|
|
Полуйко Н. А. Воспоминания, II часть
Весной с прибытием нового пополнения молодых лётчиков ― выпускников Барнаульского высшего военного авиационного училища лётчиков, полк Осташкова был укомплектованный полностью. Обстановка складывалась таким образом, что лейтенантов, которые ещё сами не имели опыта инструкторской работы, вынуждены были ставить командирами звеньев. Нужно было обучать их, и обучать их подчинённых.
Прибывшие лётчики с азартом взялись за свою подготовку. Их уже ждали курсанты. Они первыми начнут учить летать юношей, хотя и сами ещё не далеко ушли от юношеского возраста.
Несколько десятков молодых, энергичных, неспокойных, устремлённых в будущее лейтенантов. Они все почти похожие один на одного своей молодостью. Но они разные. Только сейчас, когда началась их практическая деятельность, начнётся складываться судьба отдельно каждого из них. Один из них быстро отсюда пойдёт вперёд, другой будет отставать, но тянуться за ним, третий будет топтаться на месте, так и не пойдёт никуда. А будут и такие, которые повернут назад. Никто из них и не поймёт, почему они попали на этот путь, который оказался явно не для них.
Проводя занятия с молодыми офицерами и выполняя с ними контрольно-показные полёты, я присматривался к ним, пытаясь распознать их способности к освоению более сложных задач лётной службы, чтобы более эффективно влиять на их карьеру.
Среди прибывших обратил на себя внимание среднего роста, коренастый молодой лётчик – лейтенант Руцкой Александр Владимирович. Проводя занятия с лётчиками, я не мог не выделить его среди других лейтенанта, который всегда внимательно слушал преподавателя. Было приятно сознавать, что слушатель критически воспринимает всё, про что говорится в докладе. Я видел по лицу Руцкого, как воспринимается мой рассказ. Если всё было понятно, то лицо излучало удовлетворение, заинтересованность, а если я касался какого-либо вопроса, что не воспринимался умом слушателей, то на лице Руцкого можно было прочитать растерянность, нетерпение, протест. Тогда я подходил к толкованию вопроса с другой стороны, пытаясь разъяснить непонятные нюансы.
Среди молодых лётчиков был заметен и выпускник Ейского ВВАУЛ 1970 года лейтенант Волошенко Александр Александрович. Он выделялся своим серьёзным отношением к личной лётной подготовке, к повышению знаний в вопросах аэродинамики, авиационной техники, тактики. Характерной чертой его поведения была исключительная любознательность и старательность. Спокойный, вдумчивый, организованный молодой лётчик с первых дней пребывания в эскадрильи выбился в лидеры и был определён первым кандидатом на должность командира звена.
Отметил я среди слушателей и лейтенанта Ильина Сергея Дмитриевича, сына моего бывшего комэска из Алейска подполковника Ильина, в эскадрилье которого я служил перед расформированием Сибирского лётного училища. Лейтенант так поразил меня схожестью со своим отцом, что я узнал его с первого взгляда. Я помнил подвижного русого мальчишку, который всегда бежал навстречу своему отцу, когда мы возвращались с аэродрома в жилой городок. И вот теперь передо мною стоял возмужалый лейтенант, которому надлежало пройти путь отца, и пойти дальше, освоив высоты в авиации да и в жизни, которые не являлись его отцу даже в мечтах.
Я давно уже научился различать людей по их отношению к делу. Одни безразличны ко всему, что творится вокруг. Они бывают или очень старательные работники, которые выполняют всё, независимо от того, в каких условиях и как это происходит, был бы приказ старшего начальника, или ленивые, ибо им не хочется даже подумать над тем, что помогает им, а что мешает. Других беспокоит всё, что относится к их делам, и тогда они, в зависимости от их характера, или высказывают неудовлетворённость, или пытаются сами устранить с пути преграду, или посоветовать кому-то это сделать.
Лейтенанты, фамилии которых я упомянул выше, со временем пошли каждый своим путём, добившись высокого положения в жизни. Они первыми были назначены командирами авиационных звеньев, командирами авиационных эскадрилий. А далее они стали известными личностями в государствах бывшего СССР.
Однажды я прилетел в полк Осташкова, где планировалось офицерское собрание. Мне хотелось послушать, что говорят сами офицеры про свою подготовку к полётам с курсантами накануне работы комиссии училища, которая должна определить готовность полка к выполнению своего предназначения ― готовить лётчиков.
Командир полка сделал доклад. Он проанализировал состояние лётной подготовки в полку, отметил лучших лётчиков, покритиковал отстающих, поставил задачи на ближайшее время и попросил офицеров высказать свои мысли относительно улучшения состояния дел в полку.
Я подумал, что вряд ли будут активно обсуждаться дела, если заранее не назначены кандидатуры для выступления. Но я ошибся. Один за одним поднимались офицеры, и высказывали свои мысли относительно тех недостатков, которые допускались во время их лётной подготовки, и которые мешали нормально работать. Я сидел за задним столом, внимательно слушал, и кое-что записывал себе в блокнот. Я отказался сесть за стол президиума, куда меня приглашал командир полка, ― так удобнее воспринимать выступления офицеров, которые выходили к трибуне.
Первым взял слово заместитель командира эскадрильи по политической части старший лейтенант Фролов.
„Наверно, выступает по назначению, чтобы дать направление обсуждению доклада командира”, ― подумал я, записывая фамилию выступающего молодого замполита, недавно назначенного на эту должность.
Поговорив о том, о сём – что-то об исполнительной дисциплине и требовательности, о требованиях партии, призвал всех лётчиков воспитывать курсантов в духе преданности Родине, дисциплинированности, и сел на место.
За ним у председательствующего командира полка попросил слова молодой лётчик эскадрильи майора Мухи лейтенант Панюков. Он вышел за трибуну, смело глянув на присутствующих в зале и начал говорить не по записанному:
― Мы сейчас выполняем полёты по программе десятимесячных курсов подготовки к полётам с курсантами. Программа напряжённая. Требуется много времени для подготовки к полётам, а нас отвлекают на выполнение различных задач, которые непосредственно не связаны с полётами. Нас заставляют рисовать схемы, плакаты и тому подобное. Готовясь к полётам, нам много приходится переписывать в рабочие тетради с инструкции лётчику и программы порядок выполнения полётного задания, технику выполнения полёта, меры безопасности, действия в особых случаях полёта и т.д. И эти конспекты нужны только для того, чтобы в случае какого-нибудь несчастья было оправдание, что лётчик готовился к полёту. Часто мы не успеваем это сделать, поэтому качество подготовки снижается. Иногда пишем конспекты и в период полётов. Нужно меньше писанины, а больше активных методов подготовки к полёту.
На трибуну поднялся ещё один молодой политработник, замполит эскадрильи майора Скрыпкина старший лейтенант Александров. Он тоже был недавно назначен на эту должность из лётчиков-инструкторов полка. Политический отдел училища вынужден был подбирать политработников из тех же молодых лётчиков, которые прибыли после выпуска из других училищ. Они ещё много чего не знали: как работать с людьми, как относиться к бывшим своим товарищам, равным по возрасту и лётному мастерству, а иногда и старшими их по возрасту и опыту работы. Но они пошли на эту работу по личному желанию, и старались больше выступать на различных собраниях, хотя не только не имели, что сказать, а и не знали, о чём говорить.
Александров повторил мысль, что много недостатков потому, что с ними свыклись и их не замечают. Он напомнил, что нужна тщательная морально-психологическая подготовка лётного состава к полётам с курсантами.
„А кому это неизвестно?” ― подумал я. ― „Про это говорится на всех совещаниях и сборах”.
Следом взял слово лейтенант Рустемов, лётчик той же эскадрильи, что и выступающий перед ним замполит. Сын гор начал с южной горячностью и прямотою:
― Командир у своём докладе не раскрыл причины низкой исполнительной дисциплины. Разве можно нормально выполнить расплывчатые неконкретные указания? Ставятся задания сделать. А как сделать, когда, какими средствами ― это твоё дело. Командир звена мыслит масштабами маршала. Он не является организатором выполнения задач, а только ретранслирует то, что получил сверху. Мне курсантом было легче, а тут иногда наступает беспросветность.
Заместитель командира эскадрильи капитан Мищенко у своём выступлении, не называя фамилий, критиковал командиров, что нарушают субординацию ― „дерут офицера при солдатах”. Распорядок дня напряжённый. Рабочий день начинается в четвёртом часу утра и заканчивается в десятом вечера. Невозможно всё время батогом воспитывать, нужно и пряника давать.
Лейтенант Фильчо, лётчик-инструктор эскадрильи майора Мухи, выступая, высказал неудовлетворение организацией подготовки учебно-методической базы:
― Даётся задание на разработку стендов и другого оборудования классов подготовки к полётам лётных групп без соответствующего обеспечения. Материалов нет, а когда спросил комэска, где взять, он отвечает: „Пойдёшь и стащишь”. Спрашиваю: „А где можно стащить?” Отвечает: „Найдёшь где”... Ещё хотел бы сказать про объективный контроль качества выполнения полётных заданий. Он никуда не годится из-за низкой точности. Например, точность измерения скорости полёта самолёта составляет плюс-минус сто пятьдесят километров в час. Разве можно оценить качество полёта.
Председательствующий дал слово командиру звена капитану Б. На трибуну вышел невысокого роста, худой лет за тридцать офицер. Я знал, что этот лётчик прибыл со строевой части, где летал на истребителях-бомбардировщиках Су-7б. Его перевели в училище по семейным обстоятельствам. Случились какие-то разлады в семье. Причина перевода офицера командованием полка от коллектива скрывалась, надеясь на то, что недоразумения между супругами со временем забудутся ― зачем лишнее вмешательство в интимную сферу жизни семьи.
Б., уставившись взглядом глубоко посаженных глаз в пол за трибуною, будто пряча его от присутствующих, начал приглушенным голосом:
― Я вот хотел что сказать. Уже несколько раз я говорил и комэску, и командиру полка, что пора серьёзно заниматься тактикой воздушного боя, но не нашёл понимания среди командования. Дело в том, что я разработал такие тактические приёмы, которые дают истребителю явные преимущества в воздушном бою…
Я прислушался к словам выступающего офицера. Что-то новое прозвучало в них. Но почему, на, казалось, серьёзные речи, собрание отреагировало приглушенным смешком? Осташков тоже с усмешкой посмотрел на Б., но тот, не обращая внимания на присутствующих, упёрто продолжал монотонно вести своё, при этом явно не выражая бойцовского характера истребителя.
― Свои разработки я выложил в научной статье и послал в журнал „Вестник воздушного флота”, но там тоже бюрократы, и я не получил от них ответа. А время идёт, теряется ценная идея, которая могла б значительно повысить боеготовность Военно-Воздушных Сил.
Осташков не выдержал и перебил выступающего:
― Товарищ капитан, мы с вами на эту тему говорили неоднократно и на методических сборах, и в личной беседе. Зачем вы снова поднимаете этот вопрос? Вы б лучше рассказали, как ваше звено готовится к полётам с курсантами. У вас есть что сказать по этому поводу?
― Нет, нету. Я поднимаю этот вопрос, пользуясь присутствием на нашем собрании заместителя начальника училища.
― Тогда садитесь. У вас будет возможность доложить полковнику Полуйко свои идеи после собрания. Вы не возражаете, товарищ полковник? ― обратился Осташков к Полуйко.
― Не возражаю, ― откликнулся я. ― Я прошу капитана Б. после собрания прибыть в штаб полка. Желательно с материалами разработки вашей идеи.
― Есть, ― ответил капитан и с расстроенным видом пошёл на своё место.
Следующим попросил слово лейтенант Руцкой, лётчик-инструктор эскадрильи капитана Александренко. Я, зная этого лётчика как амбициозного, был уверен, что он не упустит возможности показаться начальству, и выступит.
Не спеша, с достоинством вышел за трибуну, обвёл взглядом присутствующих и спокойным, но настойчивым голосом сказал:
― Товарищи офицеры, мы с вами находимся на финишной прямой в движении по обучению курсантов. Подготовка к этому событию состоит, во-первых, из нашей личной теоретической, лётной и методической подготовки, а во-вторых, с подготовки учебно-методической базы ― наполнения классов предварительной подготовки необходимыми атрибутами, которые край нужны для качественного обучения курсантов. Сделано много. И я должен сказать, что лётчики с ответственностью относятся к этому вопросу. Но всё-таки не хватает общей организованности. Чувствуется какая-то размытость дела. Много времени уходит впустую из-за непродуманности планов. Командиры часто руководят по принципу „стой здесь, иди туда”. Не успеешь сделать одно, как поступает команда делать другое.
Мне нравились в выступлениях офицеров принципиальность и нетерпимость к недостаткам, допускаемых в полку. Особенно радовали меня выступления молодых лётчиков, отсутствие в них безразличия к состоянию дел в подразделениях, смелость высказываний. Чувствовалась искренность молодых перед начальством и старшими товарищами. Одновременно с этим я ощутил и тревогу за слабость командования полка и молодых командиров эскадрилий и звеньев, отсутствие у них опыта в организации работы личного состава. Я понимал, что критические выступления офицеров были и потому, что на собрании присутствовал один из заместителей начальника училища. Очевидно, настолько наболело, что они не стеснялись „выносить мусор из избы” и, естественно, ожидали соответствующей реакции от меня, представителя управления училища. Поэтому, когда на очередное предложение командира полка никто из офицеров не изъявил желания выступить, я поднялся, и пошёл к трибуне.
― Товарищи офицеры, ― обратился я к залу. Десятки пар глаз неотрывно смотрели мне в лицо в ожидании, что скажет приезжее начальство. ― Сегодня вы рассматриваете важное для будущего полка и училища вопрос. Обучение курсантов ― это основная задача, ради которой нас всех сюда собрали. Конечно, как мы к ней подготовимся, так и будем её выполнять. Вы, очевидно, ещё помните, с каким нетерпением, будучи курсантами, в период теоретического обучения в УЛО ожидали то время, когда начнёте летать. И, наверное, были свидетелями, когда кое-кто из ваших друзей-однокурсников не смог освоить лётную специальность по разным причинам, в том числе и из-за слабых методических способностей их инструкторов. Я тоже встречал таких учителей, которые настолько завозили лётную группу, что не выпустили самостоятельно ни одного курсанта, и командир звена садился в заднюю кабину, и еле успевал выпустить нескольких курсантов, навыки которых ещё можно было спасти. Остальные были отчислены. Будем надеяться, что у нас не будет таких горе-инструкторов. А для того, чтоб подготовиться к качественному обучению, надо много работать сейчас, пока есть ещё время. Когда курсанты прибудут, обучаться и готовить базу будет уже поздно…
Далее я продолжил:
― Послушав выступления офицеров на собрании, я сделал для себя вывод, что среди вас нет безразличных к делам в полку, к тем проблемам, какими живёт коллектив. Это придаёт командованию училища уверенности, что вы на правильном пути, и что коллектив в состоянии выполнить поставленные задачи. Мы понимаем и видим, что в полку есть трудности, которые мешают нормально работать, и стараемся сделать всё от нас зависящее, чтобы облегчить вам выполнение задачи подготовки к полётам с курсантами. Но все мы понимаем, что становление училища, буквально, с нуля, требует значительно больших усилий, чем для давно работающего училища, в котором учебный процесс уже отработан. Поэтому и неизбежные трудности, хотя и желательно, чтобы они были минимальны. Нужно их преодолевать спокойно, организовано и, главное, дружно, помогая друг другу, не перекладывать свои обязанности на других. Никто не придёт к нам готовить учебно-методическую базу, никто не будет для нас устраивать наш быт, никто не сможет сделать хорошего инструктора, если он сам не захочет им стать, а командир звена не сможет ему помочь…
― Позорно слышать, когда командир, чтобы снять с себя ответственность, заставляет подчинённого офицера красть или выполнять задание, которое явно невозможно выполнить. Мы стоим на том, чтобы офицеры росли по службе именно в нашем училище, а не присылались на вышестоящие должности из других училищ. Для этого проводится соответствующий отбор и подготовка кандидатов на высшие должности. Вы видите, что уже сегодня значительная часть командиров звеньев назначена из числа офицеров, недавно прибывших после окончания училищ. Не исключено, что имеют место и ошибки в кадровой работе. Командиру полка надо решительнее исправлять ошибки, подобные тем, о которых говорилось на сегодняшнем собрании. Если вновь назначенный командир допускает высокомерие и хамство относительно своего подчинённого офицера, то поменяйте их местами, значит, рано тому быть командиром… Вместе с тем, хочу заметить, что и подчинённому офицеру надлежит проявлять инициативу и старательность во время выполнения поставленного задания. Надо избегать выдвижения на должности командиров ленивых, безынициативных офицеров и тех, кто умудряется прятаться за других, перекладывать на них свои заботы. Надеюсь, что среди вас таких нет… В заключение, разрешите выразить уверенность, что офицерский коллектив вашего полка с честью справится с поставленными задачами, завершит подготовку к полётам с курсантами с высоким качеством. Искренне желаю вам всем крепкого здоровья, счастья, успехов в ваших делах!
Идя к штабу после собрания, я спросил у Осташкова:
― Николай Макарович, что за проблема у вас с тем командиром звена, который выступал про новые идеи в тактике?
― Да, ведь я хотел вам доложить об этом лётчике, но всё никак не осмелюсь. Какой-то он… не от мира сего. Несёт ахинею про тактику. Как будто, вы тут, шкрабы, ничего в ней не смыслите и меня не слушаете. Постоянно подчёркивает, что он из строевой части боевой лётчик и хорошо всё понимает.
― Может, и в самом деле он прав? Вы с ним говорили?
― Да неоднократно. Мелет пустое, противно слушать. Вот вы с ним поговорите, и вам сразу станет понятно, что у него мозги набекрень.
― Даже так?.. А как он ведёт себя в коллективе, на полётах, в быту? Послушать вас ― он совсем сдвинутый. Он же летает! Вы ждёте, когда он в полёте что-то вам выбросит? А что, если он начнёт применять свои бредовые идеи на практике?
― Не думаю, что он до этого дойдёт… Он мне рекомендовал попробовать, но я категорически ему запретил и предупредил.
― Хорошо, будем разговаривать,― уже на пороге штаба сказал я.
Минут через тридцать в кабинет командира полка, где я в это время работал, постучал в дверь и зашёл капитан Б.
― Проходите и садитесь, ― пригласил его к столу, показывая на стул.
Б. сел, глянул на меня исподлобья, и опустил глаза.
― Смелее, товарищ капитан, ― подбодрил я собеседника. ― Мы с вами один на один встречаемся впервые, и я вас не знаю. Если вы не возражаете, то перед беседою о ваших разработках расскажите о себе. Где вы и когда родились, кто ваши родители, где учились, служили, какая ваша семья, как вам сейчас служится, какие вас занимают проблемы. И вообще, расскажите о себе всё, что вы считаете возможным рассказать. Не возражаете?
― Нет, ― проговорил, вздохнув, Б. и отложил папку, которую принёс с собой. Он явно не ожидал, что придётся начинать разговор не с этого.
― Тогда я слушаю.
Капитан немного помолчал, собираясь с мыслями, и начал глухим голосом:
― Родился я в 1941 году в городе Томске непосредственно перед войной. Отец работал слесарем на заводе, мать ― медсестрой в больнице… Отца забрали в армию… С начала войны он исчез без вести, и мне не пришлось его видеть. Учился в школе до семи классов, затем пошёл работать на завод учеником слесаря, одновременно учился в вечерней школе. Школу закончил в 1960 году и поступил в Ейское училище, которое окончил в 1964 году на МиГ-17. После выпуска я попал в истребительно-бомбардировочный полк. Там я переучился на Су-7б. Получил квалификацию военного лётчика второго класса… Женился… Имею сына пяти лет… Я попросился перевести меня в другую часть…
Капитан замолчал. Я не подгонял его говорить дальше, тоже молчал. Помолчавши минуту-две, капитан снова заговорил:
― У меня возникли напряжённые отношения с супругой. Мне не хотелось об этом говорить, но я вам скажу…
Я не вправе говорить о подробностях его рассказа, так как обременён обещанием сохранить его тайну. Но история схожая с тысячами семейных разладов, которые заканчиваются в большинстве случаев разводами и выбросом в общество новых невинных сирот…
― Ну, и где ж выход? ― после долгой паузы спросил я. ― Вы ж понимаете, что так дальше продолжаться не может?
― Не знаю… где выход.
― Надо думать. Без вас лично никто не сможет развязать этот вопрос. Я понимаю сложность этой ситуации. По молодости кто не ошибался? Может, ради сына, его будущего и стоит пересилить себя… Время ― самый лучший лекарь. Но надо учитывать, что профессия лётчика не допускает разлада психики. В полёте нельзя, чтобы сознание лётчика отвлекалась на эмоциональные переживания. Иначе ― недалеко и до беды.
― Да нет. В полёте я ни о чём не думаю, кроме выполнения задания. Наоборот… Меня охватывает желание как можно лучше выполнить полёт… Вот я и о воздушном бое думаю, чтобы научиться побеждать в бою. Мне не нравится, что наши КУЛПы такие упрощённые, что курсантов не обучают воевать.
„Стоп! ― подумав я. ― Это нужно развернуть. Возможно, здесь выявится неадекватность мышления”.
― В учёбе должен выдерживаться принцип „от простого к сложному”, ― заметил я. ― Сначала на учебном самолёте нужно научить курсантов простым маневрам, а затем, постепенно усложняя, научить более сложным маневрам, далее всё это закрепить на боевом самолёте. В училище курсантам ещё нельзя излишне усложнять маневры ― за малым опытом они могут не справиться. Наши КУЛПы составлены мудро, с учётом постепенного приобретения навыков в технике пилотирования и боевом применении самолёта. По такому же принципу построены и КБП строевых частей, в которых отработка навыков ведения воздушных боёв расписаны от простых типовых маневров до свободного воздушного боя на граничных режимах...
― Все равно, не всё учтено и в КБП, ― перебил меня капитан. ― Я вот предложил один самый перспективный маневр… Сейчас я вам его покажу.
Он подтянул к себе папку, развязал тесёмки, и вытянул оттуда ученическую тетрадь. Полистал несколько страниц, исписанных мелким шрифтом, нашёл и открыл страницу с рисунком маневра, и подал мне.
― Вот смотрите: противник летит, истребитель подходит к нему сзади сбоку на минимальную дистанцию, и делает вокруг него бочку. Тот от неожиданности шарахается, резко хватает рули и валится в штопор.
― Напугал?
― Напугал.
Я сделал над собой усилие, чтобы не рассмеяться, нарочито внимательно рассматривая рисунок. Ко мне из глубины памяти приходит воспоминание, что где-то я уже про это слышал. Да, вспомнил!
Я, будучи курсантом, сижу на занятиях по боевому применению, и преподаватель, подполковник Выхорев рассказывает курсантам: „Бочка во время Первой мировой войны считалась боевой фигурой. Русский лётчик подкрадывался сзади к немецкому, на большей скорости обгонял его сбоку, а когда равнялся с противником – выполнял бочку. Немец от неожиданности шарахался от него, срывался в штопор и погибал”.
― Серьёзный маневр, - без признаков юмора сказал я. - Только есть несколько вопросов. Во-первых, я не помню, чтобы кто-то из лётчиков делал подобный маневр вокруг другого самолёта. А вы не пробовали его сделать?
― Нет, я только сделал расчёты, доложил комэске и командиру полка, но они посмеялись и запретили даже думать об этом. Я думаю, что вы мне поможете.
― Они, наверное, правы. Во-первых, вы предлагаете очень небезопасный маневр ― недалеко до столкновения. Во-вторых, целесообразность такого фокуса тяжело увидеть. Современные самолёты имеют средства защиты задней полусферы, которые предупреждают экипаж про приближение истребителя противника. Да и со слабыми нервами лётчиков не так уж много, которые будут шарахаться от всего необычного. Вот возьмите модели самолётов, и покажите, как вы будете выполнять бочку вокруг другого самолёта.
Капитан взял модели и покрутил одной моделькой вокруг другой.
― Понятно, ― сказал я. ― Если допустить, что можно выполнить такую бочку, то где гарантия того, что противник будет сидеть и ждать, пока вы выполните бочку? Он, наверное, шарахнется от вас сразу после того, как только вы накрените свой самолёт, чтобы сделать бочку.
Я давно понял всю абсурдность предложения лётчика, но меня уже интересовал вопрос, насколько далеко зашла неадекватность его мышления, и я продолжал беседу:
― Дело в том, что мы в училище не проводим эксперименты по эксплуатации авиатехники и её боевого применения, а пунктуально выполняем инструкцию, разработанную производителем и утверждённую Генеральным конструктором самолёта. Не можем мы самовольно изменять и полётные задания, определённые упражнениями КБП, или КЛП.
― Тогда я обращусь к Главнокомандующему ВВС. Не может пропадать талантливая идея ― с достоинством поднял голову капитан. Глаза его блестели.
― Не надо горячиться, ― спокойно сказал я. ― Талант не может быть утерянным. Вопрос мы решим таким образом. Я, с вашего разрешения заберу с собой эти заметки, и с помощью специалистов УЛО по аэродинамике разберёмся с вашими расчётами и подумаем, как дать ход вашим идеям.
― Я хотел ещё обратиться в Центр боевого применения и переучивания лётного состава ВВС, но не знаю, как на него выйти, куда писать, к кому обращаться.
― Для того, чтобы туда попасть, нужна соответствующая подготовка, и соответствующие данные здоровья и лётных способностей. Вы завтра запланированы на полёты?
― Так точно. Я летаю контрольные полёты с комэском в зону на сложный пилотаж и с замкомэском по приборам в закрытой кабине.
― Хорошо. Готовьтесь к полётам. Контрольный полёт в зону вы выполните со мной. Нет возражений?
― Нет, с удовольствием.
― Задание на пилотаж будет то, что дал вам командир эскадрильи. Выполняйте его обычным образом, ничего не меняя. Договорились?
― Так точно.
― Тогда, до завтра. Отдыхайте.
― Разрешите идти? ― поднялся и выпрямился капитан.
― Пожалуйста, - не по-уставному разрешил я.
Капитан круто повернулся на 180 градусов и строевым шагом пошёл к выходу.
Я задумался. Правильное ли я принял решение? Относительно психического состояния лётчика у меня сомнений не было. Надо отправлять на врачебно-лётную комиссию ― пусть определяют. Но я понимал, что это дело очень тонкое и деликатное. Не мог я просто так сказать лётчику, что у него „крыша поехала”. Не мог даже высказать подозрение относительно его психического здоровья, чтобы отстранить от полётов. А с другой стороны, я понимал, какую беру на себя ответственность, имея сомнения относительно здоровья лётчика, и допуская его к полётам. Поэтому и решил сам полететь с ним в зону, где могли б проявиться отклонения, характерные для его состояния. Да и легче принимать решение относительно судьбы лётчика, имея своё личное представление о его лётных способностях.
― Ну, какие впечатления от беседы с лётчиком, товарищ полковник, ― отвлёк меня от дум Осташков, зайдя в кабинет.
― Неоднозначны. С одной стороны, он мыслит правильно, соответственно с реальной обстановкой, когда дело касается его жизненных, особенно семейных обстоятельств, а с другой ― что касается бочки, будто умом рехнулся. Мне кажется, что его семейные обстоятельства всё-таки свихнули его с ума.
― Похоже, что так, ― вздохнул командир полка.
― Этого ж ему не скажешь. Надо в таких случаях дело решать корректно… Он высказал желание перевестись в Липецк, в Центр. Попытаемся это использовать… Я завтра с ним слетаю в зону, будто бы для проверки техники пилотирования, чтобы принять решение относительно целесообразности ходатайства о его переводе, а затем пошлём в госпиталь для проверки его здоровья. Вот там и должны сделать квалифицированный вывод относительно его психического здоровья - Наполеон он или не Наполеон. Сдвиг по фазе ― очень скрытная штука, её иногда годами нельзя выявить, а проявиться это может только при определённых обстоятельствах.
― А, может, не стоит лететь с ним в зону? Если он и в самом деле сдвинутый, то это ж не безопасно.
― А стоит ли его пускать одного? Гляди, догонит кого-нибудь в полёте и начнёт крутить вокруг него бочки, и принесёт нам беду.
― Я предлагаю отстранить его от полётов и направить в госпиталь.
― А на каком основании ты его отстранишь? Он что, сумасшедший? Будет прав, если подаст на тебя в суд. Я считаю, что риска лететь с ним пока что нет. Он будет стараться показать хороший полёт. Да и я буду настороже. В плановой таблице полётов он спланирован с комэском. Я имею право лететь с ним для контроля. Внесём изменение в плановую таблицу.
На следующий день полёт состоялся. Капитан в полёте старался, значительных отклонений не допускал. Я отметил только чрезмерное напряжение лётчика в полёте. Прилетел он мокрый от пота, но удовлетворённый, что удачно выполнил полёт.
После полёта я сказал капитану:
― Молодец, вы аккуратно пилотируете. Теперь надо пройти врачебно-лётную комиссию, чтобы подтвердить своё здоровья, и тогда можно будет ходатайствовать о переводе вас в Центр.
Прилетев под конец дня в Борисоглебск, я зашёл к начальнику медицинской службы училища подполковнику Галочкину. Поздоровавшись, я прямо спросил у него:
― У вас есть какие-нибудь данные о наличии в полку Осташкова лётчика с разладами психического состояния?
― Нет, таких данных у меня нет, ― удивлённо ответил Галочкин.
― Вы ж понимаете, что лётчик никогда не придет к начмеду полка и не скажет, что он шизофреник. Наверное, надо внимательней прислушиваться к разговорам лётчиков, анализировать их поведение, знать взаимные отношения с жёнами и другими членами семьи. По-моему, одного мы почти проморгали. Сейчас никто без медицинского обследования не может сказать, действительно ли есть отклонения от нормы, или лётчик умело симулирует, но то, что он требует особого внимания, не вызывает сомнения. Я прошу вас не поднимать шума, а главное ― не заниматься расследованием и разбором. Суть в чем. Один из лётчиков, командир звена капитан Б. признал себя великим тактиком воздушного боя, высказывал при этом нелогичные доказательства. Кроме того, у него разлады в семье, которые, возможно, и спровоцировали отклонения. Я с ним разговаривал и летал в зону на пилотаж. Вижу, что есть необходимость серьёзно его обследовать в госпитале. При этом прямо ему о причине направления на обследование не сообщать. Мы с ним договорились, что он поедет обследоваться на предмет допуска к полётам на сверхзвуковой технике. Так должны быть подготовлены документы, а медиков в Москве надо предупредить устно. И решить вопрос надо немедленно.
― Сегодня же я переговорю с начмедом полка и с руководством госпиталя, и завтра направим.
― Держите меня в курсе дела. Начальнику училища я доложу.
― Есть.
Обеспокоенность командования относительно состояния лётчика оказалась не лишней ― медики госпиталя по результатам обследования лётчика пришли к выводу ― шизофрения. Решением врачебно-лётной комиссии Центрального научно-исследовательского авиационного госпиталя ВВС капитан Б. признан непригодным не только к лётной работе, но и к службе в Вооружённых Силах СССР. Бдительность и своевременность принятия решения, возможно, предупредили более тяжёлое несчастье. Здесь мы получили урок необходимости более внимательного подхода к психическому состоянию лётчиков.
.
|
