что привело к юзу колеса и стирания покрышки о бетон полосы.
Таких случаев на самолётах МиГ-21 в процессе их эксплуатации было множество. Редко выдавалась лётная смена без повреждения пневматиков колёс на взлёте и посадке, особенно летом при наличии высоких температур воздуха. Причины были разные: отказ или не включение перед посадкой автомата растормаживания колёс; порыв пневматика сколами бетонной плиты; грубое приземление самолёта; износ пневматиков колёс; несоответствие давления воздуха в пневматике установленным нормам; низкое качество резины и тому подобное.
С этим всегда боролись. Кроме повышения качества выполнения посадки, организовывали посадку на грунтовую посадочную полосу, но для этого необходима соответствующая подготовка грунта ― выравнивание и укатывание до определённой его плотности, разметка. В то весеннее время состояние почвы ещё не было подготовлено, и посадка выполнялась только на бетон. Внимательно проверялись после каждой посадки колёса. В случае появления первого корда пневматики снимались и дальше не использовались. Поэтому их накапливались горы с тыльной стороны технических домиков. Снабженческие органы не всегда успевали пополнять запасы новых пневматиков, и не одиноки были случаи, когда самолёты простаивали из-за отсутствия колёс.
На время уборки выкатившегося на грунт самолёта были временно закрытые полёты. Самолёт убирали слишком долго из-за отсутствия на полётах трактора. Автомобильный тягач с помощью курсантов едва вытянул его из мягкой весенней почвы. На разборе полётов командованию полка и батальона аэродромно-технического обеспечения досталось от полковника Машкея много неприятных слов за организацию и обеспечение уборки пострадавшего самолёта.
Наконец, полёты совсем были закрыты из-за ухудшения видимости. Руководитель полётов спешно сажал экипажи, создавая опасные интервалы посадок. Впечатление от полётов было неприятным.
На разборе полковник Лаптев, понимая, что значительная часть недоработок на полётах исходит из времён его командования полком, с сожалением говорил:
― Полк начал полёты с курсантами при наличии многих недостатков, что не гарантирует безопасность полётов и качества выполнения заданий лётной подготовки. Сегодняшними полётами вы показали не лучшую организацию и руководство полётами. Планирование полётов не продуманное ― спланировано большое количество самолётов, что привело к скоплению их в воздухе над аэродромом и на земле перед взлётом. На круг планируется столько самолётов, что экипажам, которые приходят с маршрута и зон, некуда втиснуться. Предварительная подготовка курсантов к полётам некоторыми инструкторами проводится некачественно. Так, старший лейтенант Ватутин оказался совсем неподготовленным к проведению предварительной подготовки. Схемы полётных заданий разработаны с ошибками, никто их не проверил. Инструктор задания на полёты ставил не чётко, без учета индивидуальных особенностей каждого курсанта, предложил задание списать с КУЛПа. Ватутин допускал ряд ошибок во время розыгрыша полётов.
Полуйко внимательно слушал выступление Николая Дмитриевича, записывая в блокноте замечания, думал, что и как надо поправлять. Он тоже присутствовал на предварительной подготовке в лётной группе лейтенанта Кандаурова, который более-менее нормально её провёл, но тоже были отклонения, о которых после подготовки шёл долгий разговор с молодым инструктором. Тот внимательно слушал и, кажется, понимал, о чём идёт речь. Была надежда, что он сделает определенные выводы. А Ватутин уже третий год работает инструктором и, наверное, зазнался, считает, что он всё умеет, и не готовился, а командир звена не проверил. Нужно ставить на место.
― Отсутствует надлежащий порядок на аэродроме во время полётов, ― продолжал Лаптев. ― не организовано перемещение курсантов от стартового домика до стоянки ― ходят в одиночку, нет порядка на ЦЗ ― возле отдельных самолётов валяются кислородные маски, шлемофоны, ЗШ. На ЦЗ техники и механики ездят на велосипедах ― запретить езду на любой технике. На старте курсанты ходят с фотоаппаратами ― категорически запретить, ибо ещё кто-то возьмётся в полёте фотографировать. Упущено много вопросов аэродромно-технического обеспечения: ВПП и АТУ не подготовлены, как следует; плохо осматривается полоса ― не исключены посторонние предметы на ней; запасная полоса не готовится, не маркируется, плотность почвы на ней не замеряется. Эти и другие недоработки нужно, не прекращая полёты, немедленно устранить и доложить командованию училища.
На разборе выступил и полковник Машкей. Он обратил внимание присутствующих на то, что плановая таблица очень напряжена, нет плавного входа в курсантские полёты, такое напряжение можно позволить на исходе учебного года, когда все вопросы организации полётов отлажены.
― Очень резко взяли, ― сказал он. ― не спешите, ибо так не далеко и до беды.
Каждый из руководителей полка и других подразделений понимал, что старшие начальники дают им шанс навести порядок и работать согласовано.
По-видимому, Машкей почувствовал неуверенность в действиях руководящего состава полка, ибо через три дня он прилетел с многочисленной комиссией авиации округа проверять полк за всеми параметрами, в том числе проверялась и боеготовность. Во время работы комиссии в полку присутствовал и начальник училища генерал-майор авиации Новиков.
Комиссия не выявила серьезных нарушений в полку, но наковыряла множество недоработок. Оказалось, что не были облётаны радиолокационные станции, мало внимания уделяется радиообмену экипажей в воздухе, имеются ошибки в схемах полётных заданий, с лётным составом не закончено изучение тем по педагогике и психологии, неправильно ведутся журналы руководителя полётов, в анализах предпосылок к лётным происшествиям не чётко определяются мероприятия по предотвращению подобных случаев, недостаточно ведётся борьба с отказами авиационной техники, слабо оборудован командный пункт полка и тому подобное.
Подводя итоги работы комиссии, Машкей отметил, что в полку имеются все возможности для успешного выполнения заданий учебного года без лётных происшествий.
Выступил во время подведения итогов работы комиссии и генерал Новиков. Как выдающийся методист он не воздержался от наставления относительно методики лётного обучения.
― Руководящий состав полка и эскадрилий методикой лётного обучения занимается один раз в год, ― отметил он, ― перед началом полётов с курсантами, а на протяжении года не обращает на неё внимания. Поэтому и возникают неурядицы с качеством обучения курсантов и безопасностью полётов. Даже старые инструкторы допускают ошибки из-за небрежности. Недавно вышла из печати третья часть пособия по педагогике, психологии и методике лётного обучения, которая и имеет название „Методика лётного обучения”. Её немедленно нужно выучить лётному составу полка, а руководителям принять зачёты. Допустить инструкторов к обучению курсантов только тех, кто на отлично и хорошо усвоил материал пособия. Майора Полуйко я прошу сделать рецензию на пособие и прислать мне до первого мая этого года.
Услышав свою фамилию, Полуйко встал и ответил заучено:
― Есть.
― Командиру полка, ― продолжил начальник училища, обратившись к поднявшемуся полковнику Зяблову, ― составить план мероприятий по устранению недостатков, указанных комиссией, организовать его выполнение. Один экземпляр плана выслать командующему авиации округа, один ― в наш адрес. Докладывать о ходе его выполнения в ежемесячных докладах-анализах о предпосылках к лётным происшествиям.
Доклад-анализ о предпосылках к лётным происшествиям. Этот документ, который посылался в штаб училища каждый месяц, ежеквартально и ежегодно, был основной и особенной заботой заместителя командира полка по лётной подготовке. Когда Полуйко со своим небогатым служебным скарбом перебрался в кабинет заместителей командира полка, то Аникеев сказал:
― Садись, Коля. Вот твой стол. Но сидеть за ним тебе придётся очень мало. Будешь работать на ходу ― на аэродроме, в воздухе, в автобусе, перед сном, после сна, в столовой, на совещаниях, на КДП и т.п. Заведи себе толстый блокнот и записывай всё, что видишь и слышишь. Оно тебе пригодится. Основное твоё задание ― это доклад-анализ. Каждое двадцать пятое число месяца ты подписываешь у командира полка разработанный тобой документ и отправляешь наверх. Только после этого ты с гордо поднятой головой можешь идти в финансовую часть и получать такую желаемую получку. А пока ты не отослал доклад-анализ, ты не можешь и думать о другом. И так каждый месяц. Кроме того, один годовой и четыре квартальных.
Кабинет представлял собой узенькую комнату с одним окном, выходившем на тыльную сторону военного городка. Впритык к окну и один к одному стояли два однотумбовых стола, за которыми лицом друг к другу сидели Аникеев и Полуйко. В комнате стоял книжный шкаф, в котором кучкой лежали необходимые документы, регламентирующие деятельность авиационных частей, пособия, отдельно отработанные свежие и архивные документы, конспекты по методике лётного обучения, лётные книжки и тому подобное. В шкафу лежали их шлемофоны, ЗШ, кислородные маски и противогазы. На вешалке висели лётные костюмы и верхняя одежда. Вдоль свободных стен стояло несколько стульев для посетителей. На стенах висела классная доска и стенд с графиками лётной подготовки постоянного лётного состава и курсантов, графиками подготовки лётного состава на класс и его подтверждения и другие необходимые информационные документы.
Из окна просматривался непривлекательный пейзаж заросшего полынью участка, отделённого от окружающего мира забором из колючей проволоки, за которым располагался вылинявший под солнцем луг, а вдали виднелись скудные кусты, которые закрывали извилистую реку Иловля.
Кроме этого, с места, где сидел Николай Алексеевич, перед колючим забором виднелся посеревший деревянный домик с отвислыми дверьми, в котором размещалось отхожее место для мужчин и с другой стороны ― для женщин. К нему вела высыпанная шлаком и обложенная кирпичами дорожка, по которой иногда бежали к домику нетерпеливые посетители и, довольные, тихой поступью возвращались назад.
Аникеев и Полуйко работали вместе в кабинете только тогда, когда в полку не было полётов или других мероприятий с личным составом. Каждый из них обязательно присутствовал на одной из лётных смен то в одной, то в другой эскадрилье, либо руководя полётами, либо летая на личную тренировку или с курсантами и лётчиками.
Не так легко, как казалось, было ликвидировать недостатки, отмеченные комиссией и те, на которые обращали внимание сами заместители командира полка. Все руководители подразделений и другие офицеры были на разборе комиссии, все слышали, о чём там говорилось, а на следующий день начались полёты и повторились аналогичные ошибки и нарушения.
Полёты третьей эскадрильи во вторую смену. Руководитель полётов майор Булгаков в начале полётов запустил много самолётов на круг ― все спарки. Они садились и взлетали друг за другом, а те самолёты, что должны были выполнять длительный полёт, стояли перед ВПП и ожидали с полчаса, когда освободится полоса, чтобы взлететь, напрасно расходуя так необходимое для полёта топливо.
Отметился и лейтенант Кандауров. Выполнив первый полёт на спарке с курсантом по кругу, выпустил тормозной парашют, сбросил его после сруливання с полосы и порулил на повторный полёт. На контрольном посту, расположенном перед выруливанием на ВПП, ему показали, что нужно зарулить на стоянку и поставить новый парашют. Нужно было с разрешения руководителя полётов вырулить на ВПП прорулить в конец полосы и установленным порядком зарулить на заправочную. Но Кандауров, ничего не говоря руководителю полётов, развернулся на 180 градусов и порулил по центральной РД на стоянку. В это время по ней навстречу рулили самолёты для взлёта. Разминуться на узкой РД невозможно. Невозможно и развернуться на 180 градусов. Образовался затор, с которым долго разбирался руководитель полётов, чтобы возобновить нормальные полёты.
В процессе полётов было заменено 15 пневматиков колёс. Основной причиной замены колёс были посадки на увеличенной скорости, резкое торможение, которое заканчивалось выкатыванием за пределы ВПП. При этом очередной самолёт, который планировал на посадку отправлялся на повторный круг, чем усложнялась воздушная обстановка над аэродромом.
Время шло, курсанты быстро приобретали навыки в пилотировании самолёта. Подошёл самостоятельный выпуск курсантов. Наступал период особенного внимания ко всем элементам организации полётов и руководства ими. Руководящий состав полка постоянно находился на аэродроме. Ответственными за полёты от полка в основном были либо Зяблов, либо Аникеев, либо Полуйко. Не вмешиваясь непосредственно в руководство полётами, они наблюдали за обстановкой, что складывалась во время полётов, помогали руководителю полётов принять правильное решение на полёты, закрыть полёты в случае угрозы безопасности полётов. Они также летали с курсантами для проверки их готовности к самостоятельному вылету.
В одну из лётных смен Полуйко летал на контроль курсантов, представленных для выпуска в первый самостоятельный полёт на МиГ-21. Летал с курсантом Военным, которого представил на самостоятельный вылет инструктор лейтенант Кандауров, и с курсантом Подолянко из группы капитана Близнецова.
Курсант Военный, невысокого роста, подвижный, чем-то похожий на своего инструктора. Хорошо подготовленный курсант. Выполнил два полёта по кругу на оценку отлично. Контролирующий сделал замечания относительно лишней работы РУД на рулении и резковатых движений ручкой на посадке. После проверки курсант выполнил два самостоятельных полёта по кругу с хорошим качеством.
Курсант Подолянко тоже заслужил похвалу контролирующего за качественную подготовку. Вылетел нормально, за исключением того, что во время посадки опоздал с уборкой оборотов и приземлился с перелётом, но вписался в ВПП.
Укаткой, а больше всего весенним солнцем достигли необходимой плотности грунта. Грунтовую ВПП шириной 100 метров и длиной 3000 метров разбили параллельно бетонной полосе на расстоянии от нее 150 метров. Пометили белой извёсткой. К границе аэродрома в сторону, которая определялась неглубокой канавой и забором из колючей проволоки, оставалось ещё возле 150 метров ровной площади аэродрома. На торцах грунтовой полосы почва вспахивалась. Имелось в виду, если самолёт выкатится за пределы грунтовой полосы, то пахота его остановит.
Как только не обращали внимание на состояние аэродрома, качество посадки самолётов и состояние органов приземления самолётов, а все же большинство неприятных случаев ― предпосылок к лётным происшествиям приходилось на взлёт и посадку. Разрушение колёс, обрыв тормозных парашютов, выкатывание за пределы ВПП, уклонения с полосы были почти повседневным явлением. Были и более опасные предпосылки.
Так, во время выполнения посадки в контрольном полёте на самостоятельный вылет курсант Бабанов с контролирующим подполковником Аникеевым приземлился близко к правой границе ВПП и с углом от ВПП, выкатился за её пределы, наскочил колесом на фонарь системы ночной посадки, осколками фонаря повредил обшивку фюзеляжа самолёта. Не очень показательно, если такие отклонения курсантам позволяются в случаях, когда в задней кабине сидит кто-то из руководящего состава. Что тогда говорить в оправдание? Старшие всегда учат инструкторов быть внимательными и не допускать значительных отклонений в ошибках курсантов, ибо иногда исправить отклонение становится невозможным за нехваткой времени, особенно в таких быстротекущих элементах полёта, как посадка. Но авиация есть авиация. Она никому не прощает промахов.
Лётчик-инструктор лейтенант Котин во время выполнения взлёта на самолёте МиГ-21ф-13 развернулся вправо, выкатился за пределы ВПП, выключил двигатель и остановился на нейтральной полосе. Оказалось, что причиной предпосылки стало обрыв троса тормозов.
Подобный случай имел место и в курсанта Лебедева ― на боевом самолёте во время взлёта в первой половине разбега на скорости 150 км/час лопнул пневматик правого колеса шасси. По команде руководителя полётов курсант прекратил взлёт.
Переход к посадкам на грунт несколько повысил безопасность посадок, но и здесь предпосылки к лётным происшествиям, как характеризовало командование полка подобные инциденты, не прекращались.
Так, на самолёте МиГ-21у, который пилотировал курсант Головин с командиром звена майором Бариновым, после нормальной посадки на грунт и пробега 150 метров начала складываться левая стойка шасси, лётчики принимали меры относительно устранения разворота, выпустили тормозной парашют, остановили двигатель. Самолёт развернулся на 180 градусов и остановился от ВПП на расстоянии 150 метров. Левая стойка наполовину убралась. Полёты были прекращены для выявления причины, которая заключалась, как выяснено после, в отказе авиатехники.
Невзирая на то, что грунтовая посадочная полоса была хорошо обозначена и ширина её составляла сто метров, один из курсантов умудрился сесть мимо неё на полосу безопасности, при которой недалеко и ограничительная канава. Хорошо, что полоса безопасности содержалась в надлежащем состоянии, и курсант Болотин на самолёте МиГ-21ф-13 закончил пробег благополучно, остановившись в границах аэродрома.
Хорошо, когда любые недоработки в авиатехнике или в пилотировании самолёта заканчиваются лишь предпосылками к лётным происшествиям и они не развиваются в аварии или катастрофы. Слабенькая преграда отделяет лётное происшествие от предпосылки к ней. Она очень не прочна. Достаточно приблизиться на несколько метров, градусов, секунд, единиц измерения к опасной меже, как может произойти трагедия. Часто не хватает нескольких сантиметров, секунд, чтобы содержаться в разряде предпосылки к лётному происшествию. Тогда говорят: „не повезло” „не судилось” „разинул рот” и тому подобное.
Первое лётное происшествие произошло в полку во время выполнения полётов в сложных метеоусловиях в начале мая. Лётчик-инструктор старший лейтенант Калиновский выполнял тренировочный полёт на самолёте МиГ-21ф-13 в облаках с заходом на посадку с прямой. Снижаясь на посадочном курсе, во время изменения режима полёта с увеличением тяги двигателя на высоте 600 метров лётчик услышал удар в хвостовой части самолёта, после чего остановился двигатель. Лётчик передал по радио:
― Я ― 533-й! Остановился двигатель, высота пятьсот! Катапультируюсь!
Руководитель полётов своей командой подтвердил решение лётчика на покидание самолёта, но лётчик уже не слышал его команды, ибо мгновенно катапультировался.
Катапультирование завершилось успешно. Самолёт упал и взорвался в полукилометрах от населенного пункта на поляне среди кустов, окружающих извилину реки Иловля.
Лётчик добрался до населённого пункта и позвонил по телефону на аэродром, сообщив о результатах происшествия. Команда наземного поиска добиралась до места падения самолёта около двух часов. В те времена поисково-спасательная служба училища ещё не имела авиационных средств поиска и спасания экипажей, пострадавших в лётных происшествиях.
Комиссия, расследовавшая аварию, сделала вывод, что причиной остановки двигателя в полёте стало разрушение опоры среднего подшипника ротора двигателя.
Полёты полка временно были закрыты для проведения мероприятий по проверке технического состояния авиационной техники. На всех самолётах были прогазованы двигатели. Самолёты, в которых выявлены подозрительные показатели режима работы двигателей, были отстранены от полётов, проведены профилактические осмотры.
Но не прошло и месяца со дня аварии, когда произошло последующее лётное происшествие. Это было во время руководства полётами подполковника Полуйко.
Лётный состав управления полка ― командир, его заместитель, заместитель по лётной подготовке, старший штурман, начальник воздушно-огневой и тактической подготовки ― периодически должны были руководить полётами с целью поддержания навыков в управлении, а также выявления как положительных, так и негативных сторон в организации полётов, методике лётного обучения и в соблюдении безопасности полётов. Лишь старший штурман майор Титаренко ещё не имел допуска к руководству полётами, но он готовился. И, хотя стремился иметь такой допуск, но у командира ещё не доходили руки, чтобы дать ему соответствующую практическую подготовку.
Командир эскадрильи подполковник Бойченко Юрий Пантелеевич проверял на спарке курсанта на пилотаж в зоне. По завершении задания экипаж вышел на высоте тысячу двести метров на четвёртый разворот аэродрома и запросил разрешение на снижение к первому развороту и входу в круг полётов. Руководитель полётов дал разрешение на снижение до 500 метров. И тут же доклад:
― Я ― 721-й, над вами, высота семьсот, остановился двигатель, катапультируюсь! ― как гром среди ясного неба прозвучала скороговорка Бойченко. Немедленный ответ. Скорее всего для прокурора, ибо Полуйко понимал, что сидеть и ожидать команды на такой высоте никто не будет, мгновенно подал команду:
― Катапультируйтесь, 721-й!!!
Через какой-то десяток секунд Полуйко увидел, как на расстоянии пяти-шести километров от аэродрома в направлении второго разворота полёта по кругу поднимался чёрный гриб дыма ― там упал самолёт. „Местность не заселена, но люди могут быть повсюду”, ― подумал он. Парашютистов он не видел. Лётчик, который снижался следом за Бойченком, доложил, что видит в районе падения самолёта на земле два купола парашютов, но состояние лётчиков определить не может.
Полуйко дал команду всем экипажам прекратить выполнение полётных заданий, установив каждому эшелон выхода на привод и очередность посадки. Одновременно послал дежурную машину с командой наземного поиска в район падения самолёта и позвонил по телефону командиру полка:
― Юрий Владимирович, упала спарка в районе второго разворота. Лётчики катапультировались. Подполковник Бойченко с курсантом. Доложили, что остановился двигатель. Полёты закрываю. Докладываю на КП училища.
― Результат катапультирования?
― Пока не знаю. Экипажи с воздуха передают, что видели оба купола. Команду поиска отправил.
― Действуй по обстоятельствам. Сейчас еду.
― Соедините меня с КП училища, ― Полуйко дал команду дежурному по связи, присутствующему на КДП.
Коротко доложил о том, что случилось, и сосредоточил внимание на обеспечении посадки самолётов, которые находились в воздухе. Он знал, что и лётчики, и курсанты, которые были в воздухе, слышали радиообмен и знают, что что-то случилось, поэтому неминуемо их волнение, а значит, возможные ошибки. Об этом он предупредил и всю группу руководства полётами.
Но не давали руководителю спокойно сажать экипажи звонки начальников и других чиновников вышестоящих штабов. Непрерывно дежурный по связи протягивал ему телефонную трубку с требованием ответить. Все требовали доложить подробности: что случилось, живы ли лётчики, какая причина, где упал самолёт, какой причинил вред да ещё много других вопросов, на которые и через неделю комиссия не сможет ответить, а от него требовали всё это сейчас.
Полуйко услышал в трубке недовольный крикливый голос начальника училища генерала Новикова:
― Чего ты там молчишь?! Сколько можно ждать, пока ты слово молвишь? Язык проглотил что ли?
― Товарищ генерал! ― прокричал в трубку Полуйко, представляя гневные голубые выпученные глаза начальника училища. ― Я занимаюсь посадкой самолётов! У меня в воздухе самостоятельно курсанты!
― Ладно, ладно, ― примирительно сказал начальник, ― выбери момент и обстоятельно скажи, что случилось.
Полуйко дождался, пока сядет самостоятельно курсант, дал разрешение на посадку очередному экипажу и проговорил в трубку:
― Товарищ генерал, экипаж самолёта МиГ-21у в составе курсанта Сазонова и командира эскадрильи подполковника Бойченко выполнял контрольный полёт в зону на сложный пилотаж. После выполнения задания в зоне и выхода на аэродром на высоте 1200 метров самолёт снижался к первому развороту. Над аэродромом подполковник Бойченко доложил, что остановился двигатель, и экипаж катапультировался. Самолёт упал вне аэродрома на расстоянии пяти-шести километров и взорвался. Состояние лётчиков неизвестно. Команда наземного поиска ещё не вернулась.
В трубке долго молчали. Николай уже подумал, не положил ли он трубку. Но там засопело, и он услышал глухой голос начальника училища:
― Что-то вы там начали самолёты бить. Сейчас прилечу.
Были ещё звонки. Звонили от командующего авиации округа. Всем отвечал заучено одно и то же.
Потом поступило сообщение о вылете сначала начальника училища самолётом Як-18 с Бекетовки, а позже ― командующего авиации округа с комиссией самолётом Ил-14 из Ростова.
Последний самолёт эскадрильи, который был в воздухе сел, зарулил и выключил двигатель.
― Товарищ подполковник, ― обратился к руководителю полётов дежурный по связи, ― ракету давать?
― Не нужно. Летят командующий и начальник училища, а дашь ракету ― и все полезут на ВПП. Куда же мы их сажать будем?
Приехала машина наземного поиска, которой привезли Бойченко и Сазонова, живых и здоровых. Их забрал врач и повёз в санитарную часть обследовать. На душе немного стало легче. В конце-концов, главное ― жизнь людей. А техника? Тоже жалко. Ибо миллионы рублей развеялись с тем черным дымом, который грибом поднялся из-за горизонта.
В чём же причина?
Кто виновен?
На эти вопросы даст ответ комиссия, которая уже летит самолётом Ил-14, и где-то через час её члены начнут копаться в обломках самолёта и в документации, ища причину или, точнее, виноватого.
На КДП поднялся командир полка. Полуйко доложил:
― Товарищ подполковник, во время полётов произошла авария самолёта МиГ-21у, пилотируемого курсантом Сазоновым и подполковником Бойченко. Полёты закрыты. Все самолёты, кроме аварийного, на аэродроме. Вылетели начальник училища на самолёте Як-18, время прибытия через десять минут, командующий авиации округа с комиссией на самолёте Ил-14, время прибытия через 40 минут.
― Оставайся на КДП. Обеспечь посадку начальников, а я пойду их встречать, ― подавленным голосом сказал Юрий. Полуйко почувствовал его настроение, и у него оно было не лучшим. Второе лётное происшествие за месяц.
Он дал начальнику училища информацию об условиях посадки, когда тот вышел на связь.
― Вас понял, я ― 201-й! Как дела?
― 201-й, я ― „Гранат”, всё нормально! Лётчики живы, здоровы, ― ответил Полуйко.
― Норма-а-ально! Вашу мать… Где место? Сориентируй!
― 201-й, от точки азимут двести сорок градусов, удаление пять километров.
Над местом аварии появился красного цвета спортивный Як-18. Он выполнил несколько виражей и пошёл на посадку.
― 201-й, шасси выпустил.
― 201-й, садитесь.
Командир полка с заместителем по политчасти подполковником Носиком встречали начальника училища, который зарулил на стоянку для лёгкомоторных самолётов. Вместе с ним прилетел и начальник политического отдела училища полковник Портянко Анатолий Абрамович, высокий ростом и согнутый, как знак вопроса, всегда чем-то недоволен. Полуйко, наблюдая за тем, как вылезали из кабин начальники, как топтался, как будто выбирал более удобное место, и вытягивался, смиренно прижимая руки к бёдрам, командир полка, представил, как сейчас Портянко скажет: „Что же это вы, Зяблов, с Носиком самолёты ломаете? Народ вам доверил, а вы их уничтожаете. Где же ваша партийная совесть?” Зяблов будет молчать, скривив рот.
Все быстро сели в „газик” и поехали, по-видимому, в санчасть, чтоб успеть к прилёту командующего поговорить с лётчиками, которые катапультировались.
Вышел на связь и экипаж командующего, Полуйко дал ему условия подхода и посадки.
Ил-14 приземлился и зарулил на стоянку, где его уже ожидали начальник училища с начальником политотдела и командир полка с замполитом. Полуйко тоже направился туда. Ему очень не хотелось быть сейчас там, ибо знал, что и ему достанется. Ведь он же руководил полётами, и, хочеш-не-хочеш, придётся и ему отвечать на вопросы.
Командующий приказал собрать лётный состав полка. Все собрались в клубе.
― У вас уже второй случай остановки двигателя в полёте, ― начал говорить командующий, ― и в обоих случаях лётчики покинули самолёт. И вы считаете это за геройство! Никто не пытается посадить. Ну, пусть тот на снижении с прямой за несколько километров от аэродрома покинул, и то можно было бы попробовать посадить. А здесь отказывает двигатель над аэродромом ― и лётчики прыгают из самолёта! Если так дальше пойдёт, то вы побьёте все самолёты. Так и летать не на чём будет. Если бы мы так во время войны прыгали, то все перешли бы воевать в пехоту. Пора понять, что государство ― не дойная корова, что из неё можно тянуть сколько угодно. Самолёт очень дорого стоит.
Полуйко сидел в зале вместе с лётчиками и, понуривши голову, слушал поучительную речь командующего, а сам думал: „Что же он говорит? В обоих случаях попытка посадить самолёт закончилась бы только катастрофой, ибо в случае заклинивания ротора двигателя самолёт камнем падает на землю, аэродинамическое качество его настолько мало, что невозможно погасить вертикальную скорость снижения. И ещё неизвестно, какие были бы последствия для окружающей среды. Ведь происшествия произошли в людных местах. И как же можно было сесть на аэродром Бойченко, если для этого нужна высота не менее пяти тысяч метров, если имеются обороты двигателя, а если роторы заклинены, то самолёт только падает. Неужели же командующий этого не знает? Он же толкает лётчиков на смерть!”
После беседы командующего и его отлёта начальник училища сказал командиру полка:
― Полёты сегодня и завтра закрыты. Время у тебя будет. Лётчикам строго-настрого прикажи: никаких попыток посадки в случае остановки двигателя в воздухе ― только катапультирование. Пусть испытатели садятся без двигателей. Имеется Инструкция ― и буква в букву, никакого отступления.
Комиссия определила, что причиной остановки двигателя стало разрушение подшипника средней опоры ротора высокого давления ― производственный дефект. Хотя в аварии и не определена вина личного состава полка, неприятный осадок всё же остался на душе ― не мог же подшипник вот так неожиданно разрушиться. Вероятно, признаки начала разрушения должны быть в предыдущих полётах или в начале этого, аварийного, полёта, и в случае внимательного отношения к работе авиационной техники можно было бы неисправность заметить раньше и принять меры, которые могли бы уберечь от аварии. Но…
Внимательно проверили все самолёты. Прогазовали двигатели на специальном стенде. Подозрительные отстранили от полётов и начали опять летать. Нужно же выполнять план.
В течение года, кроме массовых разрушений колес, было несколько серьезных отказов органов приземления самолётов, которые, благодаря грамотным действиям лётчиков и руководителей полётов, заканчивались благополучно. Было несколько случаев падения давления в гидросистемах уборки и выпуске шасси, лётчики, в том числе и курсанты, выпускали их аварийно и выполняли нормальную посадку с убраними закрылками, что не представляло собой особой сложности.
Впервые в полку курсант Военный из группы лейтенанта Кандаурова выполнил посадку на грунт на фюзеляж с убраными основными стойками шасси, выпущенной носовой стойкой. В Инструкции лётчику такая посадка не предусматривалась. В случае невозможности выпуска шасси аварийным способом лётчику рекомендовалось покинуть самолёт методом катапультирования.
Курсант Военный выполнял самостоятельный полёт на самолёте МиГ-21ф-13. Во время захода на посадку шасси ни основным, ни аварийным способом не выпускались. По команде руководителя полётов курсант механическим способом выпустил носовое колесо, выработал над аэродромом максимально возможно топливо и выполнил заход на посадку. После выравнивания и плавного приземления на подфюзеляжный гребень, остановил двигатель. Самолёт закончил пробег на носовом колесе и гребне в пределах грунтовой ВПП. Самолёт практически повреждений не испытал и после осмотра и устранения неисправностей по шасси был допущен к полётам.
Во время выполнения взлёта на самолёте МиГ-21ф-13 штурманом эскадрильи майором Болдыревым после отрыва левое колесо развернулось под углом 45 градусов относительно вертикальной оси во внутреннюю сторону. Эту ненормальность заметил наблюдатель и доложил руководителю полётов. После выполнения задания в сложных метеоусловиях по команде руководителя полётов лётчик прошёл над стартом с выпущенными шасси. Руководитель полётов удостоверился в ненормальном состоянии шасси дал команду убрать их и выполнить посадку на грунтовую полосу на фюзеляж с выпущенным носовым колесом, что лётчик и сделал наилучшим образом, не повредив самолёт.
В штате полка находился легкомоторный самолёт Як-12, предназначенный для выполнения разнообразных заданий связи и разведки погоды. Штатный экипаж для него не был предусмотрен. Полёты на нём выполняли некоторые лётчики из состава управления полка и, как правило, из числа штурманов эскадрилий. С уходом из полка полковника Лаптева летающих на Як-12 осталось только двое: подполковник Кадацкий, который занимал должность начальника огневой и тактической подготовки полка, и майор Баринов ― штурман третьей эскадрильи.
Зяблов не хотел летать на этом самолёте. Ссылался на то, что ему некогда его изучать, а летать так, чтобы летать, он не хотел, ибо на нём можно нажить неприятностей. Не могли заставить освоить самолёт и подполковника Аникеева, который категорически отказался, полусерьезно, полушутливо говоря:
― Занесёт куда-то ветром, и без жизни или класса останешься. Пусть молодые его осваивают. Коля, например.
― А я и не возражаю, ― ответил Полуйко. ― Чем больше типов самолётов осваивает лётчик, тем лучше он летает.
― Вот и давай, Коля, трудись, а я на него и пассажиром не сяду, ― категорически отрезал Лев Петрович.
― Так можно договориться до того, что и совсем из авиации нужно будет убегать, ― не без иронии проговорил Полуйко.
― А что же? Не так уже много и осталось нам, по крайней мере, мне, летать. Скоро придёт и моё время, ― совершенно серьёзно сказал Аникеев.
Не только профессиональный интерес тянул Николая Алексеевича освоить самолёт Як-12. Подталкивала необходимость летать на центральную базу училища для решения разнообразных служебных вопросов. Став заместителем командира полка по лётной подготовке, значительно чаще приходилось посещать штаб училища, а на поездку железной дорогой тратилось не менее суток. Самолётом же Як-12 можно было обернуться за полдня.
Кроме того, Як-12 давал возможность выполнять разведку погоды со значительно более низким минимумом погоды, чем на МиГ-21.
И совсем необходимым транспортом самолёт оказывался для руководителя полётов на полигоне. Его, как правило, отвозили перед полётами на полигон самолётом Як-12. Даже, если руководитель полётов на полигоне имел допуск на Як-12, то его всё равно туда отвозили, ибо нецелесообразно держать самолёт на полигоне ― он мог понадобиться на аэродроме с другой целью. Полигон же располагался в таком месте и на таком расстоянии, что туда нужно добираться наземным транспортом пол дня.
Присутствующий во время беседы Аникеева с Полуйко Зяблов сказал:
― Мне сегодня звонил по телефону Лаптев, чтоб я определил, кто из вас будет летать на Як-12. Дал неделю сроку пройти наземную подготовку, сдать все зачёты, а он прилетит, провезёт и даст допуск. Найди, Николай Алексеевич, у нас где-то должна быть литература, и вперёд. Наверное, Кадацкий должен знать, что и где в нас есть. Подготовь проект приказа о допуске к переучиванию.
― Есть.
Не было в полку почти ничего необходимого для переучивания. Лишь потрёпанная Инструкция лётчику нашлась у майора Баринова, который летал на Як-12. Полуйко изучал самолёт в кабине, помогал ему Баринов и механик самолёта, которые оба, каждый по-своему, хорошо знали технику. Да и самолёт в сравнении с другой авиационной техникой был простым по конструкции и эксплуатации. Полуйко, который раньше немало летал на поршневых самолётах, быстро разобрался в деталях и сдал зачёты заместителю командира полка по ИАС.
Лаптев прилетел в конце первой смены полётов, чтобы никому не мешая, вывезти Полуйко на Як-12 в период пересменки.
Самолёт не приспособлен для вывозных полётов, так как не имел двойного управления. Говорят, что где-то в ВВС округа есть самолёт с двойным управлением, но его нелегко получить, ибо берегли ресурс для обучения лётчиков с меньшим лётным опытом. Поэтому пользовались самолётом с одним управлением, что был в полку.
Лаптев сел на левое сидение, запустил мотор и вырулил для взлёта на ВПП.
― Я выполню полёт по кругу, а ты смотри и запоминай.
Лаптев зажал рукоятку тормозов на ручке управления самолётом, вывел обороты мотора и отпустил тормоза. Самолёт, покачиваясь, побежал по ВПП. Лаптев шуровал педалями, выдерживая направление взлёта. Пробежав метров тридцать, на скорости 60 км/час он поднял хвост, и здесь самолёт оторвался от земли. Выдержав над землей до набора скорости 110 км/час, перевёл самолёт в набор высоты. Построив маршрут полёта по кругу, Лаптев зашёл на посадку, спланировал и выполнил посадку. Всё очень просто.
― Перелезай и садись на левое сидение! ― перекрикивая трескотню мотора, сказал Лаптев. ― Наберёшь над аэродромом высоту 1500 метров и выполнишь виражи, планирование, набор высоты, скольжение, спираль, зайдёшь на посадку и выполнишь посадку.
― Вас понял! ― ответил Полуйко, садясь на левое сидение, которое только что освободил Лаптев, держа гашетку тормозов.
― Давай!
Полуйко подвинул рычаг газа вперёд до упора и отпустил тормоза. Винт завертелся прозрачным диском, и самолёт побежал на разгон.
― Поднимай хвост!
Николай Алексеевич плавно опустил капот к горизонту.
― Отпускай!
Ослабление ручки, и самолёт повис в воздухе. Набрав заданную высоту, Полуйко выполнил задание.
― Заходи на посадку!
Полуйко выровнял самолёт над бетонкой и убрал газ, самолёт долго не садился, медленно гася скорость.
― Подбери!
Самолёт приземлился с полуопущенным хвостовым колесом. Подтормаживая, Полуйко остановил его.
Лаптев сказал:
― Выполнишь ещё один полёт по кругу, не растягивай маршрут, это не МиГ, меньше скорость на планировании. И сажай на три точки! Давай!
Полуйко выполнил полёт по кругу более уверенно. После остановки самолёта Лаптев сказал:
― Подруливай к средней перемычке, я там вылезу, а ты сам выполнишь два полёта по кругу и зарулишь на стоянку. Внимательнее!
Полуйко полетел сам, чувствуя неудобство от того, что некому будет подсказать, если что-то будет не так. Самолёт стал как будто легче без Лаптева. Его бросало горячими потоками воздуха то вверх, то вниз. Полуйко едва успевал реагировать на отклонение. Выполнил один полёт по кругу, взлетел и выполнил второй. Зарулил на стоянку, где его встретил механик, который спросил, не полетит ли самолёт ещё сегодня. Ответив, что нет, Полуйко пошёл на КДП, где находился Лаптев, доложить ему о выполнении полётов.
― Нормально, ― сказал Лаптев, ― больше полетаешь, тогда сам до всего дойдешь. Давай лётную книжку, запишу допуск.
Действительно, для того, чтобы уверенно летать на любом самолёте, нужно иметь как можно больший налёт, побывать в разнообразных условиях полёта, накопить опыт. Иначе ― любое осложнение обстановки может повлечь неприятности даже на таком простом самолёте. Даже на велосипеде при определенных обстоятельствах можно погибнуть. В этом ещё раз удостоверился Полуйко, попав в условия, когда он допустил ошибку, которая едва не имела трагических последствий.
После самостоятельного вылета через неделю Полуйко на протяжении дня выполнил все полёты, требуемые программой переучивания ― четыре по кругу и два в зону, и два зачётных полёта по кругу.
Так случилось, что по завершении программы переучивания он почти два месяца не садился в Як-12. Нужно было бы закрепиться на новом типе самолёта, но служебные заботы не давали этого сделать. Лишь в августе появился случай отвезти руководителя полётов на полигон.
Ещё только показался из-за горизонта красный диск солнца, как Полуйко взлетел на Як-12 с майором Бариновым на борту и взял курс на полигон, расположенный близ станицы Островская, которая стоит на берегу извилистой реки Медведицы. Он любил эту утреннюю пору с её остатками ночной прохлады, которая с тугим воздухом врывается в открытую форточку, прорезанную в лобовом стекле, и освежающе омывает лицо, затекает за воротник куртки, охлаждая разгорячённое тело. Ему нравилось лететь низко над землёй напрямик, пересекая реки, дороги, поля, лесополосы, сёла во время, когда всё просыпалось и радовалось навстречу новому дню. Его неугомонная душа чувствовала радость и удовольствие от этого полёта.
Спокойный, не прогретый солнцем воздух ласково, словно ребёнка в материнских ладонях, поддерживал самолёт над землей. Ровный рокот мотора разносился вокруг, как будто посылая привет крестьянам, которые, как и лётчики, просыпаются рано, обеспокоенные повседневными заботами. Кое-кто из них уже в поле со своими сельскохозяйственными орудиями, кое-кто выгоняет своих кормильцев попастись на свежей, омытой росой траве. Заслышав самолёт, они поднимают лицо навстречу металлической птице, прикладывают ладонь козырьком к глазам и радушно машут рукой.
Доброго дня, труженики! Пусть вам везёт!
Наконец, минут через сорок появляется полигон. Николай Алексеевич видит мишенное поле, вышку руководителя полётов, радиостанцию, площадку для посадки самолёта, на которой разложено из белых полотнищ Т. Он связался с радистом полигона, выполнил заход и сел возле Т на площадку. Подрулив ближе к вышке, высадил руководителя полётов и, не выключая мотора, развернулся в направлении взлёта, взлетел и взял курс на свой аэродром.
На аэродроме уже начались полёты, когда Полуйко прилетел назад. После посадки он зарулил на стоянку, приказав механику дозаправить бензином самолёт и ожидать его ― он на исходе полётов полетит опять.
В течение смены Полуйко уточнил на КП и КДП обстановку, зашёл на метеостанцию и проанализировал погоду. Ничто не мешало выполнять плановые полёты. Зашёл на тренажную площадку, на которой был нарисован район полётов, посмотрел, как курсанты готовятся к полёту на полигон. Всё шло согласованно, спокойно. Выполнил методический полёт с молодым инструктором на полигон и дал ему разрешение на обучение курсантов стрельбам по наземным целям. После этого выполнил инструкторский полёт на полигон с курсантом с целью проверки его готовности к самостоятельным полётам. Тоже дал разрешение.
Время быстро сбежало, и он пошёл к Як-12 лететь на полигон за Бариновым. За сорок минут до конца полётов взлетел, набрал высоту 100 метров и взял курс на полигон. Картина совсем изменилась. Куда делось утреннее очарование?! Воздух, разогретый солнцем, словно взбесился. Он подкидывал самолёт, переводя с крыла на крыло. Винт врезался в воздух неравномерно ― то рычал, то утихал, как будто захлебывался.
Грустно было сидеть в самолёте одному, болтанка изматывала, давала о себе знать усталость, тянуло ко сну. Николай понимал, что невозможно поддаваться чувствам, нужно направлять свою волю на борьбу с беспокойным воздухом и с собой, чтобы не заснуть.
Долго тянулось время, но, наконец, подходя к полигону он запросил руководителя полётов:
― „Прикуп”, я 303-й, на подходе, высота 100 метров.
― 303-й, я ― „Прикуп”, подходите, надо мной свободно, посадка с курсом сто восемьдесят, ветер встречный до десяти метров за секунду.
― Вас понял, я ― 303-й.
Полуйко прошёл над вышкой с курсом, обратным посадочному. Он видел, как Баринов слезал лестницей с вышки. Вышка с радиостанцией располагалась возле кучки невысоких деревьев на краю полигона, за которым извивался глубокий заросший кустарником овраг. Т лежало на краю площадки в направлении вышки. Отвернувшись вправо, Полуйко левым разворотом зашёл на посадочный курс по Т. В процессе разворота он понял, что выполнил его рано. Нужно было ещё пройти дальше, но, понадеявшись на свежий встречный ветер, он подумал, что сядет именно возле Т. После разворота, направив самолёт в точку начала выравнивания, отнесённую от Т на надлежащее расстояние, начал снижаться. Скорость почти не падала, хотя газ был убранный полностью. Выровняв самолёт над землёй, Полуйко понял, что возле Т он не вмостится, но ещё до него не дошло, какая опасность кроется в его посадке с перелётом. Промелькнуло Т, а у самолёта ещё было далеко до посадочного положения. Он явно не хотел садиться. На второй круг пойти не было и мысли. Лишь когда самолёт коснулся колесами земли, в сознании лётчика, словно молнией, мелькнуло ужасная мысль ― впереди овраг! Деревья приближались очень быстро, рассуждать было некогда! И здесь интуитивно Николай дал правую ногу и нажал на гашетку тормозов. Самолёт со скрежетом развернулся вправо и завертелся на месте в несколько метрах от оврага. Сделав полтора оборота, он остановился. Винт вертелся ― мотор не заглох.
Только тогда Николай лихорадочно втянул в себя воздух и ускоренно задышал. Сердце стучало невероятно. Вдруг он обессилел, холодный пот потёк меж лопаток. Он сидел неподвижно, пока не подбежал взволнованный Баринов.
― Товарищ подполковник, разве ж можно так? Я виноват, что рано покинул радиостанцию, мог бы подсказать пойти на второй круг. Куда же вы садились?
― Ничего ты не виновный, ― тихо сказал Полуйко. ― Виновный я сам. И знаю почему? Нужно больше летать. Посмотри внимательно, в каком состоянии колёса. Не повреждены ли? И садись за управление. Домой полетишь ты, а я отдохну.
Полуйко пересел на правое сидение, уступив место за управлением Баринову, и к самому прилёту на аэродром не молвил ни слова.
Это тоже для него была наука, хоть и горькая, но наука. Ангел-хранитель снова спас его…
В те годы в самый напряжённый период лета по эскадрильям давалась возможность лётчикам в течение недели отдохнуть в профилактории ВВС округа, который располагался на берегу Чёрного моря, в Адлере. Это было необходимо для снятия физической и психофизиологической перегрузки лётчиков, так как лётчикам полка отпуск планировался только зимой. С каждой эскадрильей отправлялся кто-то из лётчиков управления полка. Он и был старшим, отвечая за соблюдение лётчиками правил отдыха и их поведение. В этот раз с первой эскадрильей должен был ехать подполковник Полуйко.
Для перевозки лётчиков к месту отдыха планировался Ил-14, который прилетел в Лебяжье ещё вечером, чтобы вылететь пораньше. Вылет намечался на семь часов утра.
Кое-кто накануне отправил свои семьи в Адлер поездом, чтоб этот короткий час отдыха провести вместе с семьёй на берегу такого желанного в эту чрезвычайную жару моря. Там они прислонятся где-нибудь в частном секторе, а на пляж пойдут вместе.
Отправил и Николай Нину с сыновьями, которые уже значительно подросли ― Саше пошёл тринадцатый, а Володе ― девятый. Да и ему, Николаю, выдастся хоть неделю побыть с детьми, подышать морским воздухом и посидеть с Ниной на берегу моря, послушать шум морского прибоя. Ибо так редко ему везёт пользоваться элементарными человеческими радостями.
Собрались ехать на аэродром автобусом, который уже грохотал за углом крайнего в городке дома, выпуская из выхлопной трубы едкий синий дым. Одеты в лёгкую гражданскую одежду, с сумками, тюками, фотоаппаратами, радиоприемниками лётчики были похожи на туристов. С радостным возбуждением они садились на потёртые сидения автобуса, сыпались шутки, насмешки, возгласы. Одному из лётчиков было поручено везти зелёную двадцатилитровую канистру с известным для лётчиков содержимым.
С аэродрома неслись, разрывая утренний воздух, звуки форсажей взлетающих самолётов. Первый залёт. Чтобы как можно больше использовать прохладное время, полёты начались сразу же с подъёмом солнца, которое красным шаром висело над горизонтом.
Автобус с довольными лётчиками поднимался на бугор по пути на аэродром, когда кто-то из присутствующих воскликнул:
― Смотрите!!!
В восточном направлении от аэродрома, куда взлетали самолёты, налево от солнца, которое начало уже блекнуть, поднимался знакомый зловещий чёрный гриб. Все замерли.
― Вот тебе и всё море, ― выразил кто-то досаду.
― Может, вернёмся и переоденемся? ― предложил командир звена майор Волошин.
― Поедем согласно с планом, а там и разберёмся, и узнаем, что случилось, ― сказал Полуйко, который был старшим в команде.
Оставив лётчиков возле Ил-14, который был уже готовым к вылету, Полуйко поехал к месту происшествия.
На расстоянии километра два от аэродрома левее взлётного курса за небольшой балкой на пригорке они увидели ужасную картину: по всему пригорку валялись разбросанные детали самолёта ― небольшие закопчённые части фюзеляжа, крыла, хвостового оперения, оборудования, двигателя и тому подобное. Некоторые из них дымились. Внутри площади разброса деталей самолёта стояли заместитель начальника училища полковник Лаптев и командир полка полковник Зяблов, рассматривая одну из деталей. Немного дальше от них ходил по полю старший врач полка, нагибался, поднимал что-то и бросал в белую наволочку от подушки. Николай не сразу понял, что он собирает останки лётчика.
Избегая на что-либо наступить, Полуйко направился к начальникам.
― А ты, Николай Алексеевич, почему ещё не полетел? ― спросил Зяблов.
― Так я вот увидел. Куда ж лететь?
― Жизни не остановишь. Летите, пока не появилось большое начальство, а то здесь будет… Ещё и ты попадёшь под горячую руку.
― А что случилось? ― спросил Полуйко.
― Как знать, ― вздохнул Зяблов, ― меня уже скоро кондрашка схватит. Не знаю, что и думать. Невезучий я.
― Брось ты, Юра, бичевать себя, ― вмешался в разговор Николай Дмитриевич. ― Ты то здесь причём?
― До меня ж ничего не было, а я как приехал ― так и посыпались. Пока ничего не понятно. Лейтенант Карнович с курсантом Борзых выполняли контрольный полёт по маршруту. После взлёта на форсаже на высоте возле ста пятидесяти метров курсант доложил по радио: „Катапультируюсь!” и покинул самолёт. Но из-за недостатка высоты парашют не раскрылся и курсант погиб. Вон там в балке он и лежит рядом с креслом. Инструктор не принимал мер к катапультированию и погиб во время взрыва самолёта. Врач вон собирает, что от него осталось. Похоже на то, что хотел сесть, но почему тогда во время удара был большой крен? Почему?.. Взрыв произошел сильный. Топлива было вдоволь. С подвесным баком ― по маршруту же летел. Там, по курсу взлёта расположенный пионерский лагерь. К нему осталось всего пятьсот метров. Представляешь, чтобы было, если бы он туда вскочил?..
― Нашли, где разместить лагерь, ― проговорил Полуйко. ― Может, он и отворачивался от него, чтобы туда не попасть, и не катапультировался? Да и ему б не хватило высоты.
― Комиссия разберётся. Лети, а то не успеешь, ― сказал Лаптев, протягивая ему руку.
― Мне уже и расхотелось лететь, ― пожимая руки командирам, сказал Полуйко и пошел к автобусу.
Отойдя метров с двадцать от начальства, Николай увидел обваленный землёй кусок красного человеческого мяса, который уже засели зелёные мухи. Он наклонился, отогнал мух и всмотрелся.
„Вот что остаётся от лётчика, ― подумал он. ― не прошло и двух часов, как он обнимал молодую жену. Ведь он только месяц тому назад женился. Ещё одно горе, ещё одни слёзы. И сирота, которая не успела еще и на Божий свет появиться”.
Летели молча, хоть и путешествие не близко. Не хотелось говорить. И уже не радовало ни море, что, наконец, открылось взору, ни горы, какие лучше, только гор, ни встреча со своими семьями, что ожидали их уже в Адлере.
В первый же вечер лётчики напились. Все вместе. И Полуйко им не запретил, хоть и знал, что об этом будет известно командованию авиации округа и училища ― донесут. Он и сам выпил до двух стаканов спирта, но хмель его не брал, только голова гудела, словно чугунка, и перед глазами стоял тот красный кусок.
Море, обстановка всеобъемлющего праздника, жена, дети, друзья немного отвернули от тяжёлых мыслей, но отдыха, который ожидался перед поездкой, уже не было. Хоть и выполнялось всё, что было спланировано, оно проходило без особенного душевного подъёма. Что-то подавляло и мало радовало, не было той бесшабашной весёлости, на которую способны только лётчики.
Эскадрилья разместилась в небольших деревянных, давно построенных домиках профилактория, рядом с которым выросли современные корпуса дома отдыха. Жили тесновато, по несколько человек в комнате, без удобств, но на это никто не обращал внимания.
Главное ― море!
Николай всегда с уважением относился к морю. Вырос в степной части Украины, всегда нёс службу вдалеке от моря, видел его изредка и встречался с ним взволнованный и очарован его величавостью, необъятностью. Оно и притягивало к себе, и пугало своей тайной глубиной и возможной буйностью.
Плавал Николай не очень хорошо. Ему не нужно было напоминать, чтобы не заплывал дальше буёв, он не отваживался даже к ним доплыть. Что же сделаешь ― вполне сухопутный человек.
Николай внимательно следил за детьми, которым не хотелось плюхаться у берега, где скопился пляжный люд, а тянуло дальше, на простор. Но отец на них покрикивал, звал на берег, боясь потерять их в этом человеческом столпотворении.
Кое-кто из лётчиков занимался рыбалкой. Всего один раз по просьбе старшего сына, Сашка, Николай отважился поплыть лодкой, порыбачить. Больше за нехваткой времени не удалось. Что же той недели? Но и эта рыбалка запомнилась на всю жизнь.
Хоть и не без опасения, Николай рано утром взял на лодочной станции прогулочную лодку, положил в неё два тяжёлых пробковых спасательных круга, спиннинг, термос с водой и, налегая на вёсла, не очень умело погрёб в море, где уже виднелись рыбалки.
― Вон, вон, смотри! ― с увлечением показывал Сашко на рыбку, которая выпрыгивала из воды и, блеснув серебристыми боками, плюхалась, оставляя на гладкой поверхности воды концентрические круги, разбегаясь, увеличиваясь и исчезая.
Солнца ещё не видно из-за гор, но очередной курортный день уже начался. Вдоль берега сновали туда-сюда катера и лодки. На пляж уже повыходили ранние отдыхающие, кое-кто из них купался в прохладной утренней воде. Многочисленные кухни готовили завтрак, на который сейчас набросится сила изголодавшихся после изнурительной атмосферы южной ночи.
Поверхность моря блестела, как будто полированная. Вода полого качалась. Казалось, что ты находишься на спине громадного чудища, который тяжело дышит во сне, и как знать, когда он проснётся, чтобы разбушеваться.
Береговые сооружения уменьшались в размере ― уже далеко заплыли, но нужно туда, где самое уловистое место, о котором Николаю рассказали знатоки, и где уже виднелось с десяток лодок. Николай также знал из рассказов рыбалок створ ориентиров на берегу, чтобы держаться уловистого места. Вот и они с Сашком добрались сюда и начали разматывать спиннинг.
Почти вся леска была размотана в воду грузилом, что тянул за собой самодур с десятком острых крючков, до которых были примотаны яркие цветные ниточки. Не успело грузило коснуться дна, как на конце спиннинга послышалось дергание, и Николай начал крутить катушку. Пришлось крутить долго, ибо возле ста метров лески было в воде ― такая глубина. Наконец, в прозрачной воде стали появляться серебристые рыбки, зацепившиеся за длинные крючки самодура. Почти на каждом из них висела ставридка.
Радости Сашка не было конца. Он хватался за леску, когда самодур вытягивали из воды, рискуя свалиться за борт, отцеплял рыбку, накалывая себе руки острыми крючками.
― Папа, давай я?!
― Бери, сынку. Только не впусти спиннинг.
Течение сносило лодку с уловистого места, и Николай периодически брал вёсла и возвращал лодку до необходимого створа ориентиров.
Солнце поднялось из-за гор и жгло своим безжалостным лучом. Немало уже было рыбок на дне лодки, и Николай подумывал возвращаться к берегу. Рыбалки уже по одному отправились к берегу, остались единицы.
― По-видимому, достаточно, ― предложил он, ― Мама будет волноваться, да и Володя без нас скучает. Мы же его не взяли с собой.
― Он ещё малый, чтобы далеко плавать, ― гордо сказал Сашко. ― Мы ему покажем наш улов.
― Конечно, малый. Но ему тоже хочется лодкой поплавать.
― А мы покатаем его, как вернёмся? И маму.
― Нам ещё к берегу грести ой-ой-ой сколько. Там будет видно. Может, в другой раз.
Николай смотал катушку. Он обратил внимание на то, что один из рыболовов показывал рукой в направлении за его спиной. Обернувшись, они увидели, как на них морем шло большое стадо дельфинов. На широком фронте они то там, то там выныривали из воды и опять прятались в морскую пучину. Сначала их было видно, как черные точки, появлявшиеся на водной глади, но в меру приближения точки превратились в морских животных, которые, как будто затеяли игру наперегонки, стремительно неслись вперёд. Казалось, что идёт атака дельфинов на рыболовов.
Никто из рыболовов не заходился убегать. Да и успеешь ли? Все, вытянув самодуры из воды, испугано смотрели на приближающуюся армаду.
Николай с Сашей тоже заворожено смотрели на стадо. Было и интересно так близко увидеть загадочных дельфинов, и робко видеть рядом больших морских животных, так как неизвестно, что им заблагорассудится сделать с лодками.
Вот уже хорошо видно, как они выныривают попарно ― сначала один, а за ним уступом сбоку в полметра-метр ― второй. На поверхности воды на секунду-две появляются две серые блестящие сигары и сразу головой погружаются в воду. Опять они выныривали метров через пятьдесят. И так без конца.
Николай видел, как одна пара идёт прямо на их лодку.
― Возьми круг! ― сказал Саше. Не очень приятно видеть, как на тебя несутся неизвестные животные, хотя Николай и слышал, об их мирном характере.
Пара вынырнула в пяти метрах перед лодкой и здесь же нырнула под лодку. Николай с Сашком увидели в воде их темные спины и приготовились очутиться в воде. Но дельфины проплыли под лодкой и опять вынырнули, оставив их позади.
Вторая пара появилась совсем близко возле лодки сбоку. Николай видел их чёрные точки-глаза, разрез рта. Ему показалось, что дельфины улыбаются.
― Фву-у! ― слышалось сопение животных, когда они выныривали.
Так неожиданно, как и появились, дельфины исчезли в водном пространстве.
Это происшествие немного позабавило рыболовов, но впечатление от виденного было настолько большое, что уже не хотелось ловить рыбу. Да и поймали уже немало, будет чем побаловать всю эскадрилью. И Николай с Сашком единодушно решили добираться к берегу.
Пришлось попотеть, пока дошли до лодочной станции. Там их встречали кое-кто из лётчиков и детей, среди которых был и Володя.
― А-а, меня не взяли-и, ― обижено протянул он.
― Смотри! ― не выдержал и похвастался Саша, показывая тяжёлый садок, полный рыбы.
― Как рыбалка? ― спросил Волошин.
Николай молча показал ладони, на которых алели кровавые мозоли от вёсел. Сказалось отсутствие навыков управляться с вёслами.
Вечером женщины жарили во дворе, где квартировала Нина с детьми, вкусную рыбу, которая была зацепкой для коллективного ужина, на который собрались все лётчики эскадрильи и их семьи. Все нахваливали жареное и бойко обсуждали происшествие с дельфинами, вспоминая разные случаи встреч людей с этими умными морскими существами.
Когда вернулись в полк, комиссия по расследованию катастрофы ещё работала. Истинную причину так и не смогли установить в связи со значительным разрушением самолёта, из-за чего невозможно было установить работоспособность деталей до взрыва. Однозначно пришли к выводу, что в полёте после взлёта возник отказ авиационной техники, который вынудил лётчиков прекратить полёт. Осознавая, что впереди находится пионерский лагерь, инструктор дал команду курсанту катапультироваться, а сам отворачивал самолёт от лагеря. Курсант, задержавшись, не сумел спастись, а инструктору это делать было уже поздно.
Какие выводы сделал главнокомандующий ВВС, так как он имел право на окончательный вывод, Полуйко неизвестно. Но прошло немало времени, и курсанты полка, возмущённые умалчиванием подвига лётчиков, написали письмо в Президиум Верховного Совета СССР. Вскоре начальник училища вычитывал командованию полка за нетерпеливость курсантов, мол, он тоже хлопотал об отличии лётчиков, и нечего лезть поперёд отца в ад.
Неизвестно, благодаря чьему ходатайству, но вскоре вышел указ о награждении лейтенанта Карновича орденом Боевого Красного Знамени, а курсанта Борзых орденом „Красная Звезда”. Посмертно, конечно.
Недаром говорят: беда беду тянет или пришла беда ― отворяй ворота. Ещё два лётных происшествия в том году случились в полку.
Курсант первой эскадрильи Сафронов из группы капитана Пашнина выполнял полёт на разгон сверхзвуковой скорости. Соответственно заданию он выполнил взлёт, стал на курс набора заданной высоты, установил режим набора: обороты ротора низкого давления 95 процентов, скорость полёта 950 км/час. На высоте 10000 метров включил форсаж. Почувствовал значительный прирост тяги и через несколько секунд по показаниям приборов определил проход звукового барьера, набрал скорость, соответствующую числу М = 1,2, ввел самолёт в левый разворот с креном 30 градусов и пошёл по большой дуге к выходу в направлении приводной радиостанции аэродрома. При этом высота выросла до 13500 метров. Выведя из разворота, курсант с пологим снижением до 12000 метров разогнал скорость до числа М = 1,55 и выключил форсаж. Потом РУД поставил в положение малого газа и начал торможение.
На ПРС вышел на дозвуковой скорости и высоте 11000 метров. По команде руководителя полётов начал снижаться над аэродромом. На высоте 6000 метров курсант обратил внимание на отсутствие температуры газов за турбиной ― стрелка прибора стояла на упоре. Попробовал перевести РУД вперёд ― обороты ротора не возрастали.
Курсант доложил руководителю полётов:
― Я ― 327-й! Высота шесть тысяч. Остановился двигатель. При перемещении РУД обороты не растут!
― 327-й, поставьте РУД на стоп! Установите скорость пятьсот! Через пятнадцать секунд поставите РУД на малый газ! ― дал команду руководитель полётов.
― Я ― 327-й, выполнил! Высота пять тысяч! Обороты не растут!
― 327-й, РУД на „стоп"! Какая высота?
― Три тысячи триста!
― 327-й, запускайте! РУД на „малый газ”! Следите за оборотами, температурой газов! Следите за скоростью и высотой!
― Высота тысяча пятьсот! Не запускается!
― 327-й, катапультируйтесь!!!
― Я ― 327-й, катапультируюсь! Высота девятьсот!
Курсант успешно катапультировался и спустился на парашюте. Самолёт упал в двадцати километрах по курсу взлёта и разрушился. Дежурный штурман на планшете отметил место прекращения радиолокационного контакта с самолётом. Руководитель полётов грузовиком отправил группу наземного поиска на место падения самолёта.
Впоследствии на аэродром привезли курсанта, который катапультировался, врач осмотрел его ― повреждения не выявлены.
Прилетел генерал Новиков. Он собрал руководящий состав полка и эскадрильи, командира звена, лётчика-инструктора в классе предполётной подготовки, пригласил курсанта и приказал ему рассказать, как он выполнял полёт, и что случилось в полёте.
Курсант до той поры переоделся, сняв с себя ВКК и ГШ, и чувствовал себя достаточно свободно, невзирая на присутствие высокого начальства.
― Товарищ курсант, ― обратился Новиков к курсанту, ― расскажите всё по порядку, как вы выполняли полёт. Возьмите мел и на доске начертите траекторию своего полёта. В контрольных точках напишите, какие были параметры полёта по высоте, скорости, перегрузке, какие были крены, обороты роторов двигателя, какие вы выполняли действия.
Курсант долго и неумело мелом отображал свой полёт на доске. Было видно, что доской пользоваться он не умеет, на что генерал сделал ему замечание:
― Вы не научены работать на доске с мелом.
Курсант рассказывал последовательность действий, Новиков по ходу рассказа уточняя, задавал вопрос.
― На какой высоте вы катапультировались? ― спросил он.
― На высоте возле четырёхсот метров?
― Почему так поздно? Вы могли бы не успеть.
― Я надеялся, что двигатель запустится.
― Какие расчёты вы проводили во время предварительной подготовки?
― Никакие.
― Почему?
― А когда я их буду делать?
― А чем вы занимались во время самоподготовки?
― Я записывал задание в рабочую тетрадь, а больше ничего не успел сделать.
― Вы очень примитивно рассказываете о полёте, видно, плохо готовитесь к полёту. Кто вас выпускал в полёт?
― Инструктор.
― Какие указания он вам дал перед полётом?
― „Повнимательнее”.
Новиков отпустил курсанта, а с офицерами провел воспитательную работу.
― Вы не делаете выводов из предыдущих лётных происшествий. Не знаю, чем закончится расследование аварии, но видно, что курсантов сложным видам лётной подготовки вы готовите недостаточно.
Генерал ещё раз повторил, как надо проводить предварительную подготовку, как контролировать готовность курсанта к выполнению полётного задания.
― Почему вы не добиваетесь, чтобы подготовка курсантов проводилась соответственно требованиям лётных документов и методики? Недостаточный контроль за подготовкой курсантов со стороны руководящего состава полка и эскадрилий. Во время предварительной подготовки вы занимаетесь чем угодно, но не контролем её проведения. Я требую, чтобы все руководители от командира звена и выше были на предварительной подготовке. И не в курилке сидели та болтовню травили, а присутствовали в лётных группах и учили инструкторов, как готовить курсантов. Я считаю, что достаточно уже бить самолёты. По-видимому, вы знаете, что сейчас лозунг у ваших курсантов „Не разевай рта!” Смотрите, чтоб они не побросали исправные самолёты. Научите их чётко распознавать отказ двигателя. Комиссия разберётся, в чём заключается причина аварии, но имеется сомнение, что там был отказ.
Комиссия определила, что причиной аварии стал отказ двигателя из-за разрушения опоры среднего подшипника ротора низкого давления.
И еще одна авария перед самыми государственными экзаменами.
В один из лётных дней в период проведения полётов на полигон в эфире прозвучал тревожный доклад молодого лётчика, который выполнял полёт на полигон на боевом самолёте:
― Я ― 275-й! Упали обороты и тяга двигателя! Перед этим были хлопки! Нахожусь в районе „Прикупа”, точнее в районе Островской! Высота две тысячи пятьсот! Принимаю решение на катапультирование!
И голос руководителя полётов:
― 275-й, катапультируйтесь!
Лётчик катапультировался благополучно, самолёт разбит. Причина аварии та же.
Опять остановка полётов. Опять комиссия. Опять разборы и разносы. Опять попытка найти виновника. И опять ощущение неизбежности беды, что подстерегает каждого лётчика в полёте. Летать лётчики не отказывались, но садились в самолёт настороженно. Кое-кто даже боялся. А известно, что страх в таком деле, как лётное, плохой спутник. Он предательски влезает в мозг, распространяется на всю голову, сковывает тело, перепутывает показания приборов, давит не на те кнопки, занимает не те высоты, ошибается и ведёт к гибели там, где легко можно было спастись.
Вирус страха и неуверенности распространился среди всего коллектива, охватил и семьи лётчиков. Их жены, что бы ни делали, всегда посматривали на антенну радиолокатора, который располагался на возвышении за жилым городком. Её вращение было верным признаком того, что идут полёты. И тогда они спокойны. Они могут что-то делать дома, гулять с детьми на улице, идти в магазин или на импровизированный рынок возле вокзала.
Достаточно только антенне прекратить вращаться, как женщины тревожились ― прекратились полёты. Почему? Что случилось? Глаза на небо ― облачность высокая, взгляд на лесополосу ― видимость хорошая. Значит, погода лётная. Остановка антенны во время, когда должны были происходить полёты ― плохой признак.
И потянулись жёны лётчиков в тот уголок городка, откуда начинается дорога на аэродром. Подставляют они козырьком ладони под брови ― не едет ли кто-нибудь с аэродрома, чтобы спросить, почему не летают.
Шумят женщины промеж себя, как будто гуси, смотрят тревожно одна на другую. Если случилось, то чей? Кто из них зальётся горькими неутешными слезами?..
Наконец, у кого-то не хватит терпения быть в безвестности:
― Пойдёмте к Полуйчихе! Пусть позвонит мужу.
― Да неудобно…
― Почему неудобно? Разве она сама не переживает? Её муж тоже летает. И не меньше других. Айда к Полуйчихе!
Но Нина сама появилась из-за дома. Хотя у неё глаза и грустные, но она улыбается. Потеплело на душе. Если бы что-то случилось, то не улыбалась бы.
Нина тоже увидела, что перестала вертеться антенна, и с тревогой подняла трубку. Хотя Николай и запрещал ей звонить по-пустому, но разве же это пустое? Телефонистка отозвалась.
― Свяжите меня, пожалуйста, с Николаем Алексеевичем, ― попросила она.
― Сейчас, он был в кабинете. Товарищ подполковник, к вам жена.
― Да, ― ответил Полуйко.
― Прости, Коля, у вас всё в порядке?
― Всё. А почему ты спрашиваешь?
― Смотрю, что антенна не крутится.
― А-а… Хоть переноси локатор на другое место. Закрыли полёты за указанием сверху. Пока причину не знаем. Ожидаем сообщение.
― Спасибо, прости. Когда дома будешь?
― Сегодня. Может, и раньше, ― пошутил Николай. ― Как там ребята?
― В школе. Ну, пока.
― Пока, пока.
Нина положила трубку и пошла к группе женщин. Она видела, как они постепенно сходились за углом дома.
― Женщины, ― обратилась к ним Нина, ― достаточно митинговать. Всё у нас нормально, полёты закрыли сверху.
― Сколько же нам так на нервах жить? ― в отчаянии спросила одна из женщин, которая держала на руках малого ребёнка.
― Пока будет летать, до тех пор и будешь так вздрагивать от каждого стука! ― ответила ей одна из женщин.
― Так были же годы, когда мы спокойно жили. А теперь что?
― Теперь вот прислали не самолёты, а гробы! Мой уже по ночам не спит, всё ворочается. А как идёт на полёты, так как будто на совсем прощается.
― А куда денешься? Такие прислали.
― Может, напишем, куда следует? Пусть подумают.
― Они подумают. Повыгоняют ваших мужиков из армии ― будете мыкаться.
― Пусть выгоняют! Чем так здесь мучиться, лучше на гражданку. Заработаем вдвоём не меньше, чем он здесь получает. Так зато спокойно.
― И мы работать будем, ибо сейчас и не поймешь, как себя считать ― или за домохозяйку, без хозяйства, или за безработного. Институт закончила, а работать негде.
― Девушки, может, когда прилетит какое-то начальство, пойдём пожалуемся? ― предложила жена командира звена. ― Мужиков они слушать не будут, а нас послушают.
― Нужны мы твоему начальству! Лучше написать! Тогда им некуда будет деться.
― Ну, что ― пишем?
― Пишем!
― Пишем!
― Айда ко мне!
И потянулась группа писать письмо, выливать своё горе.
Нина стояла и молча слушала, о чём шла речь. Она не принимала участия в разговоре, но была вполне согласна с женщинами, и только руководящее положение её мужа удерживало её от обсуждения женской судьбы. Она боялась нанести вред мужу. Но и она пошла писать письмо вместе с другими.
„Москва. Центральный Комитет КПСС” ― написали на конверте письма, в которое вложили всю свою боль и горе, страх за своих любимых, за своё будущее, жалобу на свою судьбу и просьбу помочь. Только тогда женщины успокоились, когда отправили своё письмо. Как будто горы свалились с плеч.
Но не дождутся ответа, а тем более, улучшения состояния с безопасностью полётов. Может, будет постановление ЦК о ликвидации аварийности в авиации Вооруженных Сил СССР. Ещё одно. Может, в ней снимут с должности кого-то из начальников за слабую работу по обеспечению безопасности полётов. Постановление будет изучаться всем личным составом ВВС, будут приняты ещё одни зачёты. Будут проведены конференции, собрания, совещания на всех уровнях. Будут написаны и везде развешены лозунги с призывом выполнить постановление ЦК КПСС. Будут подсчитывать и отчитываться, на сколько процентов упала аварийность по требованию партии. И будут… падать самолёты, погибать лётчики. Ибо главная причина аварийности заложена в самой системе взаимоотношений промышленности с авиацией, в некомпетентном руководстве всеми процессами развития авиации, в попытке экономить на конечном участке использования авиации ― на жизненном уровне людей, которые летают, обслуживают и обеспечивают полёты, в искривлении морали руководителей всех уровней, что вело к укрывательству действительного состояния с безопасностью полётов и уровнем боевой подготовки, желая иметь лучший вид, чтобы получить надлежащее вознаграждение.
Обеспокоенность состоянием аварийности в полку дошла до Главного штаба ВВС. Нужно было переводить другие истребительные училища на сверхзвуковую технику, а здесь полк, который первым начал осваивать её, не может вылезти из аварийности. Не очень хороший пример для последователей. Нужно что-то делать.
В полк зачастили представители авиационной промышленности из фирмы Микояна. Они проводили занятия и беседы с лётчиками, доказывали, что техника имеет высокую степень надёжности, знакомились с организацией и качеством технической эксплуатации авиатехники. Несколько машин забраковали.
Приехал в полк и известный лётчик-испытатель Мосолов Георгий Константинович, Герой Советского Союза, который не один раз побывал в трудном положении во время испытания самолётов и чудом спасся от, казалось, неминуемой смерти. С большим вниманием слушали лётчики и курсанты рассказ знаменитого лётчика, который уже не мог летать по состоянию здоровья.
Побывал в полку и один из руководителей лётно-испытательного центра генерал-майор авиации Микоян Степан Анастасович, тоже лётчик-испытатель, Герой Советского Союза. Он привёз с собой лётчика-испытателя, который сделал над аэродромом на малой высоте высший пилотаж. Не у одного лётчика и курсанта, которые видели выкрутасы в воздухе, заныло сердце от гордости за свою профессию и от желания вот так прошуршать возле земли на глазах ошарашенной публики.
Каких только мер пресечения не принимали, но ликвидировать аварийность не смогли. Моральный дух личного состава полка упал. План лётной подготовки не выполнили ― курсантов выпустили из училища, не полностью дав плановый налёт.
Полк и его руководство не сходили с уст на конференциях, собраниях, совещаниях. За год катастрофа и четыре аварии ― это слишком для полка. Хотя все происшествия произошли не по вине личного состава полка, а через конструктивно-производственные дефекты, всё же люди были недовольны результатами своего труда, тяжело переживали потери лётчиков и техники.
Слава полка, много лет сопровождавшая работу, потерялась. Люди привыкли купаться в её ласковых лучах. Но нужно глотать и горечь неудач, раз не смогли поставить дело так, чтобы результаты были лучше.
.
Начальник училища Виктор Иванович Новиков
.
В конце года подвели итоги работы за год. Они были неутешительными.
В этом году в полку произошла еще одна неприятность, которая только случайно не закончилась трагедией.
Полк зачастую посещал один из лётчиков-инспекторов военных учебных заведений ВВС полковник Сидоренко Петр Петрович. Его хорошо знали в полку, он вырос в Качинском училище, некоторое время состоял в должности начальника лётно-методической группы училища. Поэтому, находясь в Волгограде, он оттуда прилетал в Лебяжье полетать, а заодно и что-либо проверить. Всегда начальник училища давал ему свой самолёт Як-18 красного цвета, которым он сам летал по аэродромам училища.
Так было и в этот раз. Сидоренко летел самолётом Як-18 с Бекетовки и должен был прилететь как раз во время пересменки между первой и второй сменами полётов.
Полётами первой смены руководил подполковник Аникеев, и командир полка полковник Зяблов, который прибыл на аэродром встретить гостя, приказал Аникееву задержаться на КДП и принять самолёт Сидоренко. Тот не возражал, дал команду КП держать связь с перелетающим экипажем.
На подходе к аэродрому Сидоренко доложил:
― Я ― 116-й, иду на привод высота две тысячи! Дайте условия!
― 116-й, выходите на привод на высоте 700 метров! ― ответил Аникеев. ― Даю условия: точка не работает, посадочный 212 градусов, давление семьсот пятьдесят два миллиметра, ветер справа под девяносто семь-восемь метров в секунду! Как поняли, 116-й?
― Я ― 116-й, семьсот пятьдесят два, посадочный 212, под девяносто семь-восемь метров.
― 116-й поняли правильно, подходите!
Зяблов пошёл к „газику” и поехал к стоянке перелетающих легкомоторных самолётов, которая находилась в конце стоянки боевых самолётов и к которой вела рулёжная дорожка прямо с середины ВПП через и перпендикулярно центральной РД. Приехав на место, куда должен был зарулить Сидоренко, Зяблов приказал водителю выключить мотор, и они, сидя в машине, стали ожидать прибытия инспектора.
Никто не предполагал, что Сидоренко будет заходить на посадку поперёк ВПП на поперечную РД, ведущую к месту стоянки перелетающих самолётов. Видимо, ему захотелось с шиком закончить пробег прямо на месте стоянки.
Аникеев, ожидая самолёт, который должен был заходить на посадку с посадочным курсом 212 градусов, неожиданно увидел самолёт, что снижается под девяносто градусов к ВПП с попутным ветром. Разрешения на посадку лётчик не запрашивал. Аникеев от неожиданности быстро спросил:
― Вы что, с попутным садитесь?!
― Ничего, я всё вижу! Сажусь с этим курсом! ― браво ответил Сидоренко.
― Вы же не впишетесь!!!
― Сяду! ― ответил лётчик, когда самолёт был уже выровнен и нёсся над ВПП, не имея возможности погасить скорость. Лишь, когда промелькнула ВПП, потом поперечная РД, самолёт на центральной РД коснулся колесами бетона и оставалось метров пятьдесят до стоянки, где стоял „газик командира”.
Зяблов, видя, что на него летит самолёт, закричал водителю:
― Запускай и задний ход!!!
Водитель включил зажигание, но двигатель не запускался. Зяблов лишь успел нагнуть голову водителя и сам нырнул головой под приборную доску, как послышался удар и „газик” перевернуло на правый бок.
Самолёт, задев и перевернув правой частью крыла „газик”, двигался дальше, где в десяти метрах стоял в ряду зачехлённый МиГ-21. Стукнувшись о него и отбив свои носовую и левую стойку, самолёт развернулся и, подняв кверху обтрёпанную о „газик” правую плоскость, замер.
По-видимому, это остановило от попадания самолёта в ров, находящийся сразу за стоянкой.
Зяблов с исцарапанным лицом вылез из машины, которая лежала на правом борту, вылез и не повреждённый водитель. Сидоренко, спрыгнув из кабины сломанного самолёта и подбежал к Зяблову. В отчаянии он скороговоркой заговорил:
― Юра, извиняй! Я виноват! Только я! Я перепутал направление ветра и сел с попутным! Руководитель полётов не виноват! Как ты?
― Да ничего. Испугал ты. Хорошо, что хоть не загорелся.
К месту происшествия подбежали люди.
Поставили машину на колёса и начали растягивать самолёты из объятий друг с другом. Водитель „газика” запустил мотор, но Сидоренко и Зяблов не захотели садиться, пошли пешком на КП.
― Что будем докладывать начальнику училища? ― сокрушённо спросил Зяблов.
― Юра, ты не беспокойся. Я сам доложу Новикову, ― ответил Сидоренко. ― Вы здесь не при чём. Я сам виноват, сам и буду отвечать. Вы и так пострадали от моего безумия. Нужно же было мне садиться поперёк?
― А что вам руководитель полётов говорил?
― Да он то и говорил, что я с попутным сажусь, ― с досадой проговорил Сидоренко. ― Сейчас послушаем плёнку, точно узнаем.
Зашли на КП. Туда спустился расстроенный Аникеев.
― Лев Петрович, ― обратился к нему Зяблов, ― дайте команду, чтобы дежурный по связи принёс магнитофон с записью радиообмена между вами и Петром Петровичем.
Аникеев вышел и через минуту вернулся с начальником связи полка майором Дыскиным.
― Товарищ командир, ― начал Дыскин, ― записи радиообмена на первом канале нет, он не вёлся.
― Как так? ― удивленно спросил Зяблов.
― Полёты закончились и дежурный по связи лейтенант Тырин выключил магнитофон, в том числе и на канале трассы, не запросив разрешения у руководителя полётов. Поэтому запись переговоров не велась.
― Что это за порядки? А вы где были?
― Так получилось, ― сдвинул плечами начальник связи.
― Николай Алексеевич, ― обратился Зяблов к Полуйко, который присутствовал во время этого разговора, ― я прошу вас расследовать этот случай с контролем записи радиообмена, подготовить проект приказа с наказанием виновных, а отключение магнитофонов без разрешения руководителя полётов подать как предпосылку к лётному происшествию. Дожились.
Сидоренко внимательно слушал разговор офицеров. Николай Алексеевич наблюдал за ним и видел, как у того светлеет лицо, расправляются плечи. Дослушав конца разговора между офицерами, Сидоренко подошел к телефону, поднял трубку и сказал телефонистке:
― Золотце, Сидоренко, свяжи меня с коммутатором училища.
― На линии, ― доложила телефонистка.
― „Долина”, соедините меня с начальником училища. Здравия желаю, Виктор Иванович, полковник Сидоренко.
― Здравствуйте, слушаю вас, ― послышался в трубке спокойный голос.
― Виктор Иванович, разрешите доложить? Здесь произошла во время моего перелёта в Лебяжье неприятность ― подламался самолёт, на котором я летел.
― Не тяни, говори, что случилось, ― повышая тон голоса, сказал Новиков.
― Да вот я садился. Ветер был попутный, и я не вписался и наскочил на „газик Зяблова” и на другой самолёт. Як-18 подламался.
― Что значит „подламался”? Конкретнее.
― Да сломалась правая консоль, носовая и левая стойки шасси.
― Авария?
― Нужно посмотреть, может, и поломку можно натянуть.
― Твою… Я тебе дал свой самолёт, а ты его сломал! Да ещё и лётное происшествие на училище сделал! А куда же ты садился, что наскочил на машину и самолёт?
― Я садился поперек ВПП под девяносто градусов. Я бы сел нормально, если бы не попутный ветер.
― А ты что, не знал, какой ветер? И что это за фокусы ― садиться поперёк?
― Да руководитель полётов не чётко дал условия ― я и ошибся.
― Что за бардак? Где Зяблов?
― Вот здесь.
― Дай ему трубку!
― Полковник Зяблов, товарищ генерал.
― Что у тебя там творится?! Когда прекратится этот бардак?! Когда ты наведёшь там порядок?! Ожидаешь, когда тебя снимут?!
― Я работаю.
― Хре-но-во работаешь!.. Кто руководил приемом самолёта?!
― Подполковник Аникеев.
― Так он что, не умеет дать условия по ветру?
― Условия он давал ему нормально.
― А чего он не запретил ему посадку?
― Он его спросил, почему садится с попутным, но Сидоренко ответил: „Ничего, я сяду".
― Сейчас же пришли мне выписку с радиообменом экипажа с пунктами управления, я разберусь.
― Не могу я этого сделать ― записи не было. Самолёт прилетал в пересменку между полётами первой и второй смены, и дежурный по связи выключил магнитофоны.
― Ну, Зяблов. Что тебе сказать? ― сокрушённо вымолвил генерал.
― Сидоренко сразу мне сказал, что никого не нужно винить. Виноватый во всём он сам, а когда узнал, что плёнки нет, то заговорил по-другому.
― Вот для этого и нужно записывать. Желающих отвечать за содеянное не так уж и много. Я пришлю Лаптева ― он во всем разберётся, а Сидоренко скажи, чтоб ехал домой поездом. Больше у меня самолётов нет, чтоб он их ломал, и нечего ему там делать. Да и вам там пора за ум взяться.
― Есть! ― грустно проговорил Зяблов и положил трубку.
На КП наступила тишина. Не выдержал её Аникеев:
― Как можно так солгать? Спасая свою шкуру, переводит вину на другого! Ни стыда, ни совести.
― Я не знал, что сажусь с попутным, ― оправдывался Сидоренко.
― Я ж тебя по радио предупредил! ― что ты мне ответил?
― Всё! Достаточно! ― решительно вмешался в перепалку Зяблов. ― Николай Алексеевич, соберите со всех причастных к происшествию и свидетелей объяснительные записки, в том числе и от полковника Сидоренко.
― Ничего я не буду писать, ― пробрюзжал Петр Петрович.
― Напи-и-ишете, ― протянул Зяблов. ― О вашем поступке будет поставлено в известность всем офицерам ВУЗ ВВС. Пусть знают, с кем они работают. Кстати, начальник училища велел вам передать, чтобы вы добирались домой поездом и покинули полк немедленно.
― Хорошо. Надеюсь, что вы найдёте возможность отвезти меня в Волгоград на Як-12?
― Ни в коем случае! ― резко ответил командир. ― Достаточно. Много чести.
― Хоть на вокзал-то вы меня отвезёте?
― Нет! Не на чём. Машину же вы разбили. Так-что добирайтесь, как знаете, ― сказал Зяблов и вышел из помещения КП, не попрощавшись.
За Зябловим молча вышел Аникеев. Полуйко, помолчав некоторое время, сказал Сидоренко:
― Если вы не хотите писать объяснительную записку, то можете не писать. Для расследования она мне не нужна. Я полностью слышал ваш радиообмен с руководителем полётов, и мне не тяжело описать суть происшествия и определить причины того, что произошло.
― Вы ещё пожалеете, что так со мной повели себя, ― погрозился Петр Петрович и вышел с КП. Он уговорил кого-то из лётчиков отвезти его на вокзал на мотоцикле.
Что дальше произошло с полковником Сидоренко, никто не знал и не слышал. Никогда он больше не приезжал в полк, да и когда приходилось бывать в Москве в ВУЗ ВВС, никто с ним не встречался. Но неприятный осадок от общения с этим офицером остался на всю жизнь как пример нечестности, попытка свалить свою вину на кого-то другого.
В начале декабря в один из зимних дней Зяблов зашёл в кабинет Полуйко, который готовил методическое пособие по подготовке групп руководства полётами. Вся неделя бушевала метель, полёты были невозможны. Батальон аэродромно-технического обеспечения героически боролся со снегом, пытаясь держать ВПП в состоянии готовности к полётам, но это ему удавалось не легко. Специальные машины работали круглосуточно, люди выбивались из сил. Технический состав полка отбрасывал снег со стоянок самолётов. Лётчики и курсанты сидели в классах и занимались теоретической подготовкой. Руководящий состав полка пытался ликвидировать устаревшие задолженности в разработке разнообразных лётно-методических документов.
― Алексеевич, ― с порога начал Зяблов, ― отбрось на минутку писанину. Имеется вопрос.
Полуйко поднялся, с трудом отрываясь от погружения в объект разработки.
― Садись. Здесь такое дело: нам на заводе в Тбилиси дают две новые спарки МиГ-21ус. Начальник училища приказал нам их забрать.
― Ну что же. Нужно только радоваться.
― Подожди радоваться. Он приказал послать два экипажа во главе с заместителем командира полка. Тебе надлежит за ними ехать.
― У тебя есть другое решение?
― То-то и оно, что нет. И у тебя работы, хоть отбавляй. Я просил послать старшего штурмана полка, но он стоит на своём. Говорит: „Конец года. Погода сложная. Регион сложный. Посылай зама”.
― Не переживай. Поеду, проветрюсь. Вот только застрять можно. Всё-таки декабрь. Тяжело поймать погоду на таком обширном регионе ― то там погоды не будет, то здесь.
― Подбирай группу и готовься. Сегодня вечером на поезд в Волгоград, а там самолётом Аэрофлота на Тбилиси. Парашюты и снаряжения с собой. Форма гражданская. С собой иметь пистолеты с патронами. Мало чего. Всё-таки через Кавказский хребет будете лететь. Всё может быть. Осторожно с оружием. Проконсультируйся с Емельяновым, он был в Тбилиси. В Волгограде встретят, закажут билеты и отправят на самолёт.
Дома были недовольны таким командировкам, когда неизвестно, сколько придётся его ожидать из командировки. Обещал: „буду пытаться как можно быстрее добраться домой”.
В первой половине следующего дня летели самолётом гражданской авиации. Весь маршрут был за облаками, лишь над Кавказскими горами просветлело, и они увидели величественные вершины. Усматриваясь в склоны гор, по-видимому, каждый из четырех лётчиков одновременно подумал: „Какая красота! Но, не дай Бог, спуститься туда на парашюте ― это смерть”.
Тбилисский аэропорт встретил перелётчиков своим южным шумным говором. Диктор на гортанном произношении грузинской извещал о движении самолётов. Встречающие радостно выкрикивали имена прибывших пасажиров. Громко разговаривали друг с другом и, как казалось, со всеми вместе. Пробравшись сквозь толпу, офицеры, нагруженные тяжёлыми парашютами и сумками с защитными шлёмами, планшетами и кислородными масками, выбрались на улицу. К ним направилось несколько таксистов, наперебой предлагая свои услуги:
― Вам куда? ― спрашивает один.
― Давай, адвезу на завод? Усего полста возьму! ― приглашает другой, по клиентам видит, куда им нужно.
― Нас встречают! ― ответил Полуйко. Он знал, что к заводу по счётчику не более пяти рублей стоит.
Отошли к бордюру, сосредоточили вещи в кучу. В стороне стояли машины, похоже, частного извоза.
― Стойте здесь, я пойду поищу, ― сказал Полуйко спутникам и пошёл к машинам, где кучкой стояли водители. Заметив, что к ним идёт в демисезонной лётной куртке человек, один из них отделился и пошёл навстречу. Русый водитель лет тридцати, подходя, спросил:
― На завод?
― Да.
― Десять рублей, ― сказал и взял в объятия Николая, словно, встречая знакомого. Меня зовут Михаил на случай, если спросят таксисты или милиционер. Они с ними заодно. Идите к вещам. Я сейчас подъеду.
Полуйко вернулся к товарищам, и в это время подъехал Михаил. Загрузили багажник „Волги” парашютами, расселись в салоне и поехали.
― Не дают никому жизни, ― пожаловался водитель. ― Дерут безбожно. Бывали в этих местах?
― Не приходилось, ― ответил Полуйко за всех.
― Вот увидите. Другое государство. Считают за доблесть надуть русского. В магазинах, барах, ресторанах государственных цен ни на что не существует. Сколько хотят, столько и оценивают, как правило, больше.
Доехали до проходной завода, разгрузились, расплатились и пошли выяснять, куда им следовать дальше. Их направили в лётно-испытательную станцию. Там они нашли инженера эскадрильи своего полка капитана Шорохова, который принял самолёты и ожидал лётчиков. Сделали все формальности, прошли подготовку, контроль готовности к выполнению перелёта, дали заявку на перелёт.
Полёт планировался с Тбилиси в Лебяжье без посадки на промежуточном аэродроме. Топлива хватало с подвесным топливным баком. Запасными вариантами определили полёт с посадкой на одном из аэродромов округа: Краснодар, Котельниково, Мариновка. Особенностью заводского аэродрома было короткая взлётно-посадочная полоса. Она едва позволяла выполнить разбег до отрыва при взлёте на форсаже. Условия взлёта осложнялись ещё и тем, что аэродром имел значительное превышение над уровнем моря. Это влияло на плотность воздуха и увеличивало длину разбега. А если учесть максимальный вес самолёта из-за максимальной заправки топливом, то брало сомнение, хватит ли полосы для безопасного взлёта. Кроме того, взлёт можно выполнять только в одном направлении, а значит, только в случае встречного ветра. Учитывая эти ограничения, выруливание со стоянки для взлёта запрещено. Лётчики садятся в кабины самолётов, готовятся к полёту и их буксируют на ВПП, ставят у самой кромки начала полосы, где запускают двигатели и взлетают. Таким образом, экономится несколько десятков метров, необходимых для разворота и установки самолётов для взлёта, которые расходуются в случае выруливания.
Подготовившись к перелёту, лётчики поехали в гостиницу завода городским автобусом. Гостиница представляла собой комнату с четырьмя кроватями в общежитии для работников завода. Здесь пристраивали и лётные экипажи и инженерно-технический состав, которые принимали и перегоняли самолёты. Питались в небольшом кафе напротив общежития. Цены на пищу хозяин кафе, он же буфетчик, официант и повар, устанавливал в зависимости от настроения. Он очень удивлялся, что лётчики не пьют самое лучшее вино, которое есть в Тбилиси, а, может, и во всей Грузии. Каждый раз, когда лётчики приходили на завтрак или обед, он ставил на стол бутылку вина, но она оставалась нетронутой.
― Вай-вай! Почему не пийоте? Самое лючшеє вино Грузии!
Условий для перелёта не было. Лётчики безотлучно находились в гостинице в готовности к вылету. Лишь под вечер давали „отбой”, когда выйти в город лётчики не отваживались ― пугали возможными неприятностями из-за столкновения с экстремистскими группами. Выбрались осмотреть город с его выдающимися достопримечательностями лишь в первое воскресенье ― в выходной перелёты не планировались. Именно в это время в Тбилиси открылась первая очередь метро. Пробиться туда было невозможно. Казалось, весь город пришёл посмотреть на это чудо. Купили сувениры для жён и детей и вернулись в гостиницу.
Возможно, кто-то из группы, особенно молодые лётчики, и пошли бы поскитаться по вечернему городу, но был строгий приказ ― постоянно находиться в гостинице. В паре с Полуйком должен был лететь майор Рязанов, заместитель командира эскадрильи. В задних кабинах в составе экипажа летели старшие лейтенанты Давидюк и Дулатов.
Через неделю сидения и телефонных разговоров с командными пунктами Полуйко добился, чтобы приняли на аэродром Краснодар, где была погода. Хоть и ненамного приблизятся к своему аэродрому, но в своем округе. Да и условия ожидания совсем другие.
Быстро позавтракали надоевшими сосисками, поблагодарили хозяина кафе и поспешили на аэродром. Самолёты были уже готовы. Не заправлены только спиртом. Старший инженерно-технической группы капитан Шорохов держал канистру со спиртом и спросил:
― Спирт заливать?
― А как же? Конечно, заливать. Зима же.
Приказав Рязанову проследить заправку спиртом, Полуйко пошёл на метеостанцию за бюллетенем. Синоптик давал погоду до Краснодара безоблачную, а дальше между Краснодаром и Лебяжьем стоял фронт с интенсивными снежными осадками, который подвигался на северный восток в направлении конечного аэродрома перелёта.
Вернувшись на стоянку, Полуйко доложил лётчикам метеорологическую обстановку, уточнил порядок взлёта в паре, полёт по маршруту, условия посадки на аэродроме Краснодар. Лётчики сели в кабины и приготовились к полёту. Тягач выделили один. Сначала прицепили самолёт Полуйко и потянули на ВПП, потом выбуксировали самолёт Рязанова и поставили его на интервале взлёта. Запустили двигатели, проверили их работу. Рязанов доложил:
― К взлёту готов!
По получении разрешения на взлёт Полуйко дал команду:
― Сто процентов!
― Сто! ― ответил ведомый.
― Форсаж!
― Форсаж!
― Пошли!
Высоту набирали на форсажном режиме. Впереди по взлёту высочились горы. Казалось, что к ним подать рукой и неминуемо столкнутся с ними. Невольно увеличивается угол набора высоты. Но мгновение ― и вершины гор остались ниже горизонта, набрали высоту 10 000 метров. Стали на курс. Установили заданный режим полёта. Маршрут пролегал по Кавказскому хребту. Видимость ― „миллион на миллион”.
К полётам над горами тоже нужно привыкнуть, как и над морем. Лётчик, как правило, не думает во время полёта, что что-то может случиться. Готовность до этого у него заложена в голове. Но, когда смотришь на заснеженные склоны гор, то невольно думаешь, как будет досадно, когда тебе придётся катапультироваться. Тебя же здесь никто никогда не найдёт, если ты и останешься живым. Хотя об этом и пытаешься не думать, но хочется, чтобы быстрее пролететь всю ту красоту, что там внизу. Время тянется долго. Чаще посматриваешь на часы, и кажется, что они остановились. Пытаешься отвлечься сличением карты с местностью, отмечать пролёт отрогов хребта, горных вершин, створов крупных ориентиров.
Прошло сорок минут после взлёта и Полуйко запросил у Краснодара условия выхода на привод и посадки, а впоследствии он увидел Краснодарское море и сам аэродром.
После посадки во время заруливания он получил команду руководителя полётов:
― 402-й, вам зарулить на стоянку. „Енисей” не принимает. На сегодня отбой.
― Вас понял, я ― 402-й.
Сел и Рязанов.
Зарулили, куда показывал дежурный по стоянке. Полуйко сказал Рязанову:
― Возьмите в инженера канистру и слейте спирт, а я пойду на КП и выясню обстановку и что нам делать дальше.
Как правило, спирт на самолёте не оставляли, чтобы не было ни у кого искушения завладеть им. А желающих это сделать ― хоть отбавляй. От обслуживающих самолёт офицеров до солдат охраны. Оставишь ― считай пропал. Отчитываться о расходовании спирта придётся лётчикам. Нужно документально оформлять, куда он делся. Списать можно лишь тогда, когда пользовались им в полёте в случае обледенения. Ведь же его в полёте не было.
По возвращении Полуйко с КП Рязанов ему доложил:
― Николай Алексеевич, спирта нет.
― Как это нет?
― Пустые бачки ― даже не капнуло.
― Стойте, при вас его заливали? Я же вам приказывал проконтролировать заправку.
― При мне заливал капитан Шорохов. Я и сам опечатал пробки бачков и сливные краны. Заливали из одной канистры по десять литров в каждый самолёт. Канистра осталась пустой.
― Ну и ну. А вы ничего подозрительного не видели? ― спросил Полуйко старших лейтенантов.
― Я не видел, ― сказал Давидюк.
― Я тоже не видел, ― повторил Дулатов, ― мы не отходили от самолёта, пока не сели в кабины.
― Нужно будет Шорохова спросить. Он завтра будет здесь. Похоже, нам сидеть придётся долго. Погода вряд ли улучшится. Синоптик считает, что к Новому году погоды не будет. Давайте двигаться в гостиницу, то есть казарму. Нам там отвели место для дежурства.
Лётчики взвалили на плечи парашюты и пошли в военный городок, где в большом корпусе размещались штаб и КП училища, штаб полка, штабы эскадрилий, комнаты предварительной подготовки к полётам, учебные классы учебно-лётного отдела, в которых проводилась теоретическая подготовка курсантов, санитарная часть с лазаретом, оборудованная под профилакторий казарма, в которой стояло до полсотни солдатских кроватей, где отдыхали те, кому некуда было деться.
Заявки на перелёт переносились на каждый следующий день. Несколько раз в предвидении благоприятной погоды лётчикам давалась команда быть на аэродроме, и они, нагрузившись своими вещами, шли на аэродром, ожидали и опять возвращались в гостиницу.
Однажды в десять часов утра поступила команда на вылет. Лётчики засуетились. Прошли медицинский контроль, оформили документы, просили на КП помочь для ускорения вылета транспортом. Там сказали, чтоб они подошли к комэску третьей эскадрильи, самолётов Су-7, в распоряжении которого имеется автобус и он их отвезёт к стоянке самолётов. Полуйко нашёл место, где комэск в ожидании погоды проводил занятие с лётчиками и обратился к нему с просьбой дать автобус. Высокий подполковник с узенькой нитью усов над верхней губой ответил:
― Автобус в моём распоряжении. Я ожидаю погоду. В любой момент поступит команда на полёты, а автобуса не будет.
― Я был на КП. Мне дали немедленный вылет. Они мне порекомендовали обратиться к вам. Ехать всего пять-семь минут, а идти ― больше получаса. Да и парашюты у нас с собой. Я вас прошу. Автобус стоит внизу, вызывать не нужно.
― Сказал нет, значит, нет!
― По-видимому, вы никогда не перегоняли самолётов, что так относитесь к нашим мытарствам! Вы же сами понимаете, что за это время вам автобус не понадобится.
― Не мешайте мне проводить занятие.
― Неужели и ваши лётчики одного с вами мнения? ― обведя взглядом класс и лётчиков, которые, опустив головы, избегали смотреть в глаза просителя, сказал Полуйко. ― Когда-нибудь и вы вспомните меня, как придётся мытарствовать. Всего вам доброго!
Искать поддержки у командования полка и училища не было уже времени. Лётчики со своей ношей поплелись на аэродром. Самолёты были уже приготовлены. Осмотрели и сели в самолёты.
Полуйко вышел на связь по радио с КП и доложил о готовности к полёту.
― Где вас носит? Было добро. Срок вылета окончился. Сейчас ещё запрошу. Будьте на связи.
С досадой сидели в кабинах, ожидая команду. Перед глазами стояло лицо подполковника. „И среди лётчиков случаются бездушные люди, которые только о себе заботятся. Зловредность ― их сущность”.
― 402-й, вам на сегодня „отбой”. Свяжитесь с „Гравием”.
― Вас понял, я ― 402-й.
Полуйко вылез и пошёл на КП полка звонить на „Гравий” ― командный пункт авиации округа. Дежурный командного пункта передал решение командования авиации округа лётчикам выехать в свой гарнизон поездом ― до Нового года все перелёты закрыты.
До Нового года оставалось три дня.
С сожалением, что не пришлось полностью выполнить задание, лётчики сдали парашюты в парашютный класс полка и поехали на вокзал за билетами. Через два часа они ехали на Ростов, где пересели на поезд, который шёл через станцию Петров Вал.
С начала 1967 года в полку произошли существенные изменения. Подполковник Аникеев пошёл старшим инспектором-лётчиком отдела боевой подготовки ВВС СКВО. Должность заместителя командира полка занял подполковник Полуйко, на должность заместителя командира полка по лётной подготовке назначен подполковник Бойченко.
В полку вместо трёх сформировано четыре авиационные эскадрильи.
Первую эскадрилью возглавил заместитель командира этой эскадрильи майор Федюнин. Заместителем комэска был назначен майор Рязанов. Заместителем командира по политчасти назначили капитана Романова ― лётчика этой эскадрильи. Штурманом эскадрильи был майор Болдырев.
Командиром второй эскадрильи был назначен майор Сальников, который прибыл в полк по окончании академии. Заместителем у него был майор Ерёмин, замполитом ― майор Руин, штурманом ― майор Грибков.
Командиром третьей эскадрильи оставался подполковник Гришин, заместителем у него был назначен майор Моторичев, замполитом ― майор Безмельников, штурманом ― майор Звягинцев.
Командиром четвёртой эскадрильи был назначен заместитель командира третьей эскадрильи майор Емельянов Александр Яковлевич. Заместителем комэска назначен майор Корышев Владимир Васильевич, замполитом ― майор Гришин Виктор Васильевич.
Подполковник Луданов был переведён заместителем командира авиационного полка в Котельниково. Так и не нашли добрых взаимоотношений подполковники Луданов и Полуйко. Став подчинённым Полуйко, Луданов выполнял его указания, но везде подчёркивал своё превосходство. Он избегал ситуации, где бы ему приходилось публично, соответственно правилам, докладывать Полуйко. Николай тоже пытался щадить самолюбие своего прежнего командира и избегать раздражающих обстоятельств. Он считал его порядочным человеком и понимал, как тяжело ему было себя перебороть. Полуйко с сожалением расставался со способным опытным офицером, но тот не мог себя видеть подчиненным у того, кем он командовал. Луданов вскоре станет там командиром полка, и они с Полуйко будут в дальнейшем встречаться и не только в официальной обстановке, но ощущение собственного превосходства у Луданова останется на всю жизнь.
Поехали с полка некоторые опытные лётчики. Капитаны Гаранин и Чага выбыли, поступив в Военно-Воздушную академию. Старший лейтенант Кандауров поехал в испытательный центр, посеяв надежду на испытательную работу у других молодых инструкторов. Кое-кто уволился.
Невзирая на то, что прошлый год был тяжёлым для полка, через текучесть лётных кадров в этом году он оказался ещё более сложным. Три командира эскадрилий из четырёх впервые начинали свою деятельность в командных должностях такого уровня. Все заместители командиров эскадрилий на эти должности были вновь назначенными. Восемь офицеров должны были впервые руководить полётами. Более половины командиров звеньев и двадцать пять процентов инструкторов приступали к выполнению своих обязанностей впервые. Фактически, начинали полёты с курсантами лётным составом, который либо совсем не имел опыта в должностях, либо он был у них мизерным. И опять становится актуальным вопрос обучения руководящего лётного состава и лётчиков-инструкторов в процессе лётной подготовки курсантов.
Пришла весна, а с ней и интенсивные полёты.
Ясного весеннего дня шли полёты третьей авиационной эскадрильи. Размеренно, соответственно плановой таблице полётов, лётчики взлетали, выполняли полётные задания и садились. Поднял в воздух боевой самолёт и заместитель командира эскадрильи майор Моторичев Валерий Иванович. Он должен был облетать самолёт после замены двигателя на высоте десять тысяч метров. Это был второй полёт, предусмотренный программой облёта, первый выполнял Валерий на средней высоте полтора часа назад. Никаких отклонений в работе авиатехники лётчик не заметил. После полёта инженеры полка провели осмотр самолёта и допустили его к продолжению облёта.
Набрав заданную высоту, лётчик начал испытание двигателя на приёмистость. Для этого он установил в горизонтальном полёте заданную скорость полёта и переместил РУД от минимального значения на упор максимальных оборотов роторов двигателя одним движением. Обороты начали увеличиваться, на что указывали стрелки соответствующего прибора. Во время выхода оборотов возле 80 процентов от максимальных Моторичев почувствовал удар в задней части самолёта, скрежет металла и увидел падение оборотов роторов до нуля и снижение температуры газов. Он доложил руководителю полётов:
― Я ― 322-й, высота девять, остановился двигатель, обороты нуль!
― 322-й, поставьте РУД на „стоп”, скорость шестьсот, будете запускать на высоте шесть тысяч! ― дал команду руководитель полётов подполковник Кадацкий, начальник воздушно-огневой и тактической подготовки полка.
Моторичев знал, что запустить двигатель не удастся, ибо нулевое значение оборотов одного из роторов означает, что его заклинило, но команду выполнил ― двигатель не запустился, о чём доложил на землю. Высота быстро уменьшалась. Единственный выход ― катапультироваться, что и предусматривалось для такого случая Инструкцией лётчику.
― 322-й, катапультируйтесь! Катапультируйтесь! ― поступила команда руководителя полётов.
― Я ― 322-й, пройду населённый пункт и буду катапультироваться! ― спокойным голосом ответил Валерий, словно шла речь об обычных действиях.
И через небольшую паузу он доложил:
― Я ― 322-й, высота полторы, катапультируюсь!
Моторичев действовал уверенно, спокойно. Опытный лётчик, отличный парашютист, который имел более сотни парашютных прыжков, он не сомневался относительно благополучного результата катапультирования.
Приняв соответствующую для катапультирования позу, Моторичев нажал на необходимые рычаги. Хотя всё происходило за доли секунды, но его сознание отметило выстрел, мгновенное исчезновение фонаря, удар тугого воздуха в лицо, сильный толчок в сидение, который выбросил его вместе с креслом из кабины самолёта. Он почувствовал, как его начало закручивать на спину, и здесь щелкнули пиротехнические заряды отстрела привязных ремней. Валерий оттолкнул ногами кресло, сделал затяг и выдернул кольцо парашюта. Динамический удар встряхнул, но Валерий не почувствовал обычного торможения снижения. Воздух продолжал свистеть мимо лица, хотя он и висит ногами вниз. Глянул вверх и обомлел ― стропы провисли, купол сомкнут, на краю купола висело кресло. Противоположный конец купола трепетал вверху. Моторичев потянул за стропы ― ничего не выходит! Кресло своим заголовником прорвало купол и закрутилось в его материале. Часть строп перехлестнула кресло и не давала ему возможности соскользнуть.
Валерий быстро вытянул нож и лихорадочно стал резать стропы.
Земля быстро приближалась!
Перерезанная последняя стропа, что удерживала кресло!
И вдруг ― все окончилось.
Не дождётся Надя своего мужа. Не обнимут за шею своего отца обе девочки, не расскажут, перебивая друг друга, о своих обидах. Несуразный случай отобрал у них отца, сделал молодую женщину вдовой. Пожилые родители остались без сына.
Комиссия, прилетевшая из авиации округа, под руководством командующего авиации генерал-лейтенанта авиации Якименко посредством летающей лаборатории сделала вывод, что остановка двигателя произошла из-за разрушения подшипника средней опоры ротора. Лётчик погиб от удара о землю в результате большой вертикальной скорости снижения, которое произошло из-за попадания кресла в купол парашюта и его деформации. По всем расчётам этого не должно случиться, и это происшествие было отнесено к случайным. Но лётчики знают, что кресло нередко попадает в купол во время катапультирования, а значит, промышленность не всё сделала, чтобы предотвратить подобные происшествия.
Лётчик расплачивается своей жизнью за неудачную работу конструктора, производственника, приёмщика авиационной техники или тех, кто готовит её к полёту. Полуйко никак не мог смириться с тем, что он каждого мгновения может погибнуть только потому, что у кого-то не хватило мозгов или порядочности сделать безотказную технику или подготовить её к полёту. И не будешь ожидать от них упрёка совести. Напротив, они всё сделают, чтоб обвинить того же лётчика в его несостоятельности. А сколько их бесславно погибло да ещё и погибнет от неудачной конструкции, от нарушений технологии производства, от нарушений правил подготовки авиатехники перед полётом. И как только что-то случается, наезжают представители от конструкторского бюро, заводов-изготовителей самолёта и его оборудования, от инженерно-авиационных служб высшей инстанции и тому подобное. И каждый из них имеет задание ― сделать всё, чтоб отбросить обвинение своих организаций в отказе авиатехники. Если это не удаётся, то они пишут своё особое мнение, в котором категорически отстаивают корпоративную невиновность в лётном происшествии.
Невзирая на возражение представителей промышленности, в комиссии хватило духа сделать вывод, что катастрофа произошла из-за конструктивно-производственного дефекта.
Катастрофа тяжело отозвалась в сердцах личного состава полка. Все знали этого жизнерадостного лётчика и не могли примириться с его преждевременным отходом в небытие.
Все делали выводы из происшествия. Инженерно-технический состав осматривал авиационную технику, лётчики изучали действия в особых случаях полёта, тренировались в катапультировании на наземном тренажёре.
После перерыва, связанного с похоронами и проведением расследования происшествия, возобновили полёты. Начинали с осторожностью, а затем ежедневные заботы отнесли происшествие в глубины памяти, и опять залетали с предыдущей интенсивностью.
Надеялись, что прошла полоса неудач, но новое происшествие появилось из зоны пилотажа, где выполнял полётное задание на простой пилотаж курсант Сметанин из лётной группы капитана Пашнина. Он достаточно спокойным голосом доложил по радио:
― Я ― 372-й, самолёт вращается, давление в гидросистеме падает, двигатель остановился!
Руководитель полётов, который услышал среди других докладов экипажей такой спокойный доклад об аварийной обстановке, сразу не мог уяснить, что случилось, и он спросил:
― 372-й, повторите, вас не понял!
Это когда самолёт падает! Зачем он там будет сидеть?!
Но из динамика послышался не менее спокойный голос курсанта, чем в первых докладах:
― Я ― 372, зона два, самолёт вращается, двигатель остановился, в гидросистеме ― ноль!
― 372-й, Катапультируйтесь!!! 372-й, катапультируйтесь! 372-у немедленно покинуть самолёт!
Спокойный повторный доклад курсанта наведёт на мысль, что курсант солгал. Не мог же он так спокойно сидеть и докладывать, как будто на тренажёре, когда самолёт вращается, а высота безумно падает, теряются секунды, необходимые для спасения? Мол, что-то оно не то.
А курсант после катапультирования открыл парашют и увидел, что на кромке купола висит кресло. Купол накренился. Неминуемое скольжение, а значит, большая вертикальная скорость снижения. Сметанин посмотрел вниз на широкий залив Волги. Куда его понесёт?
„Хотя бы не на средину, а то утону”, ― подумал он.
Пока рассуждал, плюхнулся ногами в воду и загруз в ил. Здесь же что-то сильно шваркнуло по защитному шлему ― аж голова нырнула под воду. Когда вынырнул, то увидел, что он стоит в воде по шею почти рядом с берегом, рядом купол парашюта. Расстегнул замок привязной системы парашюта, выпутался из строп и вылез на берег. Обессилен, лёг на траву, тяжело дыша, посмотрел в синее небо, где он только что летал. Всё произошло так неожиданно и быстро, что промелькнула мысль ― не снится ли всё это ему?
Над рекой низко пролетела спарка. Сметанин хотел вскочить и помахать, но сил не нашлось, и он только поднял руку. Снял шлём, рассмотрел, в задней его части была глубокая вмятина от падающего кресла.
Вскоре появились люди, которые приехали грузовиком из ближайшего села. Они видели падение самолёта и лётчика, который спускался на парашюте. Обступили курсанта, помогли ему подняться, вытянули из воды парашют и кресло и поехали в сельсовет, откуда курсант позвонил по телефону на аэродром и доложил, где он находится.
Самолёт упал в воду, ближе к средине восьмикилометровой ширины водохранилища Волги, как свидетельствовали сам курсант и те очевидцы, которые видели падение. Обратились за помощью к рыбакам, чтобы найти место падения. Те поискали неводами несколько дней и отказались, ибо дно очень коряжистое ― рвались невода. Вызывали водолазов, которые искали более месяца, расходуя на это немалые средства. Условия поиска были тяжёлые ― глубина в том месте достигала почти тридцати метров, видимость нулевая, вода холодная. Было предложение прекратить поиски, но маршал авиации Кутахов приказал искать, пока не найдут.
Курсант рассказал, что он на высоте пять тысяч метров выполнил левый вираж с креном тридцать градусов, перевёл в правый ― в этот момент услышал в задней части самолёта удар, и самолёт начал крутиться. Обороты ротора и давление гидросмеси начали падать и упали до ноля.
Комиссия искала доказательства вины курсанта, ибо ни обломков самолёта, ни „чёрного ящика”, неизвестно, чего его так назвали, ибо он оранжевого цвета, и не ящик, а скорее ― шар, нет и невозможно что-то сказать конкретно. А курсант стойко стоял на своём: хоть отчисляйте, а всё было, как сказал. Даже была несуразная версия, что курсант сам выключил двигатель.
Наконец, самолёт нашли. Точнее, место, где лежали его обломки. Несколько вытянули на поверхность: часть фюзеляжа, правую плоскость, некоторые части систем. Главного для расследования ― двигателя и устройства регистрации параметров полёта не нашли. Невзирая на недостаточность данных для анализа работы техники, комиссия сделала вывод, что курсант во время выполнения виража перетянул ручку и попал в штопор. Поэтому самолёт вращался и двигатель остановился.
Вот так вывод! К тому же он сделан без анализа средств объективного контроля ― на домыслах и сомнительных расчётах.
Хотя всё может быть. Ничего нельзя исключать.
После проводов комиссии Зяблов и Полуйко шли с аэродрома пешком.
― Сколько я ни доводил комиссии, что причиной аварии не может быть ошибка курсанта, ― сокрушенно говорил Зяблов, ― так и не сумел довести. Во-первых, маловероятно, что можно на простом вираже с таким креном сорваться в штопор, а во-вторых, не мог же курсант, попав в штопор, придумать на ходу отказ двигателя, гидросистемы и передать об этом по радио.
― Не верится и мне, ― сказал Полуйко. ― хотя смоделировать можно и такую ситуацию, что самолёт очутится в штопоре, а в штопоре двигатель, как правило, останавливается. Так записано в Инструкции лётчику. Но теперь мы должны говорить, что причина такая, какую определила комиссия. Не будем же мы и дальше доводить, что комиссия ошиблась? Ведь нас не поймут.
― Мне кажется, комиссия имела задание сделать именно такой вывод. Только ошибка курсанта. А для этого нужно было найти хотя бы небольшой кусочек обшивки, по которому можно было бы сказать, что техника была работоспособна. Ибо, почему тогда, невзирая на большие расходы, так настойчиво главнокомандующий стремился найти уже ненужные обломки самолёта, а когда что-то нашли, то не стали вытягивать всё, что могло бы пролить свет в этом случае?
― И для чего же была нужна эта фальсификация? ― спросил Полуйко.
― Для того, чтобы как-то реабилитировать авиатехнику, чтоб окончательно не подорвать веру в её надёжность. Похоже, честь и достоинство курсанта, инструктора, командиров, полка, наконец, отдали за веру в надёжность наших самолётов. Командование, Коля, боится, что лётчики откажутся летать. Вот и…
― Горьковская ложь ради покоя и благополучия? Она когда-нибудь сыграет свою негативную роль. Какая бы ни была временная польза от неправды, придёт время ― и она ещё напомнит о себе. Ибо болезнь не выявлена, а значит, не ликвидирована, а только скрыта, чем нанесён ещё больший вред.
― Как знать, как знать.
Определение причиной лётного происшествия ошибки курсанта в пилотировании самолёта заставило тщательнее заняться подготовкой курсантов на земле и в воздухе. Может, этим кого и сберегли.
Но не прошло и полумесяца, как отбыла московская комиссия, опять полк поразила катастрофа самолёта МиГ-21Ф-13, который пилотировался курсантом Бардовым. Курсант выполнял взлёт для полёта по маршруту. После взлёта на форсажном режиме работы двигателя в наборе высоты выше тысячи метров курсант доложил что-то непонятное. А через десяток секунд руководитель полётов майор Сальников, командир эскадрильи, увидел в направлении взлёта за бугром зловещий гриб.
Самолёт во время удара о землю взорвался, курсант катапультировался за мгновение до удара и погиб. Комиссия определила причину катастрофы ― попадание самолёта в режим инерционного вращения. Действительно, тщательная расшифровка магнитной плёнки записи радиообмена показала, что слова, которые пытался вымолвить курсант, означают: „инерционное… вращение… инерционное…”
Плёнка записи параметров полёта стала непригодной, потому что устройство с ней попало в очаг с высокой температурой. Если бы плёнка сохранилась, то можно было бы с высокой вероятностью назвать причину падения самолёта. Но анализ материалов, которые удалось получить, свидетельствуют, что причина, которую отметила комиссия, возможна.
Инерционное вращение ― это непроизвольное неуправляемое вращение самолёта вокруг продольной оси с большими знакопеременными вертикальными и боковыми перегрузками. Это так в Инструкции. А если сказать словами лётчиков, которые попадали в этот режим, то лётчика в кабине швыряет во все стороны так, что глаза вылезают из орбит, а на лице остаются необратимые приливы крови. Лицо становится таким, как будто его потолкли в ступе. Возникает это вращение в случае резкого накренения самолёта при наличии скольжения. При этом двигатель, как правило, останавливается.
Инерционное вращение ― это тоже плата за сверхзвук. Оно, как и подхват, выявлено в ходе эксплуатации как неизвестное явление, которое стоило жизни многим лётчикам.
Не раз Полуйко задумывался над причинами лётных происшествий, что так навалились на их полк. И вообще, вопросом аварийности занимаются многие люди, но она остается в военной авиации очень высокой. Никто не хочет лётных происшествий, которые в один миг уносят жизни лётчиков и огромные средства. Никого невозможно обвинить в том, что он умышленно создаёт условия, при которых случаются лётные происшествия. И значительную часть этих происшествий аналитики относят к лётным происшествиям по вине личного состава, то есть обвиняют человеческий фактор, другие ― к конструктивно-производственным дефектам. А разве недостатки конструкции самолёта или неисправности, заложенные во время его производства, не возникают через небрежность или неудачность людей ― конструкторов или производственников? Но это там, где-то за горизонтом. Заклинило ротор, плохо сработала катапульта и погиб лётчик ― что же сделаешь ― КПД, техника. Какие и к кому претензии? Напишут рекламацию на завод, а там решают, имеет ли смысл вносить в конструкцию или технологию какие-то изменения. Подсчитают, сколько это будет стоить, себестоимость производства, проанализируют, какой налёт на один дефект и тому подобное. И, как правило, никто не будет ничего переделывать, а то и не подтвердят дефекта, вину переведут на лётчика.
Нет, Полуйко отнюдь не отбрасывает вину лётчиков или руководителей, которые руководят полётами, что они не могут быть виновными. Напротив, он всегда выступал за повышение уровня организации и руководства полётами, повышения знаний и умений лётного состава и групп руководства полётами, и всё возможное для этого делал. Он считал, что командир должен предусматривать, где может возникнуть ситуация, которая способствует возникновению аварийной обстановки, и всё сделать, чтоб она не возникла, или в случае её появления немедленно и безопасно её локализовать. Но в то же время он не понимал, и от этого невероятно страдал, почему лётчики и их руководители так безответственно и халатно относятся к уровню знаний и умений по своей профессии. Любое лётное происшествие или предпосылка к ней, в той или иной мере, независимо от их причин, выявляет низкие знания личным составом техники, аэродинамики, метеорологии, законов лётной службы или является следствием личной недисциплинированности. Особенно Николай Алексеевич не мог простить беспечность и безграмотность руководителей, которые должны сделать всё, чтоб обеспечить безопасность полётов. А что этого ещё достаточно в полку напомнило ещё одно происшествие, произошедшее во время полётов с курсантами в одной из эскадрилий полка.
Руководил полётами молодой, недавно назначенный на должность, заместитель командира эскадрильи майор Прокофьев. Конечно, его подготовили к руководству полётами в полку. Он прошёл программу подготовки, сдал зачёты, допущенный к руководству после стажировки и зачётной проверки командиром полка, но выявить его слабые психологические качества не смогли, что способствовало его ошибке, которая стала причиной последующего лётного происшествия.
Обычные полёты в простых метеоусловиях. Соответственно плановой таблице полётов лётчики взлетают, выполняют полётные задания, возвращаются на аэродром и садятся. На земле работает группа руководства полётами. Пристально следят, обшаривая невидимыми волнами радиолокаторов воздушное пространство, внимательные глаза операторов. По светлым точкам на экранах они знают, где, кто и куда летит, и, если кто-то уклонится от своего курса или высоты, сразу же руководитель полётов будет знать и даст лётчику соответствующую команду.
Среди многих точек, сверкающих каждый раз, когда через него проходила линия развёрстки, была и его, лейтенанта Ивана Молова, который возвращался с маршрута. Выполнив последний поворотный пункт, перекресток железнодорожного пути и широкой реки, через которую был переброшен мост, лётчик почувствовал радость от того, что точно прошёл по заданному маршруту и теперь осталось только выйти на аэродром и сесть. Радовался Ваня не только от того, что удачно выполнил задание, но и тому, что ему было приятно сидеть в кабине могучего истребителя, чувствуя его мощь, смотреть с высоты на залитую искренним весенним солнцем землю. А ещё он радовался просто так, от своей молодости, ибо шёл ему только двадцать третий год, и только вчера он получил письмо от Нади, которая писала, что приедет через месяц, как и договорились, когда он был в отпуске. Надя, его любимая, заканчивает учиться в институте и приедет к нему. Сердце заныло от мысли о предстоящей встрече. Она приедет к нему навсегда, и потекут нескончаемые счастливые дни.
От этих приятных мыслей его оторвала команда с КП:
― 325-й, я „Гора”, ваше удаление пятьдесят, переход на рабочий.
― Я ― 325-й, вас понял: пятьдесят, на рабочий, ― отозвался Молов, скосив зрение на переключатель каналов радиостанции, и с сожалением распростился с исчезающим милым образом.
Молов щёлкнул переключателем, и сразу в наушниках услышал непрерывный говор. Друг за другом лётчики о чем-то докладывали, руководитель полётов отвечал или давал команды им. Было тяжело всунуться, чтобы доложить о переходе на рабочий канал. Наконец поймал паузу в радиовещании и нажал кнопку передатчика:
― „Номерок”, я ― 325-й, иду на привод, высота пять, курс сто двадцать пять!
― 325-го понял, я ― „Номерок”, вам высота две тысячи!
― Я ― 325-й, понял, две тысячи! ― ответил Молов, убирая обороты роторов двигателя, начал снижаться. Небольшая дымка не мешала видеть ориентиры. Даже аэродром Молов видел по курсу своего полёта. От снижения в ушах начало потрескивать и он, прибавив оборотов, уменьшил вертикальную скорость снижения. Здесь он почувствовал, что во время увеличения оборотов появляется дрожание двигателя со скрежетом. Приборная доска завибрировала так, что едва различаются показания приборов. Попробовал уменьшить обороты ― дрожание уменьшается, но полностью не исчезает. Подвинул РУД вперёд ― обороты растут, но и интенсивность тряски увеличивается. „Что произошло?” В голове замаячили разные особые случаи, которые множество раз повторял на тренировках. Мозг лихорадочно искал правильный выход. „Нужно перейти на ручное управление” ― вспомнил особый случай об отказе автоматики управления двигателя. Нашёл и включил выключатель перехода на ручное управление ― опять тряска, и чем больше оборотов, тем интенсивность тряски сильнее.
― „Номерок”, я ― 325-й, при увеличении оборотов тряска двигателя! Перешёл на ручное ― ничего не выходит!
Отпустил кнопку передатчика и стал вслушиваться в эфир. Там молчали. Притихли все. Даже другие экипажи, услышавшие доклад об аварийной ситуации, не имели права без особенной нужды занимать эфир. Но молчит и руководитель полётов.
„Может, не услышал или не понял”, ― подумал Молов и хотел уже повторно доложить, но здесь он услышал руководителя:
― 325-й, более семидесяти пяти процентов обороты не давай! Какая высота?
― Я ― 325-й, высота три тысячи, скорость шестьсот, обороты семьдесят пять!
Опять замолчали. Спустя некоторое время:
― 325-й, на семидесяти пяти не трясёт?
― Я ― 325-й, трясёт понемногу, но при увеличении интенсивность тряски растет!
― Более семьдесят пять не давай!
― Понял, я ― 325-й!
Высота быстро уменьшается. Попробовал уменьшить вертикальную скорость ― падает скорость полёта. Молов опять увеличивает угол снижения. Направил самолёт в район третьего разворота, чтобы зайти на посадку сходу.
„Почему же руководитель молчит?” ― подумал Молов.
― 325-й, более семьдесят пять не давай!
― Вас понял! Высота тысяча, скорость пятьсот!
Молов увидел, что высоты не хватит, чтоб зайти на посадку. Нужно бы ещё немножко тяги, Попробовал добавить оборотов ― двигатель отозвался тряской и скрежетом. Инстинктивно рука дернулась назад.
― Я ― 325-й, высота семьсот, скорость четыреста пятьдесят!
― 325-й, более семьдесят пять не давай!
„Что же делать?” ― лихорадочная мысль носилась в омрачённой голове и не находила решения. Самолёт проваливался вниз, аэродром исчез из поля зрения.
― Я ― 325-й, ВЫСОТАТРИСТАСКОРОСТЬТРИСТА! КАТАПУЛЬТИРУЮСЬ!!!
― 325-й, катапультируйтесь! Катапультируйтесь!
Самолёт, задрав нос и покачиваясь, проваливался, горизонт не просматривался.
Молов взялся за ручку-держку, которая располагалась на кресле между ног, сжал пружину и энергично потянул на себя. Трос выдернулся и отсоединил привязные ремни.
Выстрела катапульты не произошло!
И тогда всех, кто был возле динамиков, кто имел наушники на ушах, на земле и в воздухе, поразил в само сердце неистовый голос:
― КАТАПУЛЬТАНЕСРАБОТАЛА!!!
И всё.
Удар. Взрыв. Пламя. Черный гриб дыма, с которым испуганная душа молодого лётчика покидала землю и вздымалась в высокое небо.
Э-эх! Ваня, Ваня! Что же ты наделал? Ты погиб, прежде всего, из-за своей слабой подготовки, ибо был выход из трудного положения, в котором ты очутился. В Инструкции лётчику самолёта МиГ-21ф-13 записано, что в случае тряски можно давать обороты ротору более семи десяти пяти процентов вплоть до самого максимального режима, и двигатель не остановится. На таком самолёте можно было заход на посадку и посадку выполнить по обычному профилю. Если бы ты знал об этом, то не выполнял бы бессмысленную команду руководителя полётов. Мог бы и катапультироваться, если бы ты перед полётом, как требуется всеми методическими документами, потренировался в покидании самолёта с учётом данной его модификации. Это уже свинью тебе подсунул конструктор, который на одном типе самолёта сделал разные схемы катапультирования: на одной модификации самолёта катапультирование происходит от рычагов, находящихся по бокам кресла, а между ног ― ручка-держка для разблокирования привязных ремней, а на другом кресле ручки-держки для катапультирования расположены между ног, ещё на одной модификации ― под фонарем кабины.
А что же руководитель полётов?
― Почему вы непрерывно подавали команду „Не давай обороты более семидесяти пяти процентов”? ― спросил Прокофьева генерал, который расследовал катастрофу после прослушивания магнитофонной плёнки.
― Я боялся, что остановится двигатель, ― уверенно ответил майор, глядя на генерала своими немигающими глазами без выражения любой вины.
― Разве вам неизвестно положение Инструкции лётчику, которое в данном случае позволяет в случае необходимости увеличивать обороты до максимального режима, невзирая на тряску, и что это не приводит к остановке двигателя? ― с сожалением спросил генерал.
― Известно, но я был уверен, что обороты больше семьдесят пять процентов давать не рекомендуется.
― Почему вы не воспользовались пособием, которое есть на КДП в помощь руководителю полётов? Там тоже описан этот случай.
― Потому, что я был уверен.
― Это не уверенность, а самоуверенность, невыполнение обязанностей руководителя полётов. В особых случаях вы были обязаны открыть пособие и слово в слово управлять действиями лётчика, как там написано. Кроме того, вы отнюдь не руководили его действиями. Высота позволяла даже в случае оборотов в семьдесят пять процентов завести самолёт на посадку или дать команду на катапультирование раньше. Мы тщательно расследуем катастрофу, найдём её причину. Но уже сейчас видно, что лётчика убили вы, своей безграмотностью.
Комиссия тщательным образом проверила ход подготовки майора к руководству полётами. Программа подготовки выполнена полностью. Прошёл необходимое количество стажировок с опытным руководителем полётов, командир полка, проведя зачётную стажировку, допустил его к самостоятельному руководству полётами. Законы не нарушили, но в душу не заглянули. Майор ― был высокомерен, верхогляд. Он так и не признал себя виновным в гибели лётчика.
Прокофьева сняли с должности и назначили начальником лётно-методической группы училища. Воистину, как при той присказке: не умеешь делать ― учи, как делать, не умеешь учить, как делать ― учи того, кто учит, как делать. Одиозная личность этого лётчика ещё встретится Полуйко на его жизненном пути, когда он по незнанию Инструкции лётчику отправит ещё одного лётчика на тот свет.
В конце сентября полк закончил подготовку курсантов, представив выпускников Государственной экзаменационной комиссии. Курсанты сдали государственный экзамен по лётной подготовке с высоким баллом. Комиссия отметила высокий уровень подготовки лётчиков. Но это не радовало руководство полка. Хорошие результаты сводились на нет высокой аварийностью. Лётные происшествия не давали покоя никому в полку. Все эти годы командир полка и его заместители искали и не находили выхода из складывающейся ситуации.
После экзаменов командир полка приказал Полуйко идти в отпуск. Он никуда не поехал, а решил отдыхать дома. Дети ходили в школу, Нина не могла их оставить, а Николаю не хотелось ехать самому, и он решил свой отдых совместить с общением с детьми. Ведь он так мало уделял им внимания. Да и на реке с удочкой посидеть и поразмышлять над смыслом жизни, отвлекшись от дел, которые всегда гудели в голове, не помешает.
Но как ни заставляешь себя не думать о работе, когда находишься дома, невозможно полностью оторваться от службы. Она тебе напоминает о себе, когда включаются форсажи, когда проходит на сверхзвуковой скорости самолёт и даёт о себе знать пушечным выстрелом от волны повышенного давления, что тянется за самолётом. Да и так все в полку знают, что Полуйко дома, и в случае возникновения какого-то сложного вопроса звонят, заходят, встречают на улице. Не выдержал и командир полка и уже через неделю зашёл вечером к нему и спросил:
― Как отдыхается?
― Уже выспался. Три дня не просыпался, не слышал ни полётов, ни свои не тревожили.
― Алексеевич, здесь складывается такая ситуация, ― Зяблов помолчал, словно собираясь с мыслями, и вымолвил: ― Полк получил задание принять участие в открытии памятника-ансамбля „Героям Сталинградской битвы”, которое произойдёт 15 октября этого года на Мамаевом Кургане в Волгограде. Я бы тебя не тревожил, но без твоей помощи не могу обойтись. Дело в том, что Бойченко я отпустил в отпуск, так как приказали из Ростова отправить его на должность инспектора-лётчика, а Титаренко ещё не назначен. Но ему я ещё и не могу доверить такое сложное дело.
― Юра, о чём речь? ― перебил Полуйко. ― Я никуда не собираюсь ехать. Ставь задание ― я готовый.
― Во время открытия памятника, который должен это сделать генсек Брежнев, полк должен составом пятнадцати пар МиГ-21 пройти над Мамаевым Курганом на высоте 200 метров с интервалом между парами четыре секунды на скорости 900 километров в час. Полк никогда не выполнял подобных заданий. Нужно хорошо подумать над составом группы, которая примет участие в воздушном параде, над подготовкой лётчиков, мерами безопасности и тому подобное. Представляешь, какая ответственность ложится на меня да и на всех нас. Я уверен, что мы справимся, но всё бывает. Не хотелось бы к ряду наших неурядиц прибавить ещё что-то на глазах руководства и всего государства.
― Та-ак. Может, это Всевышний нам шанс посылает?.. А какая роль мне отводится? Я же официально в отпуске.
― Роль главная ― организаторская. Организуешь подготовку лётного состава и будешь руководить полётами. Летать любой лётчик сможет, а вот организовать, чтобы всё было в порядке, не каждому дано. Я сегодня своим приказом вызываю тебя из отпуска. Проведём это мероприятие, и гуляй сколько захочешь.
― Понятно. А хотелось бы прошуршать над местом боевой славы сталинградцев. Это же историческое событие! Лётчики будут гордиться своим участием в нём.
― Да. Мне поручено вести полк на параде. Считай, что я и за тебя выполню эту миссию, а твоё задание обеспечить, чтобы всё было в порядке с точки зрения безопасности полётов.
― Понятно, Юра, если всё будет в порядке, то слава вам, а если нет, то отвечать мне, ― не то шутливо, не то с грустью проговорил Полуйко.
Название кургана выходит из глубин истории от монгольского хана Мамая, завоевательных походов его бессчётного войска. Остановившись на правом берегу Волги, он решил осмотреть свое войско, выяснить, имеется ли ещё его сила. Не имея современных калькуляторов и компьютеров, он решил воспользоваться оригинальным способом: приказал каждому из своих бойцов набрать в шлём земли и высыпать в определенном месте. И из того образовался высокий курган. И увидел Мамай, что войска у него ещё достаточно, и пошёл он дальше покорять народы. Ходят также другие легенды. Но свою боевую славу курган добыл во время Великой Отечественной войны.
Мамаев Курган расположен в центральной части города Волгограда. Его природная высота 102 метра, которая главенствовала над окружающей местностью далеко вокруг. Во время ожесточённых боев в период Сталинградской битвы Великой Отечественной войны высота переходила из рук в руки несколько раз. Ни одна из сторон не могла закрепиться на вершине кургана ― высота простреливалась со всех сторон. За 135 суток битвы вся земля кургана была переорана снарядами, бомбами и минами. Даже крутые склоны кургана стали более пологими, а земля смешалась с осколками и человеческой кровью.
На кургане размещался командный пункт командующего 62 армии генерал-лейтенанта Чуйкова, войска которой неоднократно оказывались сзади КП своего командующего. Битва была выиграна в результате самоотверженной стойкости и мужества советских солдат, десятки тысяч которых смертью храбрых легли в священную Сталинградскую землю. Среди них спят вечным сном и сыновья Украины.
Говорят, что когда взяли в плен фельдмаршала Паулюса, одним из первых заданных им вопросов было: „Где находился КП 62-ой? И, услышав ответ, покачал головой: „Разведка нам докладывала, но мы и поверить не могли в такую дерзость!”
Сталинградская битва стала поворотным пунктом войны, с которого началось изгнание фашистских захватчиков из родного дома.
Для увековечения памяти погибших в битве под Сталинградом по постановлению Совета Министров СССР от 23 января 1958 года № 100 „О сооружении в Волгограде памятника-монумента „Героям Сталинградской битвы” начато его строительство на Мамаевом Кургане.
Памятник-монумент был построен под руководством скульптора Вучетича. Главное место на вершине кургана занимает наибольшая в мире женская статуя „Родина-мать. Это ― женщина, которая держит в руках меч и призывает к борьбе. Высота статуи 85 метров от фундамента, на котором она стоит. Длина меча 33 метра. Толщина фундамента 16 метров, он почти весь находится в земле.
„Родина-мать сделана из железобетона общим весом 8 тысяч тонн, меч изготовлен из нержавеющей стали весом 14 тонн.
На территории кургана расположены братские могилы погибших воинов, которые защищали Сталинград. Их имена выбиты на стенах пантеона, в центре которого горит факел, который держит рука, выдвинутая из земли. На галерее скульптур изображены героические эпизоды Сталинградской битвы.
Комплекс строился около девяти лет. Офицеры, которые посещали штаб училища были свидетелями этого грандиозного строительства. Мамаев курган находился за несколько сот метров от центральной базы Качинского ВВАУЛ. Между штабом училища и курганом расположена небольшая посадочная площадка, пригодная для посадки легкомоторных самолётов типа Як-12 и АН-14. Полуйко тоже, когда летал на Як-12, а затем на АН-14, садился на эту площадку. Взлетая с неё, затаив дыхание, пролетал в нескольких метрах от этого сооружения ― с одной стороны было интересно посмотреть на монумент с высоты птичьего полёта, а с другого ― холод забегал за воротник, когда представлял себе: „А что как зацепишься?”
Открывал памятник Леонид Ильич Брежнев. По сценарию он должен был произнести речь и зажечь факел. За этим должен был зазвучать Гимн Советского Союза, загреметь пушки артиллерийского салюта и над курганом на малой высоте пролететь военные самолёты. Первыми должна была пролететь эскадрилья учебных самолётов Л-29 во главе с командиром полка полковником Кузнецовым Николаем Фёдоровичем, а за ней пятнадцать пар МиГ-21. Л-29 взлетали с аэродрома „Бекетовка”, рассчитанным маршрутом выходили на Мамаев курган из-за Волги и проходили над ним в направлении входа в мемориальный комплекс. Нужно было рассчитать так, чтобы Л-29 прошли одновременно с началом выполнения Гимна, следом за ними через четыре секунды должна была пройти первая пара МиГов и потом с таким же интервалом все другие.
Для малоскоростных Л-29 задания не так сложное ― они первые. Для МиГ-21, которые должны были появиться над курганом через четыре секунды после Л-29, нужно было сделать настолько точный расчёт и предусмотреть возможность маневра, чтобы не совершить чехарду над курганом на виду у всего честного народа. Сложность обстановки заключалась ещё и в том, что за Волгой нет характерных ориентиров, для контроля пути, чтобы можно было сманеврировать для точного выхода по направлению и времени на цель.
Выйдя на службу, Полуйко собрал командиров эскадрилий, довёл задание, приказал сформировать в первой и второй эскадрильях по четыре пары, в третьей и четвертой ― по три пары, определил ведущими пар командиров эскадрилий, их заместителей, командиров звеньев. Группу должен был вести Зяблов в паре с Титаренко.
На основании полученных от командиров эскадрилий данных относительно фамилий лётного состава, их налёта, перерывов в полётах, натренированности на групповую слётанность в паре на малых высотах, номеров самолётов, разработал проект плановой таблицы полётов и понёс командиру полка на утверждение.
― Все лётчики имеют соответствующий налёт и не имеют перерывов в полётах? ― спросил Зяблов.
― Так точно, ― ответил Полуйко. ― По лётным книжкам ещё проверю, имеют ли все допуск к групповым полётам на малой высоте по маршруту и наличие проверки техники пилотирования. Думаю, нужно спланировать во время подготовки каждому пару полётов в зону на малой высоте и группой по маршруту с выдерживанием четыресекундного интервала и с выходом на аэродром на высоте двести метров. Тренировку выполнять на тех самолётах, на которых вы полетите на парад.
― Не мало будет?
― Считаю, что нет. Да и времени на это нет. Спланируем резервный лётный день, и после этих полётов определимся, будет нужна ли дополнительная тренировка.
― Хорошо. Готовьтесь к проведению предварительной подготовки. Внимательно просчитайте с Титаренко маршрут. Вымерьте всё до секунды. Сам полёт к цели особенной трудности не имеет. Нужно продумать, каким образом обеспечить безопасность полётов после прохождения монумента. Дистанция между парами в группе тысячу метров, что должен обеспечить визуальный контакт между ними. Но на участке пролёта монумента все внимание ведущего пары будет сосредоточено на выдерживании высоты пролёта, и возможная потеря контакта между парами в группе, а это опасно.
Через два дня произвели тренировочные полёты парами в зону и по маршруту. Разведку погоды выполнил полковник Зяблов. Разведкой погоды и полётами руководил подполковник Полуйко.
Для выполнения запланированных полётов погода была идеальной. На небе ни облачка, видимость более десяти километров.
После полётов в зону Зяблов построил лётчиков, которые должны были принимать участие в полёте по маршруту, и провёл с ними тренировку так называемым методом „пеший по лётному”, пройдя по площадке, на которой был изображён район полётов, в боевом порядке, которым должен был выполняться полёт.
Обычно, тренировочный полёт по маршруту не мог совпадать с реальным выходом на монумент, ибо там еще выполнялись подготовительные мероприятия, и полёты над ним были запрещены. Поэтому был выбран маршрут, одинаковый по продолжительности полёта и подобному направлению выхода на аэродром после выполнения задания.
Тренировочный полёт удался. Все пары выдержали заданную дистанцию между собой, сбор и роспуск выполнен правильно, и Зяблов принял решение о готовности группы к пролёту над монументом во время его открытия. Он доложил начальнику училища о готовности.
Руководить парадом в районе показа с выносного КП должен полковник Лаптев. 15 октября 1967 года он заблаговременно выехал радиостанцией на Мамаев курган и расположился вне предполагаемого скопления людей, но так, чтобы был виден подход самолётов из-за Волги и скульптура „Родина-мать на вершине кургана. Была установлена телефонная связь с КП училища, местом проведения митинга, где должен был быть начальник училища, и радиосвязь с экипажами самолётов на определенном канале. За предвидением ухудшения видимости над низиной междуречья Волги и Ахтубы на берегу Волги в створе с Мамаевым курганом был установлен прожектор, который по команде Лаптева должен был направить луч навстречу самолётам, заходящими для пролёта над курганом.
Разведка погоды на аэродромах „Лебяжье” и „Бекетовка” выявила безоблачную погоду, но в районе рек Волги и Ахтубы стояла густая дымка с видимостью до двух километров, которая могла мешать точности выхода на цель. Метеоусловия были доведены до лётчиков, и в назначенное время группа заняла готовность номер один, ожидая команду на запуск двигателей.
Получив команду на вылет полка, Полуйко дал команду по радио:
― 301-й! Запуск группе!
― 301-й, принял „запуск”! ― ответил Зяблов, и на централизованной заправочной загудели в порядке очереди двигатели.
― 301-й, закрит, гермет!
― 301-й, рулите!
Зяблов порулил, за ним Титаренко, а за ними вытягивались другие экипажи.
― 301-й, на взлётную! ― запросил Зяблов.
― На взлётную, 301-й! Взлёт по команде!
Первая пара вырулила на ВПП.
― 301-й, взлетайте! Проход трассы три тысячи пятьсот, дальше ― режим по расчёту!
― 301-й, вас понял!.. Взлетаем!
― 311-й, на взлётную! ― руководитель полётов дал команду командиру первой эскадрильи подполковнику Федюнину.
Аэродром наполнился сплошным гулом трёх десятков самолётов и взрывами форсажей взлетающих пар.
Сбор группы удался ― все пары прошли через привод с тысячеметровой дистанцией в направлении Камышина, где от населённого пункта Николаевка они возьмут курс на Ахтубу.
На КДП, наблюдая за полётом группы на индикаторе кругового обзора локатора, приглушенно включили широковещательную радиостанцию, откуда передавали репортаж о мероприятии на Мамаевом кургане. Генеральный секретарь начал своё выступление.
― Дорогие товарищи и друзья! Стране Советов скоро исполнится пятьдесят лет. Большая дата. Огромный и славный путь! На средине этого пути, 25 лет тому назад, наш народ, наш советский строй одержали здесь, на волжских берегах, большую победу. Здесь развернулась битва, гигантская как по своим масштабам, так и по своему влиянию на весь дальнейший ход войны. Здесь нашей Советской Родине пришлось выдержать одно из самых тяжёлых испытаний в своей истории.
Ровно и даже монотонно текла речь генсека, приглушенная помехами эфира.
Полуйко прикинул время полёта к цели ― должны успеть, как говорят, тютелька в тютельку.
― Я ― 301-й, высота пятьсот, вошёл в дымку с видимостью два километра. Всем экипажам внимательнее, выдерживать заданную дистанцию. 311-й, меня видишь?
― Я ― 311-й, вижу!
Ещё не дошёл Зяблов до поворотного пункта Ахтуба, как генсек неожиданно, не дочитав всего написанного текста, закончил речь лозунгами:
― Вечная слава героям Сталинградской битвы, живым и павшим, всем, кто бился за нашу Советскую Родину!
― Слава героям труда, нашим современникам, участникам битвы за коммунизм!
― Пусть живёт непобедимое Знамя Октября! Да здравствует мир во всём мире!
После последнего лозунга из репродуктора грянула музыка и послышался первый залп салюта и голос диктора известил:
― Над священной землёй в честь гремят пушки и реактивные самолёты, которые проносятся над Мамаевим курганом, отдавая почёт героям Сталинградской битвы.
Диктор читал то, что ему записали, но пушки гремели, а самолёты были ещё только на подходе. Первыми просвистела эскадрилья Л-29 и левым разворотом освободила пространство для прохода МиГов.
Юрий Владимирович, подходя к Ахтубе, доложил:
― 301-й, на боевой… пошёл!
Ввёл самолёт в правый разворот на курс пролёта, строго выдерживая заданный крен. За ним через четыре секунды Федюнин повторил его маневр и доклад. И так каждая пара.
Зяблов продолжал выполнять разворот, контролируя высоту 300 метров. Впечатление как в облаках, горизонт не виден, только внизу поблескивают озёра междуречья. Когда начал выводить из разворота, заметил луч прожектора и на него направил самолёт.
― 301-й, прожектор виден в конце разворота, строго выдерживать режим! ― предупредил Зяблов группу.
― 301-й, я ― „Курган”, монумент видишь? ― послышался голос Лаптева.
― Нет, я ― 301-й! Вижу прожектор и фон города, а монумент не виден!
― Выдерживай на луч, а там смотри.
― 301-й, на подходе к прожектору, цель видна.
― Вижу 301-го, я ―„Курган”, ― довернись градусов 5 влево!
― Выполняю!
Ещё мгновение и пара прошмыгнула над курганом.
Неожиданный грохот самолётов заставил поневоле повернуть головы присутствующих вверх, где за громадной скульптурой „Родины-матери” исчезла пара. Скорость была такой, что заблаговременно звук не доходил к зрителям, а грохотом врывался в уши только тогда, когда пара была над головами ― самолёт едва не догонял свой звук. Было здорово смотреть, как грозные истребители ритмично, через несколько секунд проносились над курганом.
Но люди не видели, какими усилиями ведущие пар держались, чтобы не ошибиться, не потерять пару, идущую впереди, выдержать высоту, чтобы не зацепиться, не дай Бог, за меч, поднятый над головой грозной женщины, какими усилиями ведомые пар пытались выдержать заданные интервал и дистанцию, демонстрируя полёт в паре, словно привязанными к ведущему незримыми нитями.
А для руководителя полётов наступал самый ответственный момент всех вывести на аэродром и обеспечить безопасную посадку, ибо после прохода кургана, некоторые пары потеряли между собой зрительную связь и стали запрашивать отдельный эшелон выхода на ПРС. Группа разорвалась после первой эскадрильи, и Зяблов пришёл на привод в составе пяти пар. Командир второй эскадрильи своей эскадрильей пришёл на эшелоне на 500 метров высшем от первой эскадрильи. Третья и четвертая эскадрильи пришли вместе во главе с командиром третьей эскадрильи. Руководитель полётов был вынужден дать им курс в пятую зону, откуда после сделанного ими широкого круга для потери времени были выведены на аэродром и выполнили успешную посадку.
Руководя движением самолётов в ручном режиме, расставляя их в воздухе, Полуйко испытал наивысший накал напряжения, чтобы не допустить опасного сближения самолётов и угрозы их столкновения. Обстановка осложнялась ещё и тем, что остаток топлива на самолётах во время выхода на аэродром был минимальным. Не хватало ещё, чтобы кто-то покинул самолёт в воздухе из-за полной выработки топлива.
Когда сел и зарулил крайний самолёт, он дал команду дежурному штурману дать ракету, а сам мысленно перекрестился.
После полёта Зяблов собрал лётчиков в классе предполётной подготовки, поблагодарил за успешное выполнение задания.
Полуйко сказал Зяблову в присутствии всех:
― Товарищ командир, пока вы летали у нас с замполитом, начальником штаба и комбатом вызрело предложение. Учитывая, что все очень волновались, не лишним будет снять психологическое напряжение ― на пути домой заехать на поляну возле Иловли и выпить боевые сто грамм. У нас всё приготовлено. Нет только вашей команды.
― Ну, ты и даёшь, Николай Алексеевич! Нужно ещё узнать, как мы там прошли, а то могут ещё вызвать на ковёр.
― О результатах выполнения задания звонил по телефону Лаптев. Начальник училища всему личному составу, принимавшему участие в подготовке и проведении полёта, объявил благодарность. Об окончании полётов я доложил на КП училища.
― Тогда предложение принимается. Умоемся в реке. По машинам!
Проехав первый мостик через реку, спустились с насыпи до широкой заводи. Трава на поляне уже пожухла, но пожелтевшие листья прибрежных кустов ещё прикрывали заехавших на неожиданный пикник. Быстренько разостлали самолётный чехол, разложили скромную еду, посадились кружком, разлили по стаканам спирт. Все были возбуждены, каждый считал, что выполнил что-то важное, все пытались рассказать о своих чувствах, о своём отношении к происшедшему, в котором им пришлось принять участие.
Поднялся командир, и все затихли.
― Друзья, ― Зяблов обвёл взглядом всех, кто сидел за импровизированным столом, ― мы сегодня выполнили не простое и почетное задание. Все, кто принимал участие в его выполнении, отнеслись ответственно к нему. Невзирая на то, что погода явно не способствовала выполнению задания, мы его выполнили. Не случилось ни одного отказа авиационной техники. Это говорит о том, что, если отнестись ответственно, то можно летать и безаварийно. Не хотелось об этом вспоминать сегодня, но и забывать не стоит. Я предлагаю тост за коллектив полка, за здоровье его личного состава, за то, чтобы все задания выполнялись успешно.
Второй тост, обычно, за боевых подруг жизни, за семьи. Третий, традиционный в авиации, за тех, кого с нами нет, за равенство количества посадок количеству взлётов.
Во время нахождения Полуйко в отпуске в полку произошла катастрофа не без участия самого командира полка подполковника Зяблова и руководителя полётов начальника огневой и тактической подготовки полка подполковника Кадацкого самолёта МиГ-21ф-13, пилотируемого старшим лейтенантом Красильниковым, при выполнении им первого самостоятельного полёта ночью в простых метеоусловиях.
Зяблов, проверив лётчика на спарке в конце лётной смены, дал разрешение на самостоятельный полёт, сказав: „если успеешь, лети на боевом самолёте”. Помня, что руководитель полётов сказал по радио, когда он заруливал на заправочную: „Запрос на запуск должен быть не позже 30 минут до окончания полетов”, Лётчик побежал к самолёту. Техник уже подсоединил водило и собирался буксировать самолёт на стоянку. Уговорив техника, лётчик впрыгнул в кабину, запросил запуск. Произвел запуск, выруливание и взлёт. Всё делал в спешке. Не подготовив к полету должным образом кабину, лётчик после взлета, видимо, пытался отрегулировать освещение, отвлёк внимание от пилотирования и столкнулся с землёй в районе второго разворота. Вопиющая методическая оплошность и безразличие руководителей к судьбе лётчика явилась причиной лётного происшествия.
Отбыв так называемый отпуск, Полуйко сидел в кабинете и, спеша, дописывал ежемесячное донесение в штаб училища с анализом предпосылок к лётным происшествиям, когда к нему зашёл командир полка. В последнее время Юрий Владимирович осунулся, исчезла всегда свойственная ему бодрость, шутливость. Плечи опустились, в движениях появилась медлительность, в глазах ― тоскливость. Николай поднялся, приветствуя начальника, Зяблов махнул рукой ― сиди, мол.
― Коля, у тебя есть время поговорить со мной? ― не по командирскому обратился к Николаю Юрий Владимирович.
― Сейчас отдам машинистке рукопись донесения ― и я свободный, ― ответил Николай, настороженный необычностью поведения командира.
― Давай. А я у тебя посижу. У меня телефон не даст разговаривать.
Полуйко собрал разбросанные на столе листы бумаги и понёс к машинистке. Вернувшись, он застал Зяблова задумчивым, окутанным сизым дымом от папироски.
Николай сел, приготовившись слушать.
― Хочу с тобой посоветоваться, ― начал Юрий Владимирович, выпуская изо рта очередной клубок дыма. ― Летали мы когда-то с тобой рядовыми лётчиками-инструкторами. Знал ― за себя отвечать. Да ещё, может, за лётную группу. И до девушек было время сбегать, и в ресторане посидеть, и мяч побуцать, и бильярдные шары погонять ― на всё было время. И человеком себя чувствовал. Теперь же, как в доме для сумасшедших. Всё переворачивается кверху ногами. Нет времени даже в баню сходить та рюмку водки пропустить. Что же это за жизнь?..
Юрий замолчал, несколько раз подряд затянулся, вытянул из пачки новую папироску, размял её пальцами, подул в мундштук и прикурил от высосанной. Потом продолжил:
― Если бы хоть толк был от этого водоворота, а то вон, смотри, сколько нападало. Я спать уже не могу. Ежедневно ожидаю несчастья. Боюсь уже снимать трубку, когда услышу звонок. Так и кажется, что сейчас скажут о чём-то страшном. Долго я думал. Выходит, что нужно мне бросать эту должность, пока дубу не дал. Задумал я написать рапорт об освобождении меня от должности командира полка.
Николай поднял глаза и пристально посмотрел на Юрия. Кажется, тот не шутил и не бравировал, а, действительно, эта мысль его уже охватила.
„Дела плохие, если в командира засела мысль убегать или хоть отступать”, ― подумал Николай.
― Ты думаешь, мне легко принимать такое решение? ― продолжал Зяблов, глядя, что тот молчит. ― А что остаётся делать, когда я вижу, с какой ненавистью кое-кто на меня смотрит, как будто это я принёс людям несчастья? Я днём боюсь даже пройти жилым городком, чувствуя на себе взгляды женщин. Лучше бы они меня побили, чем так смотрят. А жене прямо говорят: „Откуда вы взялись на наши головы?” Думаешь ― это легко пережить?..
― Юра, нужно спокойствие. Эмоции ― плохие советчики. Нужно с умом разбираться в таких делах.
― А разве ж я не думал над выходом? Как не крути, а, хоть и нет моей прямой вины в этих неприятностях, я понимаю, что кто-то на моём месте нашёл бы правильный выход.
― Вот и давай искать правильный выход, ― наконец, выразил своё мнение Полуйко. ― А снять с должности успеют и без твоего рапорта. Если бы считали тебя неспособным к командованию, то давно уже сняли бы. Я тоже несу свою долю ответственности за то, что у нас с тобой происходит, тоже больно переживаю наши неудачи, хотя большинство происшествий случилось через отказы авиатехники. Так вот и поразмышляем вместе. Летать безаварийно можно! Я считаю, что главная причина нашей аварийности заключается в несоответствии планов лётной подготовки с нашими возможностями. Планы мы составляем не по возможностям аэродрома, техники, инструкторов, наконец, а согласно с тем, что нам выдают сверху.
Полуйко встал, подошёл к небольшой доске, висевшей на стене в его кабинете, и взял мел. Он начал быстро писать по доске цифры. Было видно, что они давно сидят у него в голове и теперь вырываются на волю.
― Вот смотри: на следующий год нам ставится задача выпустить столько-то лётчиков. В соответствии с Курсом учебно-лётной подготовки каждому нужно налетать… Перемножим… Получим… Сюда же прибавим налёт на постоянный состав, на перелёты, облёты авиатехники и тому подобное. Выходит, что нам нужно налетать столько-то часов.
Николай обвёл кружком пятизначную цифру и продолжил писать во второй колонке.
― Теперь прикинем, что мы можем. Всего за год мы имеем возможность использовать на нашем аэродроме столько-то лётных смен. Перемножим на средний налёт за лётную смену и получим цифру значительно меньшую той, что необходимо налетать. А ещё же нужно учесть, что мы будем терять лётные смены через непогоду, ремонт и профилактику аэродрома, запрещения полётов сгори для проведения разных мероприятий и тому подобное.
Полуйко обвёл кружком и вторую пятизначную, но меньшую первой, цифру.
― Вот мы и имеем дефицит времени, что и составляет главную предпосылку аварийности. Ибо нужно учесть психологию командира эскадрильи, звена, наконец, нас с тобой, что получили непосильный план, за выполнение которого ратуют все командиры и политработники. Ещё и социалистическое соревнование придумали. Хочеш-не-хочеш, а нужно тянуться. Вот и тянемся ― закрываем глаза на то, что где-то немножко погода не отвечает, ― может, пронесёт, что где-то двигатель немножко не так шуршит, ― может, ещё поработает до конца смены, что курсант немножко что-то не знает или не умеет, ― может, справится, что валяются осколки на бетоне, ― может, не попадёт в двигатель, потому что, чтоб убрать, нужно закрывать полёты или их совсем не начинать, и так можно продолжать без конца: „может, может”, А оно ― сегодня „может”, а завтра и „не может”.
― Все это, Коля, мне понятно. Но план ― это закон, приказ командира! Разве ж можем мы на него махнуть рукой? Это ― недопустимо!
― А допустимо убивать людей, уничтожать технику?
― Не кипятись. Мы же не ставим вопрос так: план любой ценой. Всегда комэскам говорим: не спешите! Да мы его редко когда и выполняли.
― Я понимаю, но когда ты имеешь задание дойти до какой-то черты, то ты будешь идти, невзирая на то, что уже и ноги подкашиваются, ибо у тебя перед глазами стоит та граница, финиш, за которым отдых, награда за труды. Когда висит над тобой план, ты будешь выискивать любую возможность его выполнить, даже если она, мягко говоря, некорректна. Тут-то и подстерегает нас опасность.
― А ты думаешь, что реальные планы нам кто-то утвердит? ― спросил Зяблов
― Не думаю, а знаю, что не утвердят. Вот и нужно, хоть один год нам поработать, выполняя буква в букву все законы лётной службы, даже въедливо. За пол миллиметра на секунду ветер увеличился от установленного документами ― закрывай полёты, имеется подозрение в неправильности работы техники ― отстраняй, имеется сомнение в готовности лётчика или курсанта к полёту ― не выпускай, нашёл камень на полосе ― закрывай полёты, пока не подметут и не помоют весь аэродром. Разве мы с тобой не знаем, что кое-кто из комэсок запрещает синоптику докладывать о температуре воздуха, более за ту, при которой нужно закрывать полёты, хотя она давно уже выше допустимой? Разве мы не догадываемся, что кое-кто занимается приписками невыполненного налёта? Короче говоря, нужно включать хорошие тормоза. Не поставим надёжного заслона нарушению законов ― всем нужно слезать со своих кресел.
― Да-а. Я с тобой вполне согласен. А вот как нашу уверенность передать подчинённым? Без них мы с тобой ничто.
―Я и понимаю, что нужно всем стать на принципиальную позицию. Для этого работу провести не сложно. Достаточно разъяснить людям. Всем уже надоела неуверенность и страх за будущее. Не бойся перегнуть прут в другую сторону ― иначе не исправишь.
― Ну, хорошо. ― поднялся Зяблов, ― Прости мне мою слабость. Благодарю за разговор. Прошу тебя ― если видишь, что не туда завернул, не жди негативного результата, а говори сразу. Приму с благодарностью. Ну, бывай!
В следующем году полк не имел ни одной аварии или катастрофы. Меньше было и предпосылок к ним. Работали ровно, взвешенно, без рывков и дёргания. Всего на пять процентов налетали меньше, чем в прошлом году. Вот и вся цена тех трагических потерь, которые испытывал полк в течение двух лет!
Такой перелом в лётной подготовке произошёл не благодаря прозорливости Зяблова, или Полуйко, или кого-то другого. По-видимому, недовольство своим бессилием преодолеть аварийность проняло каждого, кто имел любое отношение к лётному труду. Делом каждого стало пунктуальное выполнение требований установленных правил организации и проведения полётов. Так случилось, что не только полковое начальство контролировало законность действий должностных лиц, но и на рабочих местах подсказывали друг другу, если кто-то отклонялся от нормы.
В начале лета образовалось значительное отставание в выполнении плана лётной подготовки, но никто не „включал форсаж”, чтоб его догнать, как это было раньше. На совещаниях поднимали руководство полка, спрашивали, какие меры они принимают для ликвидации отставания, требовали нарастить темпы. Они слушали, записывали в блокноты, но чётко выполняли то, что задумали.
У личного состава полка появилась уверенность, успокоились люди. Работали согласованно. Расправлялись крылья вдохновения.
На совещании по подведению итогов учебно-боевой и политической подготовки за год начальник училища. вручил полковнику Зяблову переходящее знамя передового полка, а полк поставил за образец.
Подполковник Полуйко Указом Президиума Верховного Совета СССР был награждён орденом „Красная звезда”. На вручение ордена, его пригласили в Волгоград, где базировалась стрелковая дивизия. Там командующий войсками округа генерал армии Плиев Исса Александрович проводил разбор результатов проверки дивизии комиссией, которую возглавлял начальник штаба округа.
Награждённых, которых насчитывалось семь человек, посадили в первом ряду клуба. На сцене за длинным столом сидели генералы. Перед началом разбора начальник штаба округа зачитал указ о награждении, Плиев вручил ордена, крепко пожав каждому награждённому руку.
Дальше нужно было бы отпустить награжденных, которые не имели отношения к дивизии, а о них, по-видимому, забыли, едва лишь вручили награды. И Полуйко сидел всё время, пока начальник штаба читал доклад о результатах проверки, пока выступал член военного совета округа, пока заслушивались некоторые командиры.
Начальник штаба перечислял недостатки, выявленные во время проверки. Делать нечего ― Полуйко внимательно слушал. Он впервые слышал о подробностях боевой подготовки стрелкового соединения. Имея дела со сложной авиационной техникой и невероятными сложностями в организации учебно-боевой подготовки на ней, ему казалось, что генералы затеяли какую-то детскую игру. Что же сложного в организации езды танков?
Но Полуйко было и интересно услышать, а как же оно в пехоте?
„Командиры плохо знают материальную часть танка”. Разве же танк сложнее самолёта, что его тяжело выучить?
„Много чрезвычайных происшествий”. Да и у нас их достаточно.
„Слабая физическая подготовка”. А чем же им и заниматься, как не бегать?
„Офицеры не имеют конспектов по источникам марксизма-ленинизма”. И в нас такое есть.
0! А вот и совсем. „Очковтирательство во время стрельбы”. Кто же хочет иметь плохой вид?
В заключение выступил командующий. Крепкий, с наголо бритой головой, с седыми небольшими усами под носом, он поражал своим начальственным видом. Две звезды Героя Советского Союза дополняли авторитет этого известного заслуженного генерала, кавалериста. И намахался же он саблей на своём веку!
Говорил генерал коротко. Своим густым басом он упрекал командиров за упущения по службе.
― Что за безобразие?! Командир не знает танка. Как же это понимать?.. Вот я себя помню. Командир знал коня лучше ветеринара! Вот я знал своего коня лучше ветеринара! А здесь что? Командир не знает танка! Как же вы садитесь на него, если вы его не знаете?
Полуйко неотступно смотрел на генерала. „Та-ак. Всему своё время. Если у него ассоциируется танк с конём, то скакать нам ещё долго.
Легендарный комдив, комкор. Он, по-видимому, остался еще ТАМ, в огне рьяных кавалерийских атак. А время идёт вперёд, неумолимо вперёд. И он требует других подходов, других командиров. Так и он, Полуйко, когда-то станет препятствием, тормозом для последующего движения вперёд, и новая смена отбросит его с дороги за ненадобностью. Никогда не стоит останавливаться, нужно идти в ногу с жизнью, пока имеются для этого силы, и, чтоб не отставать от жизни, нужно постоянно учиться”.
Специфика лётного труда такая, что лётчик не может безопасно выполнять полёты, если даже накануне употребит алкогольные напитки. Но бывают такие обстоятельства, что без этого обойтись нелегко. Потому-то все значительные личные события лётчики приурочивают к субботе или к какой-то нелётной неделе. В это время праздновали дни рождения, именины, крестины, ходили в гости к друзьям, да и просто так после бани позволяли себе перепустить чарку-другую водки или кружку благоухающего пива.
Этой субботой Зяблов вместе с соседом Полуйко только что пришли из бани, где они со своими сыновьями хорошо напарились и теперь, разморенные, ожидали, пока обе Нины торопливо накрывали на стол. Был десятый час вечера, когда их пригласили к столу. Вдруг резко зазвонил телефон.
― Товарищ полковник, ― послышался в трубке взволнованный голос дежурного по полку, ― полку объявлена боевая тревога. Действую согласно с расписанием. Вашу машину и весь транспорт выслал к жилому городку.
― Откуда пришёл сигнал?
― Из штаба училища.
― Коля, быстро одеваться! Боевая тревога!
Тот с женой шмыгнул домой.
Зяблов выглянул в окно. Машины ещё не было, и он позвонил на КП училища. Там тоже ничего не знали. Команда на подъём полка пришла из округа.
― Только мой полк?
― Так точно. К вам вылетает заместитель командующего на Ил-14. Принимаете?
― Принимаем.
Зяблов вышел вместе с Полуйко. Кое-кто из офицеров уже бежал к месту посадки на машины. В некоторых окнах ярко горел праздничный свет, отбрасывая на окна подвижные тени весёлых хозяев. Не до всех дошла ещё команда.
Машина резко затормозила возле Зяблова, который быстро сел в кабину, пригласив с собой Полуйко и ещё двух офицеров, стоящих рядом.
На командном пункте никаких распоряжений ещё не было. Генерал Машкей уже летел. Радиотехнические средства работали. Прожектора стояли на своих позициях.
Пришли первые машины с личным составом. Техники и механики ринулись к самолётам готовить их к вылету. Лётчики собирались в помещении предполётной подготовки.
― Проверь лётчиков дежурного звена, ― обратился Зяблов к Полуйко. ― Обязательно с врачом.
Аэродром превратился в огромный муравейник. В разных направлениях сновали люди, техника, казалось, бессистемно. Тягачи тянули самолёты в зоны рассредоточения. Но всё делалось согласно с разработанным планом, заученно, отработанно. Начальник штаба только отмечал на графике результаты действий подразделений. Зашли на КП Полуйко с врачом.
― Товарищ командир, ― доложил Николай Алексеевич, ― дежурное звено проверил. Все готовы выполнять любое задание. Но другие лётчики ― добрая половина ― после употребления. В разной мере.
― Так, да, товарищ полковник, ― подтвердил старший врач полка капитан медицинской службы Ефремов, ― к полётам допускать нельзя.
― А кто же тогда полетит выполнять боевое задание? Вы?.. ― грубо отреагировал на слова врача Зяблов и здесь же, пожалев об этом, спохватился: ― Простите мне, Иван Семёнович, Вы-то здесь при чём?.. Николай Алексеевич, ― обратился к Полуйко, ― отберите по эскадрильям боеспособных лётчиков, составьте график дежурства звеньев. Всех других ― в профилакторий спать. Установите жёсткий контроль. Авиатехнику готовить к вылету в зонах рассредоточения. Командирам эскадрилий доложить о готовности к выполнению предусмотренных планом подъёма полка по тревоге заданий.
Зяблов пошёл встречать генерала, самолёт которого заруливал на стоянку. Не давала покоя мысль, почему подняли полк. Такого ещё не было, чтобы так вечером, в субботу. А ну, сейчас скажет: поднять полк в воздух! Не похоже, что боевая обстановка, ибо подняли только его полк. Не будет же он выпускать лётчиков, которые нарушили предполётный режим. И влетит же ему по самую заглушку за низкую боеготовность полка. А что делать? Придётся теперь, по-видимому, составить график, когда и кому можно рюмку выпить. Абсурд!.. Лётчики, конечно, не злоупотребляют этим, а всё же.
― Товарищ генерал, полк поднят по тревоге, в готовности номер один ― одно звено, в готовности номер два ― два звена, техника рассредоточена на аэродроме. Командир полка полковник Зяблов.
― Здравствуйте, Юрий Владимирович, ― поздоровался Машкей. ― Испугался необычности тревоги? Пойдёмте, обо всём расскажу. На КП. Созывай своих заместителей и командиров эскадрилий. Обязательно, чтобы был инженер полка и комбат.
― Все на месте, ― ответил Полуйко.
Через несколько минут генерал говорил офицерам, которые были приглашены на КП:
― Вашему полку поставлена задача немедленно подготовить и перегнать в одну из стран Ближнего Востока эскадрилью самолётов. Двенадцать единиц плюс два резервных. Самолёты, двигатели на них и агрегаты должны иметь достаточный ресурс. Вооружение штатное, с ракетами „воздух-воздух. На самолётах должны быть опознавательные знаки страны назначения. Лётчики должны быть подготовлены к боевым действиям днем и ночью в простых и сложных метеоусловиях, способные к полётам беж ограничений, иметь с собой гражданскую одежду. Не исключена возможность, что они там останутся для выполнения боевых заданий. Думаю, что нет потребности убеждать вас в том, насколько важное это задание. Поэтому приступить к выполнению немедленно. Готовность к вылету завтра, в воскресенье, на рассвете, по команде с КП ВВС округа. Времени мало, поэтому организуйте подготовку техники и лётчиков.
Командир полка уточнил задание, кто, конкретно, чем занимается, сроки выполнения. И началась необходимая подготовка.
Назначенные для полёта лётчики ― по звену из каждой эскадрильи, группу возглавлял командир эскадрильи подполковник Корышев Владимир Васильевич ― поехали домой собираться и попрощаться с семьями. Конечно, времени для этого было маловато, ибо ещё нужно им непосредственно подготовиться к полёту. Маршруты на картах, штурманские планы полёта для них готовили другие лётчики, ибо им ещё нужно и выспаться. Хотя, какой уже теперь сон?..
Технику приготовили быстро. Пришлось только повозиться с опознавательными знаками, ибо нелегко было смыть красные звёзды. Уже начало сереть, когда закончили изображать знаки той страны.
Пошли командир с замполитом в последний раз глянуть, какой вид имеют „иностранные самолёты”.
― Юрий Владимирович, ― обратился Панкратов к командиру, ― правильно ли мы нарисовали знаки? Мне кажется, что они мало подходят к новому режиму в той стране.
― Не может быть, ― ответил Зяблов. ― Мы же смотрели в книжке. Да и генерал утвердил.
― А всё же, позвоните на КП училища. Как бы нам маху не дать.
Выяснение показало, что вышла ошибка: на крыльях и фюзеляжах красовались знаки сваленного режима. Какой ужас! Нужно всё переделывать, а времени уже нет. Дорисовывали, когда лётчики сидели в кабинах.
Вылет состоялся в десять часов утра в воскресенье. Лётчики взлетали парами и ложились на курс к югу.
Военные всегда готовы к неожиданным действиям, если даже они и опасные. Такая их профессия. Такая их добровольная судьба. Но человек ― всегда человек, и Николай Алексеевич, руководя выпуском группы, хорошо представлял себе душевное состояние лётчиков, которые побросали родной аэродром, свои семьи и летели явно не на отдых. Он чувствовал в хорошо знакомых голосах лётчиков нотки волнения.
Не без волнения прозвучал в динамике и голос майора Мохова Давида Ивановича , заместителя командира эскадрильи:
― Я ― 369-й, возвращаюсь на точку ― двигатель работает с перебоями! Обороты более девяноста пяти процентов не растут!
― 369-го понял, я – „Гряда”. Ваше удаление ― сто. Займите высоту пять тысяч метров. Рассчитывайте на посадку сходу, ― дал команду Полуйко, и здесь же дал запуск на вылет резервному лётчику, который сидел в готовности к вылету. Не успел ещё Мохов сесть, как капитан Забаров стартовал на южный перелёт.
Судьба. Кто тобой руководит? Не вернись Мохов с маршрута ― пошёл бы домой Забаров, рады были бы жена и дети. А так ― Мохова семья будет радоваться. Что же там случилось? Ведь самолёты так тщательным образом отобраны и проверены. Каждый самолёт пропустили через контрольно-испытательную станцию.
― 369-й, я ― „Гряда”, как матчасть? ― спросил Полуйко
― Я ― 369-й, сейчас лучше, ― ответил Мохов, ― шасси выпустил.
― 369-й, садитесь.
Генерал Машкей, находящийся на КДП, подошел к Полуйко и на ухо шёпотом ему сказал:
― Испугался замкомэск, ― и дальше в голос ― После заруливания самолёт закрыть, опечатать, в первый лётный день вам, Николай Алексеевич, лично проверить на земле и облетать в воздухе, выяснить причину и доложить.
Зяблов с генералом Машкеем не покидали КДП, пока не получили сообщения о посадке группы на промежуточном аэродроме уже возле границы. Все сели нормально. Машкей облегченно вздохнул.
― Я полечу уже домой, а вы поставьте технику на место и отдыхайте. Гарантирую, что сегодня тревоги больше не будет. Завтра полёты не выполнять. Перераспределите лётчиков и технику между эскадрильями, чтоб отсутствие тех, кто полетел, меньше отразилось на курсантах. А командующему я доложу, что с поставленным заданием вы справились успешно, благодарю вас.
Назавтра заместитель командира полка по ИАС потянул самолёт, вернувшийся из перелёта, в контрольно-испытательную станцию. Он сам залез в кабину, запустил двигатель и начал его гонять на всех режимах, записывая параметры на контрольную ленту. Долго надрывно ревел двигатель, показывая свою работоспособность. Никаких отклонений выявлено не было.
― Юрий Владимирович, ничего я не нашёл, ― расстроено сказал Цимбалюк, и положил перед командиром справку о результатах испытания. ― Целый час гонял на всех режимах, но двигатель работает исправно. Даю полную гарантию, что отказа никакого нет
― Вы, Игнат Дмитриевич, хотите сказать, что лётчик придумал или ошибся? Ошибиться не мог, ибо опыт у него солиден, а придумать… Я с ним разговаривал. Доклад его правдоподобен. С таким отказом я встречался, когда на высоте на максимальном упоре РУД ротор не добавляет оборотов. Вы понимаете, что значит обвинить лётчика, заместителя комэска в трусости?
― А что я буду делать? ― спросил Цимбалюк.
― Ничего сейчас не нужно делать, и не нужно нигде обсуждать этот вопрос, а завтра Николай Алексеевич на нём слетает на высоту и хорошо проверит. Может, что и проявится.
Следующего лётного для Полуйко поднял злополучный самолёт в воздух. В зоне пилотажа на высоте десять тысяч метров он несколько раз переводил одним движением рычаг управления двигателем из режима малого газа на максимальный ― никаких отклонений от нормы не проявлялось. Двигатель работал исправно. Полуйко снизился до средней высоты и выполнил пилотаж, во время которого несколько раз включал и выключал форсаж ― никаких претензий на работу двигателя он предъявить не мог.
Закончив пилотаж, Николай задумался: что же делать? Его вывод о нормальном состоянии двигателя будет означать, что лётчик испугался испытаний, которые должны были быть в конце этого необычного маршрута, да и придумал себе причину, чтобы вернуться. Но это же предательство своих товарищей-лётчиков. Вместо себя он подставил младшего товарища. Никогда не простят ему сослуживцы. Николай представил себе уже немолодого майора, его жену, землячку Нины, двух детей, которые ходили вместе с Николаевыми в школу, и ему стало их всех жалко. Ведь же им не будет прохода, если узнают о трусости их отца. В таких случаях нужно переводить в другое место. А если прикрыть?.. Всё же зависит от него, никто же не будет перепроверять. Как он скажет, так и будет. Но имеет ли право он на такую ложь?.. Вот и он стоит перед проблемой лжи ради чьего-то благополучия.
Заруливая на заправочную, Полуйко видел, что его ожидают офицеры. Там, кроме техника самолёта, были командир полка, заместители командира полка по ИАС и по политчасти, командир эскадрильи. Присутствовал и офыцер особого отдела. Как он то узнал о происшедшем?Немного в стороне стоял, уронив голову, Мохов.
Полуйко вылез из кабины. Все молча смотрели на него ― что скажет?
― Отказ техники подтверждаю, дефект дважды проявился во время испытания ― досадуя на себя, твердо сказал Полуйко.
Зяблов, выслушав доклад заместителя, сказал:
― Игнат Дмитриевич, самолёт от полётов отстранить, отбуксировать в ТЭЧ, провести внеочередные регламентные работы и дать на облёт.
― Есть, ― недовольно ответил Цимбалюк. ― Нужно же что-то рекламировать, а я не могу выявить причины.
― Вот и найдите причину, ― спокойно, словно не понимая неудовлетворения зама, сказал Зяблов. ― Не будем же мы его выпускать, пока двигатель не остановится в полёте. Тогда потеряем самолёт, а то, не дай Бог, и лётчика.
В один из октябрьских дней, когда уже сдали государственные экзамены, подполковник Полуйко сидел в кабинете и подбивал итоги своего налёта в лётной книжке. Неожиданно зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал голос командира полка:
― Алексеевич, зайди.
Полуйко отложил своё занятие и пошёл в кабинет Зяблова.
― Коля, тебе придётся ехать в командировку, ― сказал он. ― Думаю, что будешь доволен.
― Что-то не очень люблю я командировки, ― ответил Полуйко, ― пора бы и об отпуске подумать.
― Немного подожди. Съездишь и пойдёшь в отпуск. На вот почитай ― поступила телеграмма.
Полуйко взял и прочитал, что он вызывается в Харьковское выше военное авиационное училище лётчиков как председатель лётной подкомиссии Государственной экзаменационной комиссии по приёму у выпускников государственных экзаменов по лётной подготовке.
― Ни хре-на се-бе. ― протянул Николай. ― Юра, что-то я не помню, чтоб я приказом Главкома назначался в состав этой комиссии.
― Я тоже не давал твоей кандидатуры. Значит, без нас решили. Не откажешься. Приказ есть приказ. Да и на своей родине побудешь. Ты же это училище заканчивал. По-видимому, лейтенантом после выпуска как поехал, так до сих пор ни разу и не посещал свою Альма-матер.
― Да-а, но что я скажу своей жене?
― А ты с ней езжай, заодно и у её родителей побудете.
― Куда, Юра? Она не оставит детей, они же в школе.
― Мы с моей Ниной за ними приглянем. Это же не на долго.
― Как знать, Юра, уже осень, можно застрять надолго. Да и у вас своих забот, хоть отбавляй.
― Ну, решайте. Я думаю, что моя согласится. Так, но посмотри на дату. Тебе завтра нужно быть уже там. Так что не задерживайся.
― Что же они сидели до сих пор?
Дома погоревала Нина, что муж едет один в родные края, и собрала ему походный чемодан.
Полуйко прилетел самолётом ГВФ из Волгограда на Харьковский аэродром в десять часов утра. Там его ожидал автомобиль с офицером, который и довез его до Рогани, где располагался штаб училища. Начальника училища и его заместителя по лётной подготовке в штабе не было. Начальник штаба ему сказал:
― Все в Купянске. Председатель ГЭК генерал-майор Микоян Алексей Анастасович уже там, и, очевидно, начали экзаменационные полёты. Ожидали вас вчера, и решили начинать без вас.
― Ожидали. А когда дали телеграмму? Я и так по тревоге собирался.
― Вас ожидает готовый к вылету АН-2. Вы полетите сейчас или, может, позавтракаете?
― Сейчас.
Аэродром был рядом со штабом. Вылетели без задержки.
Летели низко, на высоте метров 150. В салоне, кроме Полуйко, никого не было. Он прижался к иллюминатору и всматривался в местность, над которой пролетали. Всё было до слёз знакомое, и которое он не видел уже 16 лет. Вот под крыло проплыло село Рогань, вот Каменная Яруга, вот шоссе, по которому Николай когда-то бегал во время марш-броска. Дальше аэродром, на котором когда-то садился на Ла-9, военный городок с казармой, в которой он жил, учебный корпус, столовая, жилой дом с подъездом, на ступеньках которого он стоял с автоматом, охраняя магазин.
Тогда ещё не было в Чугуеве искусственной ВПП, РД и стоянок самолётов. Сейчас это просматривалось немного дальше от места, где когда-то был грунтовый аэродром.
Буря эмоций и воспоминаний охватила Николая. Вот и сам Чугуев, который зазнал много изменений, а вот и двор родителей Нины, как не всматривался Николай, но никого во дворе не заметил. Жалко, что нет времени заехать и навестить их. Были бы все рады. Может, удастся.
Пролетели Северский Донец с его когда-то хрустальной водой, в котором неоднократно купался Николай.
Пролетели Малиновку, Коробочкино, Граково. Не мог опознать аэродром и лагерь ― или быстро пролетели, или всё там изменилось. Самолёт летел вдоль железной дороги. Николай узнал центр второй зоны над станционными зданиями, укрытыми красной черепицей. Наконец, Шевченково, связанное с воспоминаниями о первой самостоятельной зоне на Ла-9.
Незаметно и приятно для Николая прошёл перелёт, и самолёт приземлился на аэродроме „Купянск”.
Встретил Полуйко подполковник, начальник штаба полка и отвёз его „газиком” на СКП, где за столом сидели генерал Алексей Микоян и командир полка полковник Юрий Уткин. Они принимали экзамен у курсантов, выставляя им оценки за самостоятельный полёт по кругу на самолёте МиГ-21ф-13, в основном смотрели за взлётом, заходом, расчётом и посадкой.
Подойдя к генералу, Полуйко доложил о прибытии.
― Николай Алексеевич, ― мягко проговорил Микоян, ― вы не будете возражать, что мы без вас, как председателя лётной подкомиссии, начали принимать экзамен? Дело в том, что сегодня имеется погода, а уже завтра синоптики не обещают. Нужно успеть принять самостоятельные полёты.
― Да нет. Какие могут быть возражения? ― ответил Полуйко. ― Погоду нужно ловить. Уже осень. Мне только вчера сообщили. Получили телеграмму после обеда. Надеюсь, что без меня документацию проверили.
Спросил об этом потому, что перед приёмом экзамена по лётной подготовке надлежит проверить налёт курсантов и выполнение ими всех упражнений, предусмотренных КУЛПом. Кроме того, нужно ознакомиться с ходом выполнения плана лётной подготовки курсантов, организацией, управлением и обеспечением полётов, состоянием учебно-материальной базы и другими вопросами, которые надлежало включать в акт работы ГЭК.
― Да, ― ответил Уткин. ― Проверял подполковник Крижановский, старший инспектор Боевой подготовки ВВС Прибалтийского военного округа, член ГЭК. Он вам доложит. Вы можете дать команду начальнику штаба полка, какие вам представить документы или объекты для проверки.
Друг за другом выруливали самолёты МиГ-21ф-13 для взлёта. Каждый курсант перед выруливанием на ВПП проруливал по РД почти рядом с комиссией. Его фамилию докладывал секретарь комиссии, один из начальников штабов эскадрилий. Он записывал в ведомость номер самолёта, на котором выруливал курсант, его позывной, время взлёта и посадки.
Курсант выполнял полёт по кругу на данном руководителем полётов эшелоне, при определенном остатке топлива запрашивал снижение после прохода ПРС к первому развороту, входил в малый круг полётов, выполнял заход на посадку и посадку. Секретарь докладывал главе комиссии фамилию и позывной курсанта, который снижался после ПРС и перед четвертым разворотом. Глава комиссии наблюдал за полётом курсанта и ставил ему оценку за выполнение элементов полёта, которые подлежали оценке, и выводил общую оценку за полёт.
― У вас есть допуск к инструкторским полётам в сложных метеоусловиях? ― спросил Микоян Полуйко.
― Есть, при установленном минимуме на МиГ-21ус, ― ответил Полуйко. ― Лётная книжка у меня с собой.
― Хорошо. Это на случай, если придётся выполнять полёты в СМУ.
Плановую таблицу выполнили, все курсанты сдали экзамены. После обеда провели разбор полётов и предварительную подготовку на следующий лётный день.
Поселились в двухкомнатной квартире в ДОС, которая была назначена как гостиница для начальства, которое остаётся на ночь в гарнизоне. В одной комнате на одну кровать разместился Микоян, в другой на две кровати ― Полуйко и Крижановский. В коридоре на стене висел телефон с выходом на коммутатор полка.
Телефоном пользовался, в основном, Микоян. Он звонил каждый вечер в Москву, беспокоясь о состоянии здоровья своего отца, Анастаса Ивановича. Говорил, что ему запрещают врачи пить, но он не придерживается их советов и иногда прикладывается. Ему было 83 года, и он совсем ослабел.
Не зря спешили выполнить самостоятельные полёты курсантов. На следующий день погода начала портиться. На разведку погоды вылетел заместитель командира полка на спарке с подполковником Полуйко в задней кабине. Нижний край облачности над аэродромом был около 500 метров, видимость под облаками 6-8 километров. Прошли на запад, откуда приближался атмосферный фронт, под облаками.
На расстоянии 50 километров облака постепенно снижались до 300 метров со снижением видимости до трех километров с переходом в дождь. Экипаж перевёл самолёт в набор высоты и вошел в облака. В облаках спокойно, незначительное обледенение, верхний край до пяти тысяч метров. Пройдя по заданному маршруту, разведчик погоды связался с запасными аэродромами, развернулся на ПРС, зашёл по системе с прямой. Нижний край на выходе из облаков был 500-600 метров. Видимость ― 6-8 километров.
Посоветовавшись с разведчиками погоды и синоптиком, председатель ГЭК принял решение выполнять экзаменационные полёты по второму варианту плановой таблицы полётов за облаками с контролирующими, которые имеют допуск к инструкторским полётам в соответствующих условиях. Таких оказалось всего пять: Уткин, Полуйко, Крижановский, заместитель командира полка по лётной подготовке и старший штурман полка. При минимуме погоды могли летать только Полуйко и Крижановский. Заместитель командира полка, который летал на разведку погоды, руководил полётами.
В связи с тем, что генерал Микоян имел значительный перерыв в полётах в сложных метеоусловиях, он летал на спарке с командиром полка, одновременно решая свою проблему с подтверждением класса.
Экзаменационное задание предусматривало полёт парой двух выпускников с контролирующими с выполнением типового воздушного боя, расхождение по зонам, выполнение фигур сложного пилотажа, выход на привод одиночный, заход на посадку и посадку. По условиям погоды, взлёт выполнялся по одному, сбор пары за облаками, полёт до зоны, выполнение воздушного боя, потом в разных зонах выполнения фигур пилотажа, которые позволяли выполнять облака, выход на посадку с рубежа с использованием посадочных систем и посадка.
Полуйко должен был летать в паре с Крижановским, которые имели одинаковый допуск при установленном минимуме погоды, а заместитель командира со старшим штурманом полка, которые имели допуск при повышенном минимуме.
Таким образом, выполнили в первом вылете, пока облачность держалась 500 метров, по одному вылету обе пары, на второй вылет облака снизились до 300-350 метров и видимость до трех километров. Полуйко с Крижановским выполнили с курсантами ещё один вылет в паре. Микоян с командиром полка выполнил два полёта ― с прямой и по маршруту.
И всё. Полёты закрыли ― пошёл дождь, монотонный, осенний, с низкими рваными облаками. Это, по-видимому, надолго.
Уточнили плановую таблицу на завтрашние полёты, отобедали и пошли отдыхать.
Более двух недель дёргались с полётами, а результатов мало. Через два-три дня, когда дождь редел, выходили на полёты. Если не было погоды для полётов с курсантами, провозили лётчиков полка, пытаясь ликвидировать перерывы в их полётах в СМУ.
Время, свободное от полётов, а такого было вдоволь, лётчики сидели в гостинице. Под дождём ходить было никуда, да и Купянск не такой город, где можно было бы найти занятие для людей их возраста.
В долгие дождливые вечера, а то и дни, когда на улице было ненастье, лётчикам привозили ужин в гостиницу. Все собирались в комнате, где жили подполковники, накрывали стол, появлялась бутылка коньяку, и долго тёк разговор за чашкой чая об интересных историях прошлого. Алексей Анастасович оказался хорошим собеседником, говорил, в основном, он, а подполковники с жадностью слушали, ибо то, о чём он рассказывал, для них в те времена было недоступным. Впоследствии детали тех рассказов стёрлись, но основные моменты рассказанного врезались в память на всю жизнь.
Алексей Анастасович часто выражал свое удовлетворение тем, что он вырвался на госэкзамены в училище, оторвавшись от того кошмара, в который попала его воздушная армия, во время оказания помощи чехословацкому народу в августе 1968 года. Он рассказал, как вводились войска, как ночью захватывались аэродромы Чехословацкой республики, какое сопротивление оказывали при этом военные чиновники Чехословакии, какому риску поддавались советские лётчики, выполняя перелёт и посадку на неподготовленные аэродромы с выключенным радиотехническим и световым оборудованием на этих аэродромах.
Много чехов, в том числе и военных, враждебно относились к советским военнослужащим, которые пришли на их землю наводить порядок.
Было интересно слушать рассказ генерала о его детстве. Он говорил скромно, просто и, казалось, откровенно. В те времена мало что выходило в народ о жизни вождей. Ходили разные слухи, но об этом боялись не только говорить, но и слушать.
― Наша семья до и во время войны жила в Кремле в двухкомнатной квартире рядом с квартирой Ворошилова. В одной комнате была спальня родителей, в другой ― мы, пять братьев. Я ― средний из них, этот ― Алексей Анастасович показал на средний из пальцев левой руки. ― Квартира была тесная, зато в Подмосковье была большая дача, где и проводили мы большую часть времени.
Микоян на минуту умолк, словно выбирая из памяти, что можно было рассказать, и продолжил:
― Среди членов правительства, которые жили в Кремле, была напряжённая обстановка всеобщей подозрительности, подслушивания, слежки. Даже в спальне родителей за ковром был установлен микрофон для подслушивания. Все в семье об этом знали, но не подавали вида. Поэтому разговоры велись с оглядкой на то, что их кто-то подслушивает. Всё это Берия. А если было нужно поговорить по сугубо конфиденциальным вопросам, то эти разговоры велись на свежем воздухе во время прогулок вокруг дач. Особенно сложная обстановка сложилась в последние годы жизни Сталина, его болезни и смерти. В Кремле Сталин жил один. Когда он после инсульта лежал в кровати, возле него находились врачи и члены Политбюро. Здесь разговоры о последствиях не велись, боялись, что Сталин слышит и понимает, о чём идёт речь. О том, что он был при сознании, говорит такой факт. Дежурный врач, женщина, хотела облегчить Сталину мочеиспускание и начала прилаживать мочеприёмник, он изо всех сил двинул её ногой. После этого подобную операцию проводили врачи-мужчины, на что Сталин реагировал спокойно.
Чай остыл, и Крижановский пошёл на кухню его подогреть. Прибавив в чашки с чаем коньяка, Алексей Анастасович продолжил:
― Очень много в народе идёт разговор о судьбе сына Сталина ― Василия Иосифовича. По большей части при этом очень много выдумки и лжи. Действительно, в последние годы Василий был разбалован большим к нему вниманием, высоким статусом, безнаказанностью поведения, он впадал в буйное пьянство, невзирая на высокий пост командующего ВВС Московского военного округа. Мне памятный эпизод из его жизни, который закончился снятием Василия с должности командующего.
― А дело было так, ― после короткой паузы продолжил рассказ Алексей Анастасович. ― 18 августа 1952 года проходил воздушный парад на аэродроме „Тушино” в честь Дня Воздушного Флота СССР. Всем известно, какое внимание уделялось в те годы авиации и какую популярность она имела в народе, тем более, что Иосиф Сталин считался покровителем авиации. Лётчики по-другому себя и не называли, как „Сталинские соколы”. Поэтому воздушные парады проводились с его присутствием, и лётчики старались показать своё мастерство с высоким искусством, имея в виду, что, кроме многотысячного люда, за ними неотрывно смотрят глаза Вождя. Я в то время, будучи командиром эскадрильи самолётов МиГ-15, должен был плотным строем провести группу на малой высоте над аэродромом на большой скорости и, выполнив горку, пойти на аэродром посадки. Собрав группу, я повёл её по заданному маршруту, строго по времени проходя контрольные ориентиры. На последней прямой перед выходом на аэродром Тушино нужно было снизиться до высоты 50 метров и, разогнав скорость до 900 км/час, пройти над лётным полем. Всё шло по заблаговременно рассчитанной и испытанной схеме. Погода способствовала заданию. Я обратил внимание на невероятный гвалт, стоящий в наушниках шлемофона. Василий Сталин, будучи руководителем воздушного парада, непрерывно кричал в эфир, подавая сумбурные команды. Стало понятным, что он в состоянии отличного подпития. В воздухе постоянно слышались его мат, обидные характеристики лётчикам. Когда мы подходили к аэродрому, слышалось: „Миги! Где вас х.. носит?! Я вас не вижу! А-а! По-ка-за-а-лись. Вы бы ещё выше залезли! Чего вы бултыхаетесь, как гавно в проруби?! А ну ниже! Ниже, трусы паршивые! Ниже! Вам молоко возить, а не на МиГах летать! Ещё ниже!” Я впился глазами в землю, которая проносилась сплошной серой лентой, глядя вперёд, зная, что мои ведомые будут держать высоту по мне, своему ведущему. А мне важно не поддаться на безумные уговоры командующего. Радиовысотомер отмечал высоту 30 метров, что соответствовало пятидесяти метрам. Так мы пронеслись над аэродромом, в установленном месте взяли ручки на себя и, выполнив гору, взяли курс на аэродром „Кубинка”.
Микоян вздохнул, как будто сбросил с себя неприятное видение, и продолжил:
― Благополучно приземлившись на аэродроме, мы поспешили переодеться и автобусом выехали в Кремль на приём, который устраивал Йосиф Сталин в честь Дня Воздушного Флота СССР. На приём, кроме руководства партии и правительства, были приглашены лётчики, которые принимали участие в воздушном параде. Заполненный зал присутствующими, которые сидели за длинными широкими столами, гудел приглушенными голосами. Все взгляды были обращены на Сталина и других членов политбюро, которые сидели за отдельным столом. Мне повезло сесть на место почти рядом с главным столом, и я мог слышать, о чём там разговаривали. Сталин поднялся, и всё стихло. Он проговорил тост за коммунистическую партию, под руководством которой создан могучий воздушный флот и за лётчиков, которые освоили современную авиационную технику, показанную на параде, за победу коммунизма. Впоследствии Сталин обратился к главкому ВВС маршалу авиации Жигареву, который сидел неподалеку: „Товарищ Жигарев, я не вижу командующего парадом. Непорядок, лётчики здесь, а командующего нет. Найти”. Действительно, Василия не было. На исходе парада он был настолько пьян, что залёг спать. Адъютанты, получив команду Сталина, едва его растолкали, напоили какими-то лекарствами и привезли в Кремль. Очухавшись, но ещё под газами, Василий появился в зале, где происходил приём. Он подошёл к столу, где сидел Сталин и доложил о прибытии. Сталин спросил: „Ви почему опаздываете?” Василий молчал. „Товарищ Жигарев, почему вы распустили своих командующих?” Жигарев поднялся и ответил не то с досадой, не то с расстройством: „Но он меня не слушает, товарищ Сталин”. „Как это не слушает?” ― зло поглядел на Василия Сталин. „А кого слушать? ― ответил тот. ― Этого х.. лысого?” „Что?! ― вскипел Сталин. ― Cвободен, генерал, вы больше не командующий!” Василий повернулся и вышел из зала. На следующий день был подписан указ об освобождении Василия Сталина от должности командующего ВВС Московского военного округа.
Алексей Анастасович сообщил и о последующих невероятных мытарствах сына вождя: символическое обучение в военной академии при жизни Йосифа Сталина, заключение после смерти Сталина, восьмилетнее пребывание в лагерях ГУЛАГа, ссылка в Казань и загадочная смерть, безвестное захоронение.
Слушатели были ошеломлены такой откровенностью генерала. Тогда подобные сведения были не только закрыты, но и опасные для их распространения. Полуйко ни с кем ими не делился, проникаясь глубоким уважением к Алексею Микояну.
Лишь через много лет, когда массовой информацией, правдивой и лживой, был заполнен Интернет, Николай Алексеевич нашёл информацию о жизни Василия Сталина. Его поразил разнобой в освещении жизни известных людей. Только о снятии Василия Сталина с должности командующего ВВС Московского военного округа было несколько противоречивых сообщений разных авторов, причём каждый из них ссылался на какие-то найденные официальные документы.
Надежды на улучшение в ближайшее время погоды не было, а выпускникам ещё нужно сдавать выпускные экзамены по теоретическим дисциплинам. Комиссия приняла решение лётную подготовку курсантов, которые не успели выполнить экзаменационный полёт в зону и на воздушное бой, эти элементы оценить на основании оценки отработанных элементов по текущей лётной документации. Это решение было согласованно с вышестоящим командованием.
Оформив и подписав выпускные документы, Полуйко убыл в свою часть. Он заехал к родителям Нины. Те были одновременно и рады, и удивлены неожиданным появлением зятя.
.
Перейти на следующую страницу
|
